Да, он бы очень хотел подумать, причем головой.
– С моей точки зрения, дело обстоит следующим образом, – спокойно проговорил Таунсенд, наклоняясь вперед и сплетя пальцы. – Неверно ставить вопрос так: можем ли мы нейтрализовать Агентство? Наше сообщество – экономический блок питания новой системы экономического планирования. Если мы выдернем из-под Агентства опоры – оно рухнет. Подлинный вопрос таков: а мы хотим уничтожить Агентство?
Эггертон свирепо раскашлялся, потом выдавил:
– Боже правый, ты что, не видишь? Тут так: либо они – либо мы! Ты что, не видишь, что они используют эти выборочные проверки, чтобы подкопаться под нас?
Таунсенд посмотрел на него, а потом продолжил, обращаясь к остальным:
– Возможно, мы кое-что упускаем из виду. В конце концов, это мы – а не кто-либо другой – способствовали созданию Агентства. То есть промышленное объединение, руководившие им люди, выработали сам принцип выборочной проверки, использования прирученных телепатов, все про последнее предупреждение и охоту на укрывающихся – все, все вещи, которыми мы сейчас руководствуемся. Агентство существует, чтобы защищать нас. В противном случае паракинетики размножатся, как сорняки, и задушат нас. Естественно, мы должны не отпускать дела в Агентстве на самотек. В конце концов, это они наш инструмент, а не наоборот.
– Да, – сказал другой руководитель. – Нельзя сажать их себе на шею. Эггертон здесь совершенно прав.
– Мы должны исходить из того, – продолжил Таунсенд, – что в любом случае должен существовать какой-то механизм, чтобы обнаруживать паракинетиков. Если Агентство исчезнет, какая-то другая структура обязана занять его место. А теперь слушай, Джон, что я тебе скажу. – И он обвел Эггертона задумчивым взглядом. – Если ты укажешь нам, на что их можно заменить, – мы тебя выслушаем. Возможно, даже заинтересуемся тем, что ты скажешь. Но если нет – без Агентства не обойтись. Первые паракинетики появились в 2045 году – и только женщины оказались невосприимчивы. Что бы мы ни выдумали – руководить этой организацией будут женщины. И здесь мы снова возвращаемся к концепции нынешнего Агентства.
В комнате повисло молчание.
Где-то в глубине души Эггертона еще теплилась призрачная надежда:
– Но вы же понимаете, что Агентство село нам на шею, правда? – сиплым голосом спросил он. – Мы не должны сдаваться, разве нет?
И он беспомощно обвел рукой комнату. Остальные руководители смотрели на него с каменными, непроницаемыми лицами, а Лаура Таунсенд тихонько разливала по наполовину полным чашкам кофе. Она посмотрела на него с молчаливым сочувствием, а потом вернулась на кухню. Вокруг Эггертона сомкнулось холодное молчание. Он с несчастным видом осел обратно в кресло, а Таунсенд продолжил свой монотонный монолог:
– Мне очень жаль. Но ты зря утаил, что выпал твой номер, – сказал Таунсенд. – Если бы пришло первое предупреждение, мы бы могли что-то предпринять, но не сейчас. Если, конечно, мы не хотим решать проблему с помощью силы – а я не думаю, что мы готовы к этому. – И он направил перст указующий на Эггертона: – Вот что, Джон. Ты, похоже, не очень хорошо представляешь себе, что такое эти паракинетики. Думаешь, что типа таких тихих сумасшедших, которые не в ладах с реальностью.
– Я знаю, что они из себя представляют, – сухо отозвался Эггертон. Но не смог удержаться и добавил: – А что, разве они не люди, которые не в ладах с реальностью?
– Они психи, которые способны свой бред претворять в жизнь. Прямо здесь и сейчас. Они искривляют пространственно-временной континуум вокруг себя, чтобы он соответствовал их безумным идеям. Ты хоть это понимаешь? Паракинетики делают свой бред реальным. Поэтому это не просто бред и галлюцинации… Нет, конечно, если сумеешь далеко отбежать и сравнить искривленное пространство с обычным миром – тогда да, поймешь, что тут что-то не так. Но паракинетик-то этого не знает. У него нет никаких объективных критериев обычности и нормальности. Он же от себя отбежать не может – а искривление перемещается вместе с ним. По-настоящему опасные паракинетики полагают, что все кто угодно могут оживлять камни, превращаться в животных или преобразовывать базовые минеральные элементы. Если мы позволим паракинетикам жить на свободе, позволим вырасти, размножиться, завести семью, жену, детей, если смиримся с тем, что подобные способности будут передаваться по наследству… что ж, это станет верой группы людей. А потом превратится в социально приемлемую практику.
Любой паракинетик способен создать вокруг себя и своей уникальной способности мини-социум таких же мутантов. Вот в чем опасность-то: со временем непаракинетики могут стать меньшинством! И наша рациональная картина мира будет считаться дурацкой и эксцентричной.
Эггертон облизал губы. От суховатого, медлительного голоса подташнивало – Таунсенд цедил слова, а Эггертона окутывал холод неминуемой смерти.
– Другими словами, – пробормотал он, – вы мне не станете помогать.
– Да, так и есть, – отозвался Таунсенд. – Но не потому что мы не хотим тебе помочь. Мы просто полагаем, что Агентство представляет меньшую опасность, чем ты думаешь. А вот паракинетики – вполне реальную. Предложи нам другой способ отыскивать и обезвреживать паракинетиков не задействуя Агентство, – и мы перейдем на твою сторону. А так – извини. – И он наклонился к Эггертону и постучал по плечу тонким костлявым пальцем. – У баб к этой штуке иммунитет, понимаешь? Без них мы как без рук. Так что всем еще повезло… а то не знаю, чтобы мы и делали…
Эггертон медленно поднялся на ноги.
– Всем спокойной ночи, господа.
Таунсенд тоже встал. В комнате повисло напряженное, неприятное молчание.
– Так или иначе, – проговорил Таунсенд, – мы можем приостановить преследование – например, отбить у всякой швали охоту за тобой гоняться. На некоторое время. Время еще есть. Тебя еще не объявили вне закона.
– Что же мне делать? – жалобно спросил Эггертон.
– У тебя есть письменная копия последнего предупреждения, которое тебе вручили?
– Нