МОЙ ЩИТ
Утомленная долгой борьбою,
Боль и страх от врагов затая,
Как щитом, я укроюсь Тобою,
Православная вера моя!
И во мраке глухом преисподней,
И в просторах безбожной страны
Осененная волей Господней
Не погибнет душа без вины.
Я упасть под мечом иноверца
И сгореть на костре не боюсь
За Христово пронзенное сердце —
За тебя, Православная Русь!
В ПУСТЫНЕ
Россия? Ты еще жива?
В цвету черемуховом ты ли?..
Зимой, наверно, на дрова
Мою черемуху срубили…
Мужчины будут по-мужски
Решать мудреную задачу.
А я в цепях немой тоски
Молюсь и жалуюсь, и плачу.
Россия? Ты еще жива?
Ты новой ждешь войны и крови?
На помощь звать? Но где слова?
И есть ли нынче сила в слове?..
Неправда! Ты не умерла,
Хоть и подрублена под корень,
С душой Двуглавого Орла,
Который грозам непокорен!
Ты — вся в огне и вся в цвету,
И ты ни в чем не виновата.
Лелеешь новую мечту —
И громового ждешь раската.
Детьми замученная мать!
И мы обречены судьбою
Тебя любить и понимать,
И плакать горько над тобою.
Какое счастье русским быть!
Какая тяжесть быть им ныне…
В России горько стало жить,
А без России мы… в пустыне.
ДОСТОЙНО ПРОЖИТЬ
Можно сносно прожить, или даже спокойно,
Если право на жизнь нам дано.
Но прожить недостойные годы достойно
Только мужественным суждено.
И когда подойдет к человеку опасность,
Стиснет сердце холодной рукой,
То на помощь является детская ясность,
Неиспытанный раньше покой.
Ты спроси свою душу: не вера ли это?
Не Господь ли помог мне в борьбе?
И спокойное мужество будет ответом,
Божьим мудрым ответом тебе.
Мы в изгнании, мы в беззащитном сиротстве,
В полумраке расчетливых дней
Будем помнить о мужественном благородстве
Наших лучших великих людей.
ДОРОГОЙ ПРЕДКОВ
Жжет меня отрава, ненависть-любовь…
Путаю узоры: старину и новь.
Не татары — предки, не они — родня;
Прадеды иные были у меня.
Прадед мой родимый в бой со шведом шел!
В бархатном кафтане, на груди орел…
Слава и победа! Золотые дни,
Отчего так свежи в памяти они?
А другой мой кровный с турками в бою
Укреплял отвагой родину мою!
Одолев поганых турок — басурман,
Он в Москве скончался от тяжелых ран…
Третий бил французов, Бонапарта гнал,
На зло Бонапарту дом свой поджигал,
И водой парижской напоил коня!
Вот какие предки у меня!
Дед мой был священник (в рясе богатырь!)
Для трудов он выбрал дикую Сибирь.
Молодым приехал и полсотни лет
Богу и России прослужил мой дед.
Прадеды и деды, кровная родня!
Есть мечта — молитва в сердце у меня;
Чтоб врагов России, если грянет бой,
На то свет побольше увести с собой!
ПУТЕМ ГЕРОЕВ
Склоняюсь пред бумажным ворохом,
Чтоб от забвения спасти.
Той крови цвет, тот запах пороха,
Те легендарные пути…
Чтоб над исписанной бумагою
Другие, головы склонив,
Прониклись той, былой отвагою,
Почувствовали тот порыв.
И в каждом доме, в каждой комнате,
Где люди русские живут,
Пускай звучит печально: «Помните
Погибших подвиг, жизнь и труд».
Пусть эта память, как бессонница,
Тревожит шепотом людей,
О том, как гибла наша конница
От большевистских батарей…
Устали от житья унылого,
От горьких и голодных дней,
Но тень погибшего Корнилова
Нам стала ближе и родней.
Смерть за Россию — доля Царская!
И помнить будем мы века
О том, что пули комиссарские
Пронзили сердце Колчака!
Уйти от омута нелепого,
От этой будничной тоски —
Погибнуть гибелью Кутепова
От злобной вражеской руки…
От себялюбия унылого
Веди нас, Божия рука,
Путем Кутепова, Корнилова
И адмирала Колчака!
ПРЯМАЯ ЛИНИЯ
Тьму зла, не ночную — синюю,
Тьму грязных годин пришлось
Прямой пронизывать линией!
Отвагой в злобу! Насквозь!
И этой линии рыцари,
Вздымая свои мечи,
Идут со строгими лицами
Прямой дорогой в ночи.
А ночь им грозит преградами,
Нет света звезд и луны
Над рыцарскими отрядами
Забытой всеми страны.
И мглу, не ночную — синюю,
Холодный будничный мрак,
Прямой прорезают линией,
Которой страшится враг.
К чему увертки и хитрости?
Сжечь дотла!
Душонку из тела вытрясти,
Коль подлой она была!
У нас есть оружие — мужество,
Прямая линия — путь!
И цепь святого содружества
Обманом не разомкнуть.
Не счастье ли края милого,
Не сон ли наш на яву
Сулили очи Корнилова,
Когда он шел на Москву?
Потом… Не Мечту ли Белую
Сгубил озверелый враг,
Когда свою голову смелую
Сложил в Иркутске Колчак?
Кутепов! Прямая линия
Не ими ли завершена
……………………………………………………
Нет, Тьму, не ночную — синюю,
Рассеять смена должна!
БЕЗЫМЯННЫЕ ВИТЯЗИ
В зеленой дубраве ночные ветра
О смерти и славе пропели вчера:
Россия, с любовью по праву владей
Рубиновой кровью бесстрашных людей!
Друзья дорогие, вам кто-то сказал,
Что ринулись люди толпой на вокзал?
Что там, на востоке, погасла звезда?
Что снова в Россию идут поезда?
Сердце усталое, веришь ли ты
В эти восстания, в эти бунты?
Не из железа ли конный латыш?
Разве с обрезами их победишь?
…………………………………………………………………………………..
Кони в полночь топотом вспугнули тишину…
Вынесу без ропота, что бросили одну…
Под конскими копытами столбом сухая пыль.
Вздыхает над убитыми серебряный ковыль.
Расстреляны… зарублены… у смерти все равны.
Виновные загублены? Погибли без вины?
Кровавыми заплатами алеет их наряд.
И рядом с виноватыми безвинные лежат.
Ах, солнышко за тучами, а ворог на Руси.
Нас, Господи, измученных, помилуй и спаси!
Под конскими копытами дороженька гудит!
Но кто-то меж убитыми врагами не добит…
Сердце усталое, веришь ли ты
В эти восстания, в эти бунты?
И не напрасно ли русская кровь
Волнами красными хлынула вновь?
……………………………………………………………………………………
Орел у границы на той стороне —
Без имени рыцарь на черном коне.
Рыдать и молиться… Твой конь вороной
У русской границы погибнет с тобой.
И смерть не преграда? Кого тебе жаль?
Герою награда — невесты печаль.
Ах, дымные дали тревожат меня…
Вы там не видали такого коня?
Какой он веселый, твой конь боевой!
А пули, как пчелы, над чьей головой?
Над конскою гривой, над шеей крутой…
Какой он красивый, твой конь боевой!
…………………………………………………………………………………..
Трусливыми калитками
Захлопнуты сердца.
Подсчитывать убытки им,
Дай, Боже, без конца!
И, лежа под кроватями
И сидя в погребах,
Гадайте, обыватели,
О смерти… на бобах.
Ты горе то веревочкой,
Веревочкой завей,
Да в бой иди с веревочкой,
С винтовочкой своей.
От выстрелов нагретые
Ружейные стволы,
Как песни недопетые
О людях удалых!
Скажи, а где твой ужас то
Пред гибелью в бою?
Непобежденных мужество
И славлю, и пою!
Мы на крови воителей
Построим города,
Храни, Господь, строителей
В бесстрашные года!
БЕССМЕРТИЕ
Погибшему брату
От жизни, от ее угроз
Ты, говорят, ушел на небо.
Тебе ничьих не надо слез.
Не надо ни любви, ни хлеба…
Так неожиданно для нас,
Собрался в дальнюю дорогу.
Но о тебе скажу сейчас:
Отмучился… и, слава Богу!
Ты, настоящий и большой,
Был слишком ярким между нами,
С такой суровою душой,
С такими грозными глазами.
Когда рванет железо с крыш
Летящих пуль горячий ветер,
Я удивлюсь, что ты молчишь,
Что нет тебя на этом свете.
Сказал ты, помню, в дни войны
(В тебе проснулся пыл военный):
«Как хорошо, что две страны,
Поговорили откровенно!»
Судьбы непобедима власть!
Одну тропу избрав меж тропок,
Ушел ты, чтоб навек упасть,
Среди крутых маньчжурских сопок.
И рядом спят твои друзья.
С земным покончены расчеты.
И песенка звучит моя,
По-деревенски, как причеты.
Места, где ты лежишь, пусты,
И сопки голые унылы;
А ветер гнет к земле кусты,
И воет около могилы.
Там прах лежит, не ты, не ты!
Душой бессмертною ты с нами.
Несем мы в жизнь твои мечты
Живыми сильными руками!
ОБ ОДНОЙ ПОБЕДНОЙ ГИБЕЛИ
Друзья, душой делю я гибель с вами…
И вновь живу, чтоб рассказать о вас.
Живу, чтоб вновь слезами и стихами
Запечатлеть геройский чей-то час.
Твой пробил час. От ран изнемогая,
Из синих глаз глядит душа твоя.
Тебя зовут к дверям высоким рая,
Брат не родной, мой светлый брат Илья!
Наш русский Брат, горячими слезами
Оплаканный в глуши ночей моих!
Зачем ушел? Зачем сейчас не с нами?
Твой голос укоряющий затих…
Ты говорил: «Я не имею права
Спокойно жить, когда в России враг
Творит над Русскими расправу,
Над трупами вздымая красный флаг.»
Твой грозный путь — советская граница,
Где ждет таких, как ты, погранотряд.
Где суждено таким, как ты, — разбиться!
Где камни об убийствах говорят.
Ты был у нас один из тех, которых
Беречь бы надо от такой судьбы…
Ты был огнем в ночных чужих просторах!
Живя для родины, ты умер в час борьбы.
Тебя уж нет. В тюрьме любимый брат твой…
И в этот тяжкий час
Печаль свою я закрепляю клятвой:
Все пережить, чтоб рассказать о вас!
Чтоб рассказать, чтоб говорить немолчно
Про жизнь и смерь израненных орлов!
Чтоб содрогнулась чья-то шкура волчья
От холодящих сердце темных слов.
Ты был огнем в ночных чужих просторах!
И ты погиб за родину свою…
И вот сейчас молящим синим взором
Ты смотришь в лица ангелам в раю.
Ты молишь их помочь твоей России!
Ты просишь их за братьев и сестер…
За дни борьбы, за ночи боевые,
За партизанский огненный костер!
Такая жуть! Что жить невыносимо…
Такая боль! Что слов не разберешь…
За этот год не ты один, родимый,
Я знала, что не ты один умрешь…
Друзья мои! Мои друзья и братья,
Из мертвых рук кто примет русский флаг?
От женских слез и женского проклятья
Не пошатнется и не дрогнет враг.
Оглядываюсь: кто идет за вами?
Остались ли, такие же, как вы?
И вижу вдруг: стоят Они рядами,
Кольцом железным вкруг Москвы…
Они… Которых называем — Наши!
Они и здесь. И там Они, внутри…
Они и мы пьем горечь русской чаши
И ждем зари!
НА ФРОНТЕ
В прощальный час поет фагот:
Герой погиб, прощай!
Война гремит! И смерть не ждет…
В живую цель стреляй!
Кто сердцем трус, тот в погреба;
Война не твой удел.
Аэроплан… Внизу стрельба!
Военный смел.
А город пуст. Но страх внутри,
Но страх заполз в дома…
А горд пуст. И до зари
Собачий лай и тьма.
И, притаясь у батарей,
Солдаты ждут сигнал.
Идут. В атаку! Бей! Скорей!
И первых — наповал…
И с этой стороны, и с той —
Тревожный стук сердец.
И чей-то жадный взгляд и стон
В последний раз… конец.
Одни бегут. Так суждено.
Вдали горят мосты.
Другие будут пить вино
С победою «на ты!»
НА ЗВОН МЕЧЕЙ
Сердце в русском горе — гореванье
И в борьбе,
Забывает о своем страданье,
О себе…
Над моей родиной милой
Пал туман…
Православных, Господи, помилуй
Христиан!
Буря треплет, разрывая в клочья
Русский флаг…
И ползет к границам темной ночью
Внешний враг…
Из России накроить колоний?
Русь на слом?..
Не войдет с оружием посторонний
В Отчий Дом!
……………………………………………………………………………..
А когда окрепнет и воскреснет
Снова Русь,
Я на звон мечей победной песней
Отзовусь!
РОССИЯ НЕ УМРЕТ
«Россия умерла».
Профессор Головачев.
Знамя Русское украшу,
Шелком — песней разошью
Верю в будущее наше,
Верю в Родину мою!
И не шепотом, не вздохом,
Не слезами, не мольбой —
Я приветствую эпоху,
Озаренную борьбой.
Буду петь я в этом мире
О родном, о дорогом:
О России, о Сибири!
Невозможно о другом…
Понимаешь, все другое
Исчезает, словно дым;
Только это, дорогое,
Остается дорогим.
Ближе к родине и дому
Снова пашни да базар…
Ярославцу молодому
Стал расхваливать товар
Горы, степи и долины
Золотые прииска,
Драгоценная пушнина —
Ждут руки сибиряка.
Труд спокойный и свобода,
Настоящая, не та!
Волга — царство парохода!
Жизнь, богатство, красота!
От Амура до Урала,
От Кавказа до Москвы
Никогда не умирала,
Не теряла головы
Наша буйная стихия,
Наша кроткая звезда,
Нераздельная Россия
И Великая всегда!
Мне — Ее любить и славить,
Горе, если промолчу.
А владеть, решать и править
Снова князю — Москвичу!
На груди Орел Двуглавый.
Кто не склонит головы?
Силы, гордости и славы
Не отнимешь у Москвы!
Понимаешь, все другое
Исчезает, словно дым;
Только это, дорогое,
Остается дорогим…
Знаю, скажешь: было плохо…
Будет лучше нам с тобой.
Я приветствую эпоху
Озаренную борьбой!
Старый кремль — святые стены!
Крест над крыльями Орла!
Кто сказал слова измены,
Что Россия умерла?!
ВОЗМЕЗДИЕ
Стихийный гнев не спрячем:
Скачи, топчи посев!
На жеребце горячем
Промчится ночью гнев!
А всадник дышит тяжко…
Душа, сгори дотла!
Такого острой шашкой не выбьешь из седла.
С усмешкою грозили
И пуле, и ножу.
Расстреливать возили на черную баржу.
Нащупан стык двух армий
Прорыва план готов.
Слыхал о командарме
Отчаянных голов!
Но топот конский глуше,
Уж виден свет конца.
Отчаянные души,
Косматые сердца!
Проклятая дорога
Протоптана в крови, —
Без родины, без бога,
Без дружбы и любви…
ПЕПЕЛЬНИЦА ИЗ ЧЕРЕПА
Много было их, а не один.
Из болотных топей да трясин
При багровых отблесках зари
На Руси рождались бунтари.
Посвистом запугивал судьбу
Соловей-разбойник на дубу.
И купцов проезжих и бояр
Грабил по дорогам Кудеяр.
Пугачева шапка да кафтан
Долго в снах тревожили дворян.
Но другие были времена,
И другой была моя страна!
Не было плаксивых, жалких слов, —
Был топор для бешеных голов!
Их палач за буйны кудри брал,
Над толпой с усмешкой подымал.
Нам теперь понятен этот смех,
(Может быть, не всем и не для всех!)
Я бы над казненным «Ильичем»
Усмехалась вместе с палачом.
И с усмешкой вглядываясь в тьму,
Бунтаря-рабочего — пойму,
Соловья-разбойника — прощу,
Я других виновников ищу…
Ведь в стране святых монастырей
Нарождалось много бунтарей.
Ненавистней всех из них один:
Умствующий барин-дворянин.
Я б над дворянином Ильичем,
Издевалась вместе с палачом.
Этот череп «павшего в борьбе»
Пепельницей сделала б себе!
Но ни топора, ни палача,
Не нашлось у нас для «Ильича»…
СТАЛИН
Чего он хочет, этот «исполин»,
Покрытый русской кровью злобный гений,
Мечта ударников, советский властелин
И вдохновитель «наших достижений?»
В России, как в сапожной мастерской,
Неприбрано, темно и неуютно.
Семинарист? Налетчик? Кто такой?
Вокруг него туман кроваво-мутный.
И хочется в упор его спросить:
— Кто ты такой, Иосиф Джугашвили?
Как смеешь ты в Кремле Московском жить
И в царском разъезжать автомобиле?
Как смеешь сотни тысяч убивать?
Кто поручил тебе такое дело:
Не русскому Россией управлять,
Ведя ее к расколу и разделу?
Задумавшись, смотрю на твой портрет,
В разбойничьем лице с угрюмым взором;
И чувствую и слышу твой ответ:
«Я так хочу! Пускай погибну скоро!»
Упорством можно многого достичь,
А у тебя упорство в каждой жиле,
Но умер твой предшественник, Ильич,
И ты умрешь, Иосиф Джугашвили!..
Орел — стервятник с падалью в когтях,
Ты грохнешься с высот от меткой пули.
Не всех еще сломил животный страх:
Кругом тебя враги на карауле.
А кроме пули, есть шнурок и яд…
Нож занесен над русским Робеспьером!
Грохочет Термидор! Костры горят.
Так гибнут все, не знающие меры.
Родился он в сапожной мастерской.
И вдруг… Зигзаг! — «Фельдмаршал индустрии!»
И вдруг вписал он жесткою рукой
Страницу зла в историю России!..
О ЖАЛОСТИ К ТРИЛИССЕРУ
Да, много лет был наш черед:
Мы в чрезвычйках погибали…
Теперь к чекистам смерть идет
В Москве, в Сибири, на Урале!
Быть может, год, и два, и три
Пройдут, забрызганные кровью.
О жалости не говори,
Не предавайся пустословью.
Мне жаль ограбленных крестьян.
Мне жаль обманутых рабочих;
Но надо выполоть бурьян,
Что задушить Россию хочет.
Тебя на подвиг не зову.
Не для таких, как ты, работа.
Другие сорную траву
Пойдут полоть с большой охотой.
Зовет в поход труба в тайге!
Идет на бой мужик с обрезом,
Со злобной мыслью о враге
И с сердцем жестким как железо.
И я, страны восставшей дочь,
Хоть песней злобной помогу им.
Трусливых и плаксивых прочь!
Мы создадим страну другую.
«Жестокость? Что вы? Ах, нельзя!»
Глас из архива. Уж не мы ли,
Со вздохом глазки заслезя,
Чихаем от архивной пыли?
Во мраке мстительных годин
Народный гнев всегда неистов!
Найдется ли средь нас один
Рыдать над гибелью чекистов?
А если в свой предсмертный час
Трилиссер нежно крикнет «Мама!»
Растрогает кого из нас
Жестокого чекиста драма?!
Ни жалости, ни к красоте
Сейчас Россия не готова.
Пусть станут «жмуриками» те,
Кто выдумал такое слово!
От жалости не покачнусь.
И чем жесточе та расправа, —
Тем ближе будущая Русь,
И ярче будущая слава!
ПИСЬМО НАРКОМУ
Тов. Куйбышеву
С тобой навеки мы чужие,
Я не твоя и ты не мой.
К себе с советскую Россию
Ты не зови меня домой.
Платочек алый женотдела
Ты мне в награду не сули.
Найду себе другое дело
От ваших лозунгов вдали.
Слезами женскими заплачу
Над милым сердцу словом «Русь».
Решать мудреную задачу
С мужской отвагою возьмусь.
Над голубым листком в конверте
С чудесным штемпелем «Москва»
Задумаюсь о чьей-то смерти,
Вздохнув о юности сперва.
И молодость мою и нашу
(Ты тоже молод был тогда!)
Любовной памятью украшу,
Похоронивши навсегда…
В огромных залах Совнаркома
Мелькает черный твой портфель.
Я выгнана тобой из дома,
И у меня другая цель.
Отброшенная вашей бурей
К подножью чуждых жестких скал
Я повторяю, бровь нахмуря:
«Напрасно ты меня искал!»
Да будет злоба в каждом слове!
Возненавидя вашу новь,
За десять лет борьбы и крови
Я изжила твою любовь.
И вот хозяину портфеля,
Который держит Русь в аду,
Я говорю: «мели Емеля»,
Я в лагерь твой не перейду!
Но я твой след подкараулю
И обещаю, как врагу,
Что в черном браунинге пулю
Я для тебя приберегу.
За то, что многих злобно мучишь,
За то, что многих ты убил, —
Ты пулю смертную получишь,
От той, которую любил!
ВАМ, ВРАГИ
Не говори, не спрашивай, не трогай.
Сгорал от солнца колос на корню…
Я много лет иду одной дорогой,
Служу мечте. И ей не изменю.
Не говори. И горю не сочувствуй.
Не продолжай ненужную игру.
Живу я только радостью искусства
И, может быть, за Родину умру.
Ведь знаю я, что на Лубянке где-то,
В застенке, под портретом Ильича,
Читают эмигрантского поэта
Дежурные чекисты по ночам.
Читайте, Зарубежная Россия
Вам не страшна. Советская — страшней.
И времена и люди там другие,
И зори беспокойнее над ней!
……………………………………………………………………………………..
От коммунистической породы
Ничего хорошего не жди.
Глазомер и Натиск — воеводы,
Русского восстания вожди!
Смотрит неподвижная Астарта,
Как чекисты мечутся в тоске:
«Граждане, держите Бонапарта!
Вот он! Вон мелькает вдалеке!»
Коль восстание вихри закрутило, —
Г.П.У., забившись в поезда,
Зверем зарычит: «Крути, Гаврила!»
Гладкий путь!.. В чужие города!
……………………………………………………………………….….
Подымай лаптями пыль,
Подминай степной ковыль!
Грома нету от лаптей,
Кремль не ждет таких гостей…
Против красного Кремля
Вся крестьянская земля!
Будя! Злое воронье,
Время кончилось твое…
Лапти шмыгают вразброд.
Не оставим на развод
Ни одной в Кремле души!
Не спасут вас латыши…
Грянет песня в разнобой:
«Мы…за Русь…святую…в бой!»
И мужицкий самосуд
Заклокочет там и тут!
Бей коммуну за «колхоз»,
Бей до крови, бей до слез!
Надо так гадюку бить,
Чтоб ей больше не ожить!
Краскомов с красными солдатами
Тех, кто к повстанцам перейдут,
Мы не считаем виноватыми:
Они давно восстанья ждут…
И всколыхнет Петровской славою
Наш Флаг на Невском берегу.
И станет снова Русь — Державою,
Грозящей внешнему врагу!..
НОВЫЙ ПУТЬ
Пол неба пламенем охвачено,
Гудит встревоженная медь!
Стране Великой предназначено
Гореть в огне и не сгореть.
Победы день годами выстрадан.
И Всероссийский крестный путь
Закончится последним выстрелом,
Пронзившим Сталинскую грудь.
На помощь нам рядами стройными
Подходит бывший комсомол.
Над головами беспокойными
На Русском знамени Орел!
РУССКИЙ ВОЖДЬ
СССР…Там мчатся поезда,
Наполненные жаждущими хлеба…
Там молот, серп и красная звезда
Грозят погибелью земле и небу…
Там места нет Изгнаннику Христу.
Там жизнь горит, в пожаре не сгорая.
И часовой, стоящий на посту,
Прицелился в бегущего из «рая».
И, словно напряженный пульс, в Кремле
Торопится, и рвет, и мечет Сталин!
Покоя нет безумцам на земле.
Все слишком злы, и слишком все устали…
Где Командир безвестного полка,
Кронштадтского восстанья сокрушитель,
Чья твердая рука
Должна скорей вмешаться в ход событий?
Сейчас ему, наверно, тридцать пять,
Немного меньше или больше;
Но уж в Двадцатом он успел повоевать
На Западе с надменной Польшей.
Врагов больших и малых одолев,
В границах прежних Русь внеся на карту
И укротив народный гнев,
Он станет Русским Бонапартом!
ДОРОГОЙ ДАЛЬНЕЙ
Скрипят полозья у саней,
Мелькают вдоль дороги елки.
И вместо темных старых пней
Мерещатся во мраке волки.
А ночь, глаз выколи, темна!
По тракту широки раскаты.
Над бором звездочка одна
Горит торжественно и свято.
Когда-то, где-то, вдалеке
Ты так же ехал ночью синей.
На меховом воротничке
Лебяжьим пухом — белый иней.
Плыл неподвижный темный бор.
Швыряло сани на раскатах.
Привычным был родной простор
Для нас, просторами богатых!
Ямщик в овчинном кожухе,
Спой песню ту, что я любила.
Хочу покаяться в грехе:
Я этот бор почти забыла.
Вдруг душу памяти отдашь
И вспомнишь то, что жизни краше:
Ведь темный бор был наш!
И звездочка горела наша!
БЕССМЕРТНИК
У далекой реки,
Где живут и колдуют шаманы,
Берега высоки
И прозрачны ночные туманы.
Высоки берега,
Над водою — обрывы крутые.
И темнеет тайга
Со времен Ермака и Батыя.
Со времен Ермака…
Молчаливы степные курганы,
Молчалива река,
Где звенят бубенцами шаманы.
И другие живут,
Но другие попали случайно,
И они не поймут
Величавую древнюю тайну.
Тайну старой тайги,
Где ночные опасны засады,
Не отыщут враги
Драгоценные русские клады.
Первый клад Иртыша,
Что лежит, в волны темные канув:
Боевая душа
Ермака, победителя ханов!
Охраняет тайга
Клад второй: молодую Россию!
И пугает врага
Мрачным шумом лесная стихия…
Реки, степи, леса…
Сколько воздуха, солнца и шири!
И звенят голоса
Старой песней о Русской Сибири!
И казак удалой
Из безвестной сибирской станицы
Рисковал головой,
Охраняя родные границы.
«Жили мы на Оби… —
Так рассказывал дедушка внуку. —
Ты свой край полюби
За красу, за отвагу, за муку!»
Там бессмертник цветет,
Там шаманы звенят бубенцами…
Все чужое умрет,
Все родное — останется с нами.
ДАР УЛЬГЕНЮ
«Золотое озеро» на Алтае,
Горы гордо высятся над тайгою —
Это родина моя золотая,
Это мое самое дорогое!
Дым полоской стелется над логами,
Юрты островерхие дышат дымом.
Солнышко над конскими табунами…
Радостно рассказывать о любимом!
Кланяюсь ползущему с гор туману,
Издали сиреневым дальним скалам,
Буйному, сердитому Чолышману!
Их красу я памятью отыскала.
Чу! Гремит молитвенно старый бубен.
Там Ульгеню молятся, там камлают.
«Мы вас, духи горные, чтим и любим!» —
Голоса гортанные призывают.
В вечном одиночестве дремлют горы,
Грезят кедры древние в лунном свете,
Это все увижу я, но не скоро…
Жизнь моя летящая, вихорь-ветер!
В небе ястреб плавает одиноко,
В сторону кидаются птичьи стайки…
Шлю с улыбкой ласковой издалека
Дар Ульгеню песенный от алтайки!
НА ПОСТОЯЛОМ ДВОРЕ
Вставала затемно со свечкой.
Был слышен кашель за стеной.
Шла умываться на крылечко,
Где умывальник жестяной.
А под навесом, в полумраке,
Где кони хрумкали овес,
Чужие лаяли собаки
И пахло дегтем от колес.
Сейчас поедем. Мимо пашни,
Там, где под взрыхленной землей
Лежит мужицкий труд всегдашний
И клад наш русский золотой.
За синеватой дымкой — горы:
Алтай, утесы, снег и даль.
Мои знакомые просторы,
Моя знакомая печаль.
Блистает куполом церковным
Вдали село…
Опять меня к родным и кровным
Живое сердце увело!
И здесь, в чужом холодном мире,
Вдруг, не сдержавшись, закричу:
«Эй, далеко ли до Сибири?
Гони, ямщик! Домой хочу!»
ПОЖАЛЕЙ РОССИЮ
Матерь Божья, пожалей Россию!
Припади к Сыновнему кресту!
По-простому молимся, простые,
Ты помилуй нас за простоту…
Матерь Божья! Кровью и слезами
Заплатили мы за тяжкий грех.
Жалостная! Смилуйся над нами,
Заступись, Пречистая, за тех,
У кого душевная усталость
Выжгла веру в правду и в людей…
Ты когда-то с Сыном расставалась,
Мы расстались с Родиной своей…
Матерь Божья, пожалей Россию!
Капли слез пресветлых урони
В эту разъяренную стихию,
В эти взбудораженные дни.
Помоги бороться с темной силой,
Горный свет пошли во тьму ночей.
Сохрани, прости, спаси, помилуй
Нас, простых, бесхитростных людей!
ГРОЗА НАД ГНЕЗДАМИ
Мирно жить нам под звездами
Почему-то нельзя.
И над нашими гнездами
Громыхает гроза!
Если шаг нерасчитанный
Вдруг погубит весь путь,
Над главой недочитанной
Можно только вздохнуть…
Не спеша, перелистывай
Жизни звонкие дни;
Только душу неистовой
До конца сохрани.
Смейся нежно и молодо,
Плачь, тоскуя, навзрыд.
От житейского холода
Ты ничем не укрыт.
Мирно жить нам под звездами
Почему-то нельзя.
И над нашими гнездами
Громыхает гроза!
КАЗНЬ
Стоял один под хмурым темным небом,
И грудь открытую пронизывал сквозняк.
Вот так (пусть он преступником не был),
Вот так, наверное, казнят!
И не жалеющим, а любопытным взглядом
На смерть идущего прохожий провожал.
Последний человек, палач, стоящий рядом,
Ему угрюмо руку сжал.
Наган, веревка, дыба, гильотина,
И смертник рядом с палачом.
Одна и та же, вечная картина
Жестокости.
Жалеть?
О чем?
НА ЭШАФОТЕ
В тюремной высокой башне
С тоской своей всегдашней
Сидит и хмурится гневно
Плененная королевна.
Изогнуты брови круто,
И очи грозят кому-то;
Быть может, тому народу,
Что отнял у ней свободу.
Народ (по какому праву?)
Вдруг отнял и трон и славу…
Все стало страшней и проще.
И смотрит она на площадь.
А там все та же картина:
Кого-то ждет гильотина.
Полна безумия чаша.
Принцесса, очередь Ваша!
Под хохот, свист и проклятья
Казнили отца и братьев!
Но, брови нахмурив гневно,
Не плакала королевна…
Указала царственным жестом:
«Палач, это ваше место»
И была в незримой короне
На эшафоте, словно на троне!
НЕ БЫЛО В ЖИЗНИ
Знаю: приходят на дом,
Обыскивают, бьют прикладом,
Потом уводят в тюрьму.
Знаю: людей пытают,
Люди, как свечи, тают
Перед уходом во тьму.
Рассказ мой простой и грубый:
Глаза вышибают и зубы.
Под пыткой кости хрустят…
А где-то жизнь без угрозы,
А где-то … белеют розы
В хрустальных вазах грустят!
Есть холод чужого неба,
Есть жизнь без угла и хлеба,
И горечь бессильных слез…
Но не было… что такое?
Но не было в жизни покоя,
И не было белых роз.
ЗИМОЙ
На крыльцо, засыпанное снегом,
Выходил высокий человек;
Выбегала в сад его собака,
Тщательно обнюхивая снег.
Из трубы дымок неторопливый
Крышу кутал в темную вуаль.
А собака лаяла тоскливо
И тревожно вглядывалась вдаль.
И стоял подолгу неподвижно
На крыльце высокий человек…
Он смотрел на черную собаку,
На деревья голые, на снег.
Думал он, что надо эту зиму
На усталых вынести плечах.
Думал о вещах неумолимых:
О работе, хлебе и дровах.
Прыгала собака с громким лаем,
Вился дым над низенькой трубой.
И собачья жизнь казалась раем
Рядом с человеческой судьбой…
ДЫШАТЬ НЕЧЕМ
Хорошо бы встретиться с человеком
На большом океанском пароходе;
И поговорить с ним не о войнах,
Не о политике, не о природе,
Не о спорте, интересующем многих,
Не о достижениях двадцатого века
Говорила бы я, встретив в дороге
Удивительного человека.
Ему, встреченному, совсем случайно,
Ему, с которым завтра расстанусь,
Рассказала бы я свои темные тайны
И поведала про великую свою усталость.
И губы, тоской прошлой томимы,
Расцветут потаенными словами
О людях, что были когда-то любимы,
А потом стали моими врагами;
О самом высоком душевном взлете,
О самой последней позорной ступени,
О самой тяжелой грязной работе, —
Когда пухнут руки и дрожат колени…
И снова о людях, о тех, которым
Отдавала тревожные удары сердца,
И о том, как искала тускнеющим взором
Близкого по духу, единоверца.
О том, как злобой душа томилась,
Оттого и бровь изогнулась круто…
Далека от меня Господня милость
В самые несчастные мои минуты.
В моем городе чужие люди,
Среди которых… дышать нечем!
Знаю, что на этом свете не будет
Такого парохода и такой встречи.
ЭТО БЫЛО
Ночь темна. Река покрыта льдом,
Тишина безлюдная кругом.
На мосту, у стареньких перил,
Кто-то папироску закурил.
И взбрело же в голову ему, —
Верно, сам не знает, почему,
Прибежать, забыв ночной покой,
В полночь на свидание рекой.
Незнакомец, ты сошел с ума?
Ведь теперь не лето, а зима!
Подсмотрели сумрак и мороз
На ресницах капли крупных слез…
Это уж совсем не по-мужски
На мосту заплакать от тоски.
На морозе плакать и курить?
«Господи, невыносимо жить…
Господи, немыслимо терпеть!
Лучше бы скорее умереть»…
………………………………………………
Человек стоял возле перил
И шептал, и плакал … и курил.
Бедствия душевного сигнал —
Огонек во мраке догорал.
Папироса кончена. Домой.
Это было ночью и зимой.
ОСЕНЬ
Спит под серебряной луной
Мой темный мир, мой мир земной, —
Планета буйная моя,
Родная черная земля…
Луна сверкает серебром
Над злом земным и над добром.
Безмолвна осень и чиста.
Ночь величава и поста.
И голос женский за окном
Поет о милом, о земном:
О том, что в сердце вновь и вновь
Цветет и осенью любовь.
Рокочет сдержанно рояль
Про чью-то юность и печаль.
Деревья крыльями задев,
К луне летит земной напев.
А выше, дальше, за луной
Темнеет мир совсем иной.
Ружейный залп и звон копыт…
Быть может, друг сейчас убит?
Мечтатель нежный, как и я,
Влюбленный в землю и …в меня…
Но мертвый ли, живой ли ты, —
Дарю тебе мои мечты.
Не ласточка ли бьет крылом
За занавешенным окном?
Наверно, ты сейчас убит!..
Душа твоя ко мне летит
И по стеклу шуршит крылом,
Напоминая о былом.
Шумит листвой осенний сад.
Деревья чуткие не спят.
И широко раскрытых глаз
Я не могу сомкнуть сейчас.
Ружейный залп и стук копыт!
Должно быть, друг сейчас убит…
Тоскуй, душа, в тоске расти!
На человеческом пути
Так много терний и преград,
Что жизни человек не рад!
Но, все-таки, за годом год
Зачем-то, мучаясь, живет.
Надеется, что за межой
Если кто-то близкий, не чужой.
Но каждый в мире одинок…
Понять никто еще не мог
Чужую боль. Моя тоска
Чужому сердцу не близка.
Погасли лунные лучи.
Душа, усни и замолчи!
ГОРЕ
Горе случилось вчера у меня:
Воры угнали гнедого коня.
Зло меня взяло: а что ж это пес
Лаем на ворогов мне не донес?
К будке собачьей сердито иду,
С ужасом вижу другую беду:
Псу разрубили башку топором,
Песьи мозги разлетелись кругом.
Я отошел и присел на крыльцо,
Плакал, рукой прикрывая лицо.
Людям и жизни грозил кулаком!
Так я не плакал еще ни о ком…
Много я зла повидал от людей —
Вот почему так люблю лошадей.
Друг — человек через час будет враг —
Вот почему уважаю собак!
Горе случилось вчера у меня:
Воры угнали гнедого коня…
Верного пса погубил лиходей…
Всякое зло на земле от людей!
СОБАЧОНКА
Когда подойду, покорна знаку,
К адовому костру,
Судьям скажу: «Я любила собаку,
Как друга и как сестру».
И когда с высоты небесной сбросят
В адский пламень меня,
Подойдет собачонка и тихо спросит:
«А где хозяйка моя?»
И знаю, разыщет меня, тоскуя,
И будет со мной гореть…
Как же ее не любить, такую,
Как же ее не жалеть?
ЛЮБОВЬ И ТРУД
Лукавым глазом наблюдаю
Твой юный пыл.
Чуть-чуть его подогреваю,
Чтоб не остыл.
И знаю я, смешные люди,
Давно, давно,
Что смолоду мечтать о чуде
Всем суждено.
Зигзаги звезд, упавших с неба
Моих потерь!
Того, кто дорог раньше не был,
Люблю теперь.
Мечтать и верить — это значит
Быть молодым.
А на закате сердце плачет,
Что счастье — дым,
Но запах дыма горьковатый
Так дорог нам.
Мы здесь во многом виноваты,
А что же там?
Всему на свете есть границы,
Но не мечтам.
Спрошу у пролетавшей птицы:
А что же там?
Что там, где нету воздыханий
И спит печаль,
Где в окнах белых райских зданий
Синеет даль?
Убийство на земле — обычай!
Запомни, друг,
Что страшно, страшно стать добычей
Злодейских рук!
Но после этого достоин
Ты в рай войти.
Идя на гибель, будь спокоен
В глухом пути.
Когда ты вспомнишь, умирая,
Любовь и труд,
Тебе в одном из окон рая
Платком взмахнут.
ПОД ШУБОЙ
Лежать, укрывшись, шубой,
Дышать, смотреть, молчать.
В душе от жизни грубой
Угрюмая печать.
Ты не о зле вселенском
Со мной поговори:
О маленьком, о женском,
О спрятанном внутри.
О том, что злы морозы,
Что домик на краю,
Что жгли и выжгли слезы
Всю молодость мою.
Поговори о главном:
Что дороги дрова,
О том, что мы бесправны,
Живем едва-едва;
Что денег много надо,
Что выпал снова снег,
Что погибает рядом
Хороший человек;
Что в жизни есть задачи,
Которых не решить;
Что чем душа богаче,
Тем тяжелее жить…
ПЫТКА ЖИЗНЬЮ
О большом мечтать не буду;
Не умею, разучилась.
Я приемлю хлеб, как чудо,
Крышу, как Господню милость.
Гробит плечи злая тяжесть:
Труд тяжелый и забота.
А кому пойдешь, расскажешь?
Где на свете этот кто-то?
Каждый в жизни почему-то
Ждет, что завтра лучше будет.
И счастливую минуту
Ждут до самой смерти люди.
Нищетою устрашая,
Пытка жизнью длиться, длиться…
Плохо то, что жизнь большая.
Хорошо, что смерть — граница.
Непосильная задача!
И решать ее устала.
Нет, неправда, я не плачу,
Это… пыль в глаза попала.
Друг мой, надо закалиться,
Чтоб слезы из глаз не выжать;
В эти годы надо биться,
Надо выжить!
МЕДНЫЙ ГРОШ
Не осталось ни тропинки, ни следа
От ушедших в неизвестность навсегда.
Были. Жили. И куда-то все ушли
От любимых, от друзей и от земли.
А поля-то, как раньше, зелены,
А леса стоят дремучи и темны.
Там, где были староверские скиты,
Нынче травы да лазоревы цветы.
Там по тракту в день весенний голубой
Проводили осужденных за разбой;
Там девчонка из медвежьего угла
Достоевскому копеечку дала.
Край, где люди по-хорошему просты,
Где размашисты двуперстные кресты,
Где умели и в молитвах, и в бою,
Славить родину великую свою.
Только камушки остались от святынь,
И поля покрыла горькая полынь;
Но по-прежнему чиста и хороша
Светлой жалостью российская душа.
Помнишь, девочка безвестного села,
Как ты грошик Достоевскому дала?
Но едва ли ты родная сознаешь,
Что Господь тебя спасет за это грош!
РУССКИМ ЖЕНЩИНАМ
От шинели пахнет порохом, —
Это запах мне знаком.
Сердце вздрогнет тихим шорохом,
Чуть тревожащим толчком.
В наше время нашим женщинам
Не цветы дарит судьба.
И любовь, войной повенчана,
По военному груба!
Под удушливыми газами,
На полях, где льется кровь, —
Вижу, сестры ясноглазые,
Вашу нежную любовь.
Над людьми вооруженными
Взрывы, грохот и гроза!
Над заплаканными женами
Божьей Матери глаза…
Белым платом Богородица
Слезы женщин соберет,
С нами Господу помолится
За Россию в этот год.
Ведь за то, что мы не верили
В благость Божеских очей, —
Наказал Он нас потерями,
Отдал в руки палачей.
Но Усердная Заступница
Горе женское поймет,
И пред Господом заступится
За Россию в этот год.
ВДАЛИ ОТ РОДИНЫ
Во Франции, в Чили, в Китае
Звучит наш певучий язык;
Но каждый о доме мечтает,
К чужбине никто не привык.
Никто никогда не решиться
Россию навеки забыть.
Нельзя по — чужому молиться
И край неродной полюбить.
И в церкви, в рождественский вечер,
Покорная горю и злу, —
Я, сгорбив усталые плечи,
Поплачу тихонько в углу…
У женщины русской осталось
Прибежище тихое — храм!
И я свою боль и усталость
Сюда принесу и отдам.
— Дай, Господи, сердце звенело,
Услышь молитву мою:
Мужчинам — на родине дело,
А женщинам — храм и семью!
Горят пред иконами свечи.
Сегодня родился Христос!
Но нам в этот радостный вечер
Нельзя удержаться от слез.
В ТОМ ДОМЕ…
В том доме, где мама родными руками
И полочку книжную к стенке прибила,
И вышила коврик цветными шелками…
И в стареньком кресле, в гостиной, любила
Сидеть вечерами, свернувшись клубочком,
Смотреть в темноту незавешенных окон,
Тихонько беседовать с маленькой дочкой,
Откидываясь с детского лобика локон.
Заглядывать в серые дочкины глазки…
В том доме… Да как же такое случилось?
Давно ли там девочка слушала сказки
Про царскую силу, про Божию милость?
В том доме чужие стучат сапогами.
И коврик украден. А книжною полкой
Топили «буржуйку»! Дом занят врагами.
Нельзя же о маме рассказывать волку…
Кривляется жизнь нестерпимо — нелепо:
И в нашей гостиной, в том домике старом, —
Сидит, развалясь, председатель совдепа.
Дыша самогонным густым перегаром!
ЖЕНА
Под звон и дрожь оконных стекол
От потрясающей стрельбы
Твой конь копытами зацокал,
Тебя спасая от судьбы.
А страх, и горе, и усталость
Жену — подругу стерегут.
Тебя спасла, сама осталась
На растерзание врагу.
Над головой простоволосой
На небе зарево, как кровь.
Нет, здесь не «высшие вопросы»,
А просто… женская любовь.
А ты на скакуне горячем
Летел, забывши о жене.
Мы часто слезы гордо прячем,
И нам от этого больней…
Догнав свой полк, ты на привале
Пел песни, пил всю ночь вино.
О женах вы не вспоминали,
Вам, пьяным, было … все равно!
А в этот час вошли оравой
Враги в твой дом. Твоя жена…
Она достойна вечной славы!
На ком вина? На всех вина…
ПОЛОНЯНКА
В те поры казак уехал на войну,
В те поры в родной станице не был он:
Злы татары увели его жену,
Чернобровую казачку во полон.
Тот казак за веру с ляхом воевал,
Влево — влево шашкой острою рубил.
Он в бою голов ни мало поснимал,
Ой, голов шляхетских много он срубил!
Тяжко было православным в полону…
У кургана поделили их, в степи;
Раздобыл татарин русскую жену,
Словно пленную орлицу на цепи.
Говорит казачка (эхом вторит Русь!)
Голос женский прерывается, звеня:
«Я косой своей черной удавлюсь,
Не видать тебе поганому меня!»
И не знал казак, вздремнувший на заре,
Что жена его (душой ему подстать!)
У татарина в узорчатом шатре
Удавилась, чтоб татаркою не стать.
Из забвенья быль старинную верну:
У орла была орлица и жена.
Сгибла смелая казачка в полону,
Вере родине и милому верна!
ВСЕ ПРОХОДИТ
Все, что больно было — отболело.
Все, чем дорожила — отошло.
Помню, где-то крышами чернело
Между гор сибирское село.
Жаркою расплавленною лавой
Протекли, сжигая жизнь, года.
И зажглась над бедностью и славой
Никому ненужная звезда.
Над саманной фанзою в Китае,
Где живу, и плачу, и пою, —
Звездочка пылает золотая.
Помни, сердце, родину свою…
Конь привязан у ворот,
Седока, наверно, он ждет?
Мне обидно. У меня
Нету быстрого коня.
Молодой один джигит
Под Хабаровском убит.
Взяли шашку и коня,
Взяли радость у меня.
Запалю в тайге костер,
Позову моих сестер
Не гулять, не пировать, —
Горе вместе горевать…
«Все проходит», говорят…
Все проходит, только след
Остается, только след
Остается много лет.
Колокольчик под дугой
Пел о радости другой
Пел о ком-то о другом,
Тоже сердцу дорогом.
Кони бешено несли,
Нас, двоих, они спасли.
Третий трупом на снегу
Стал добычею врагу.
Все, что больно было — отболело.
Все прошло, травою поросло.
Говорят: давным-давно сгорело
Дальнее сибирское село.
Говорят, что кони, на которых
Удалось мне жизнь свою спасти,
Заблудились в снеговых просторах
И погибли с голоду в пути.
Подошла не осень, а усталость,
Подошла и стала вспоминать…
Все проходит? Жаль, не догадалась
В той дороге…память потерять!
НАШИ ЖЕНЩИНЫ
Посидеть немного за чаем,
Отдых дать усталой спине.
Мы вины за собой не знаем,
Прозябая в чужой стране…
Огрубели тонкие руки
От кастрюль, от стирки белья.
В ежедневной кухонной муке
Умирает душа твоя.
Научились и шить, и штопать,
И варить дешевый обед.
Чад плиты и примуса копоть
Омрачают нам белый свет.
Много раз перешитой блузкой
Оттеняем усталость глаз.
Счастья нет у женщины русской
Ни в России, ни здесь, ни сейчас.
Кто услышит голос незвонкий?
Наша жизнь в Господних руках…
Но за что мечту о ребенке
Погасил Ты в женских глазах?
Сердце болью горит напрасно,
Без ребенка незачем жить!
……………………………..………..………..
А мужчинам нашим несчастным
Нечем наших детей кормить…
ПИСЬМА ИЗ АФРИКИ
Ветры выли для того ли,
И пожары бушевали,
Чтобы столько тяжкой боли
Мы с тобой переживали?
Поезда нас вдаль умчали,
Не видать родные крыши.
Заживающей печали
Вздохи медленней и тише…
Будни…мелочи…забота…
Жизнь трудненько доставалась.
Хорошо, что есть работа,
Хорошо, что есть усталость!
Друг мой в Африке горячей,
В легионе иностранном,
От него души не прячу,
Он мой близкий и желанный.
Пишет он: «Скажи на милость,
В твоих письмах много солнца.
Я боюсь, что ты влюбилась
В авиатора — японца?»
Пыль сотру с машинки тряпкой
И отвечу стуком клавиш:
«Не флиртуешь ли с арабкой?
Что-то в письмах ты лукавишь?»
Гимназистик из Тамбова
Стал теперь легионером.
Напишу ему три слова:
Дружба, родина и вера!
Синеглазая девчонка,
Что жила в горах Алтайских,
Нынче с ходями в лавчонках
Тараторит по-китайски.
Покупает лук и репу
Рис, варить к обеду кашу.
И торгуется свирепо:
«Игоян хунхуза ваша!»
Только кто-то злой и мудрый
У девчонки русокудрой
Раскрутил крутые кудри
И осыпал белой пудрой…
Старый друг мой из Тамбова,
Ты — мой сон, мечта и солнце!
Не влюблюсь я ни в какого
Авиатора — японца.
Не застигнуты погоней,
Будем жить с тобой, мечтая:
В африканском легионе,
В пестром городе Китая.
Нет ни горечи, ни драмы
В нашей странной переписке.
Для друг друга навсегда мы
Гимназист и гимназистка.
ТЯЖЕЛЫЙ ВЕНЕЦ
Надоели дырявые туфли?
Надоели игла и утюг?
Стала каторгой дымная кухня?
Понимаю, мой маленький друг…
Все, решительно все понимаю.
И прости, что суровой рукой
О богатстве мечту отнимаю
И тревожу душевный покой.
Но пойми же и ты, Христа ради,
Поразмысли сама, наконец;
Без любви нету силы в обряде,
И тяжел с нелюбимым венец!
Как тебя уберечь, я не знаю,
Как тебя от неровни спасу?
Не губи свое сердце, родная,
Не позорь молодую красу!
Пусть иное советуют люди,
Фантазеркой меня не зови.
Настоящей-то жизни не будет,
Если нет настоящей любви…
Радость жизни не в пышном наряде.
Счастье — в нежном союзе сердец.
Без любви нету силы в обряде,
И тяжел с нелюбимым венец!
НАДЯ АЛЛИЛУЕВА
Собачья преданность и преданность жены
Так странно, так трагически похожи.
За мужнин грех — виновна без вины.
Несчастен муж — жена несчастна тоже.
Диктатор, и фанатик, и палач!
Таков он на работе. На параде.
Но рядом с ним я слышу тихий плач
Его жены, покорной нежной Нади…
Его мы ненавидим много лет…
Его бы я бестрепетно убила!
Но к этой женщине (как странно!) злобы нет,
Я почему-то обвинить ее не в силах.
Несчастная! За тяжкий мужнин грех,
За Соловецкую Голгофу и страданье,
За многих русских жен, за нас, за всех,
Бог дал тебе при жизни наказанье!
В ее глазах такая боль и грусть…
Был вечный страх уделом бедной Нади.
Днем химия. Запомнить наизусть
Составы ядов и противоядий.
И прежде мужа пробовать вино.
И каждый день ждать действия отравы.
Что ж, женщина, уж если суждено,
За мужа умереть имеет право!
Погибла на посту, как часовой.
Не изучила всех противоядий…
За мужа расплатилась головой.
И пытка страхом кончилась для Нади.
Но ужас в том, что многие из нас
Узнали эту пытку или знают…
Страх за любимого вчера, всегда, сейчас
И душу, и здоровье убивают.
Диктатор, и фанатик, и палач,
Тебя я ненавижу, как и прежде!
Но… за любовь…за страх…за тихий плач
Будь, боже, милостив к рабе Твоей Надежде.
МАТА-ХАРИ
Чье сердце дрогнуло
От залпа на рассвете
В последнем замирающем ударе?
В архиве смерти
Грозный Рок отметил:
«Расстреляна шпионка Мата-Хари!»
И эти руки,
Зацелованные руки,
Сжимавшие объятья принцев крови,
Раскинулись в последней
Смертной муке…
И губы замерли в невысказанном слове.
Вся жизнь ее,
Как сказочная тайна!
Пусть кто другой любовью был волнуем, —
Она-то целовала
Неслучайно
Расчетливым холодным поцелуем.
Как больно видеть
Нежный женский профиль,
Склонившийся над копировкой планов,
Восковка проданная —
Символ катастрофы!
Сигнал к войне!
В которой гибнут страны.
И вот она
В бушующем пожаре…
Вся жизнь — капризный росчерк сумасбродки.
Прищурила глаза
Шпионка Мата-Хари, —
И расшифрован смысл секретной сводки.
Она у статуи
Языческого бога
Танцует древний танец вечной жизни.
В глазах и ложь, и ум.
Но грязная дорога…
И золото за кровь чужой отчизны.
В Австрийском Штабе
Очень много комнат.
Там чертежи…Военные секреты.
Глаза шпиона
Видят, знают, помнят…
Стальная воля в панцирь злой одета.
Как бабочка в клубке
Тончайшей пряжи,
(Страшна чужая воля — злая сила!)
Запутавшись в тенетах
Шпионажа, —
Она и жизнь, и молодость сгубила!
…………………………………………………………
Ну, а зрители видели,
Как от жизни пьяна,
Танец риска и гибели
Танцевала она!
Бестолковые зрители,
Не понять им никак,
Что к их тихой обители
Подбирается враг.
Не о крохотном счастьице
Звон коротеньких строф,
А о тайной участнице
Мировых катастроф.
И пока не повешена,
Что урвешь, то урви!
Катастрофа замешана
На солдатской крови…
…………………………………………………………
Такие живут недолго!
Их родина? Рона и Волга,
Одесса, Париж и Вена.
Отец — золото, мать — измена.
Такие не просят пощады,
Давно ко всему готовы.
Расстрел? Повязку не надо!
Защитник? Молчать, ни слова!
…………………………………………………………
Пляску жизни танцуй же, танцуй!
Ты, танцуя, должна умереть…
По прекрасным плечам, по лицу
Злобно хлещет солдатская плеть!
Вот тебе! — За солдатскую боль…
Вот тебе! — За солдатскую кровь…
Ременная из скрученных воль
Рассечет твою тонкую бровь.
А пока что — прикушена боль,
А пока что — не скручена плеть;
У тебя не последняя роль
На спектакле военных действий;
Так танцуй же, шпионка, действуй!
Чтоб потом… умереть!..
ЛЕШАЧОНОК
Возле речки Модяговки,
Возле старого моста,
Под кустом нашла ребенка
Без рубашки, без креста.
Я обрадовалась детке,
Понесла скорей домой.
Шла дорогой и мечтала:
Воспитаю, будет мой!
Спал мой маленький найденыш.
Принесла, огонь зажгла,
Положила на кушетку,
Присмотрелась… Обмерла…
Вижу, (Господи, Исусе!)
Не ребенок, не щенок,
А покрытый шерстью серой
Жалкий маленький клубок.
Вместо ручек — пара лапок,
Головенка вся в пуху,
А на ней два бугорочка,
Вместо рожек наверху.
Хоть и мордочка собачья,
Но копытца на ногах!
Разглядела, отшатнулась…
И закрался в душу страх.
Поняла, что тварь лесную
Вместо детки я нашла.
Вместо детки лешачонка
Я в приемыши взяла.
Потерял, должно быть, маму
В этом городе чужом.
Больно стало, жалко стало…
Что ж, приму сиротку в дом.
Не в советском ли подвале
Леший твой папа сидит?
Жив ли он еще? Едва ли:
Сердцем чувствую — убит…
Убежала лешачиха
За границу из тайги
И сынишку утащила,
Чтоб не отняли враги.
В юбке с пышными борами,
В белом ситцевом платке
По китайским деревушкам
Шла в тревоге и тоске.
Подавали китаянки
Ей пампушки: «Сеза ю!»
Шла, сутулясь и тоскуя,
Помня родину свою.
В Харбине остановилась.
И в питомнике густом
Порешила на чужбине
Лешачиный строить дом.
Возле речки Модяговки,
Возле старого моста,
Положила спать малышку
В тень зеленого куста.
А сама на мостик вышла,
Но взвилась столбушкой пыль.
Трах! И маму — лешачиху
Раздавил автомобиль!
………………………………
Спи, мой серый лешачонок,
Ты нашел себе приют,
И тебя уж я ручаюсь,
Не посадят, не убьют.
Молока дала я детке,
Полакал — и снова спит,
Простодушно на кушетке
Носом — пуговкой сопит.
Не щенок и не ребенок, —
Серый маленький клубок,
Беспризорный лешачонок,
Русский сказочный зверек!
Может быть, принес мне счастье
Он, найденыш неспроста,
Возле речки Модяговки,
Возле старого моста.
НА АЛТАЕ
Отдохнем от жизни, помечтаем,
Ты, как я, немного фантазер.
Будем жить с тобой мы на Алтае
Около сапфировых озер.
Вдалеке от скуки современной
В душу радость ясная сойдет.
Мы построим домик пятистенный
Обнесем заплотом огород.
Буду печь я вкусное печенье,
Ты — читать газеты у стола.
И придет в гости, в воскресенье,
Батюшка из ближнего села.
На обед гостям уху сварю я,
Заколю цыпленка пожирней.
И расскажет матушка, горюя,
Что украли курицу у ней.
Всколыхнет июльский горный ветер
Тюлевую штору на окне…
И скажу я: «Счастье есть на свете,
Это — жизнь в отеческой стране!»
Знаешь, я наплакалась, мечтая
О крутых вершинах синих гор.
Это будет, милый, на Алтае,
Около сапфировых озер…
ОБРЕЧЕННАЯ МУЗА
Ты родилась из Русского пожара.
Явилась мне в пороховом дыму.
Упала я, сраженная ударом,
И… встала по приказу твоему!
Ты в той стране, где жизнь дешевле репы,
Где человечью кровь, как воду, льют
Где не по-женски женщины свирепы,
Не любят, не мечтают, не поют.
Не красным ли платочком кумачовым
Прикрыла шелк остриженных волос,
Праправнучка Емельки Пугачева,
С глазами, потемневшими от гроз?
О, нет, среди «проклятьем заклейменных»
Ты не поешь «интернационал»,
И глаз твоих, больших и удивленных,
Никто в толпе советской не видал.
А, может быть, по чуждым заграницам
Мытаришь за гроши свою красу?
Твои родные чары — небылицы
От глаз чужих укрою и спасу.
……………………………………………………………………….
Люди нынче измельчали,
Скучно Музе меж людьми…
Уходи от злой печали
И меня с собой возьми.
И от этой серой пыли,
От ненужной суеты
Ты уходишь? Не в скиты ли?
Полно, где теперь скиты?!
Удивленные, большие
Глянут очи на меня.
Кто ты? Тихая Россия?
Или молодость моя?
Потайной из рая дверцей
Вдруг выходит Гумилёв,
С большевицкой пулей в сердце,
Беспощаден и суров.
Гневом-горечью сгорая,
Потемнее выбрав ночь,
Он ушел тайком из рая,
Чтобы Родине помочь.
У него ли за плечами
Блещут светом два крыла?
О душе его ночами
Пели гимн колокола…
На геройство не готова,
Но за боль моей любви —
Светлой смертью Гумилёва,
И меня благослови!
ТРЕВОГА
Друг, живущий у чужого моря,
Слушай крик мой через версты в даль!
У меня опять большое горе,
В домик мой опять вошла печаль.
Не сердись, что снова беспокою,
Но черна, как ночь, моя беда…
Многое случалось, но такое
Не бывало право, никогда,
Цел пока мой домик под горою,
Цел высокий тополь под окном;
И глухой полночною порою
Не грохочут выстрелы кругом.
Мой приют — страна совсем чужая,
Все чужое: сад, ограда, дом,
Где живу, подчас воображая
Родину забытым давним сном.
Давний сон… Забытый? Неужели?
О забытом ночью слез не льют.
О забытом песен бы песен не пели,
Так, как их теперь у нас поют!
Ближние запутались в интригах.
Я молчу в сторонке и грущу.
Новую Россию в старых книгах
Жадно и внимательно ищу.
Неожиданно со дна морского
Жемчуг крупный подняла сама:
Светлые сказания Лескова,
Дивную фантастику Дюма.
Дюма, как будто, нет России.
Монте-Кристо… Лучезарный миф.
Но, быть может, силы роковые
Выведут и нас из замка Иф?
Понимаешь? Мучит неизвестность…
А кругом шакалий визг и вой!
Понимаешь, если выбрать честность,
Значит, поплатиться головой…
А костры новейших инквизиций
Снова зажигаются вокруг.
Головой не страшно поплатиться,
Но…кому довериться мой друг?
Чтобы знать, что жертвы не напрасны,
Понимаешь, горе-горечь-грусть.
Чтобы знать, что если мы несчастны,
То потом… счастливой будет Русь!
ЖИЗНЬ ПРОСТА…
Что ж, пускай враждебен и пуст
Этот город, рожденный прозой,
Не замкнуть мне поющих уст
Ни приказом, ни злой угрозой!
Не прикрыть пылающих глаз
Ни рукою, ни белым платом,
Хоть и плохо мне жить сейчас
В этом городе распроклятом.
А когда-то, здесь, нараспев,
Мы с тобою стихи читали,
Накопляли тоску и гнев,
Буйство юности расточали.
Мы брели тогда наугад,
Очарованы всякой новью.
Те пути позади лежат,
Молодой залиты кровью.
Многих нет удалых голов,
Оборвало их ветром резким…
Здесь сейчас не любят стихов,
И о них говорить мне не с кем.
Стала жизнь звериной, простой,
Стало грубым каждое слово.
Я больна теперь не мечтой,
А действительность суровой!
Много певчих крылатых стай
Из души взметнулось на волю.
Запеклись от жажды уста,
Пропадать мне без песни, что ли?
Петь не время о взлетах грез
И о розах и синем небе.
Много нынче прольется слез
О дровах и о сером хлебе…
Впереди сейчас не мечта,
А действительность хмурит брови.
Жизнь до боли стала проста
В каждом жесте и в каждом слове.
Злобы тяжесть давить должна
На живые каждые плечи.
Эта жизнь длинна, и темна
Озарить ее многим нечем…
А у нас-то с тобой огни!
Не пустая зажгла их скука.
Только жалко, что в эти дни
Нас разбросила врозь разлука.
Слушай песню, мой дальний друг,
Отвечай на нее, услышу.
Снова бури гремят вокруг,
Потрясая ветхую крышу!
А под ветхою крышей я
Над столом склонилась в тревоге;
Одиночка судьба моя
Неразрывна с судьбою многих.
Буду проще, буду грубей
В каждом слове, в каждой поэме.
Ветер свищет: эй, не робей!
Погибать, так вместе со всеми.
Новых дней чернеет гряда,
Видно, черти ее вспахали?
Если долго длиться беда,
Хорошо погибнуть вначале…
Впрочем, пусть темнеет лазурь,
Пусть грозят нам тучами дали,
Мы то выдержим натиск бурь —
Не такие беды видали!
И пускай враждебен и пуст
Это город, рожденный прозой,
Не замкнуть мне поющих уст
Ни приказом, ни злой угрозой!
НОЧНЫЕ ЗАРНИЦЫ
Жил в дворницкой Владимир Соловьев.
От стен бревенчатых немилосердно дуло.
Вся мебель, — не потратишь много слов, —
Кровать и стол, да два дешевых стула.
Жизнь стойких — невеселая игра.
И в дворницкой, где холодно и грязно,
Писал он «Оправдание добра»,
Не видя зла усмешки безобразной.
И Достоевского несчастья и долги
Замучили. Творить, заботой мучась!
Болезнь и бедность — вечные враги.
Белинского постигла та же участь.
И Пушкина и Гоголя нужда
По временам гасила и душила.
Не зажигайся гения звезда,
И не рождайся творческая сила!
Страна, которой и таланты не нужны,
Шла к гибели широким пьяным шагом.
Немудрено, что у такой страны
Стал вождь — разбойник и бродяга!
Страна, которая, все ценное губя,
Чертополох, взлелеявши, взрастила;
Откуда силы взять, чтоб не проклясть тебя,
Талантов русских ранняя могила?
О, скудоумная, ты не могла понять,
Что слава гениев — твоею будет славой;
Что жизнь и труд их надо охранять,
А не травить крысиною отравой.
Умела разводить породистых свиней,
И коней для купеческой забавы;
Но ты не берегла своих больших людей,
Своей национальной славы!
Ну, что скажу я, что тебе скажу?
В чем отыщу неправды оправданье?..
Ты покорилась пуле и ножу,
И ты теперь достойна состраданья.
И под дугой бубенчики, звеня,
Расскажут мне, когда домой поеду,
Что, может быть, ты сгубишь и меня…
Молюсь, пошли Господь тебе победу!
Не надо мной… Ведь я, любя, кляну,
Кляня тебя, душой с тобой болею.
Великую, родимую страну
Люблю и по-хорошему жалею.
В стране жестокой, темной и большой,
Где погибали гении — гиганты,
Мечтаю жить. Сродниться с ней душой
И послужить ей маленьким талантом.
Откуда покорность эта,
Откуда эта любовь?
Расстрелянного поэта
Недавно брызнула кровь…
И снова сдвинула брови:
Певец над певцами, князь!
И, вспомнив о Гумилёве,
Я снова злобой зажглась.
Недавнюю эту рану
Рукой на груди зажму.
Кого обвинять я стану?
Кого «прощу и пойму»?
Тащить в подвал на расправу
Свою небесную весть,
Свою высокую славу,
Свою народную честь!..
И чья-то тупая морда
Направила свой наган
В него, идущего твердо,
Не сгорбившего свой стан.
За воина и поэта, —
Чей взор орлиный был горд, —
Расстрелять бы в ту ночь, до рассвета,
Сотню бездумных морд!
…………………………………………………………………………..
Не все растрачено и пропито
Моей безумною страной.
Обогатилась новым опытом
И… новой тяжкою виной.
Отбушевала наша вольница,
Друг друга резать начала!
Вожак шатается и клонится
У поминального стола.
И кто-то вновь слезами давится.
И на коня! И скачет вдаль.
Кому-то новое не нравится.
Кому-то старого не жаль.
Пусть вихревой, мятеж — сумятица!
Сквозь залпы слышен звонкий крик:
Убей, убей того кто пятится
А кто бороться не привык!
СЛАВА ТЕБЕ, ГОСПОДИ
Бывают потрясающие дни,
Когда душа крыло свое расправит;
И так запоминаются они,
Что только смерть забыть о них заставит.
А после бури днями тишины
Так хорошо залечивать тревогу.
И неизбежные ошибки и вины
Отдать на суд и совести и Богу.
Душе дано единое крыло,
Вот почему мы лишены полета.
Но есть одно, что к счастью привело —
Земная и любимая работа!
Какая радость что-нибудь уметь,
Какое счастье, если любишь дело!
Построить дом…Стихами прозвенеть…
И чтобы все — любовно и умело.
За душу потрясающие дни,
За творческую милую работу —
О, Муза, голос прежний мне верни,
Чтоб песней славить Мудрого Кого-то!
ОПОЯСАНА МЕЧЕМ
От жизни музу уберечь?
Не вы ли мне вчера сказали,
Что дать ей надо в руки меч,
Пока ей крылья не связали.
И, опоясана мечем,
На звон мечей она помчится!
Грустить не надо ни о чем,
Живи и пой! Умрешь, как птица.
У каждой жизни есть предел.
О, Господи, какое горе —
Быть в этом мире не у дел
И жить с безумием во взоре!
Но шорохом карандаша,
В тетрадке старой, на рассвете,
Не жалуйся, моя душа,
Что тяжело на этом свете…
Не убежать и не спастись…
А ветры улиц злы и грубы!
Напрасно в голубую высь
Зовут мечтательные трубы.
Сама от жизни не уйду.
Прикреплена нерасторжимо
К земному черному труду,
К земле жестокой и любимой.
Все до конца перетерпеть:
Гореть душой в огне пожара,
Смотреть в глаза врагу и петь,
Не уклоняясь от удара.
И если ты, поэт, не стар
И пел о храбрости недаром, —
Сумей ответить на удар
Таким же бешеным ударом!
Для вдохновенья — тихий час,
А для борьбы — и дни и ночи.
Господь отметил знаком нас,
И наша жизнь других короче…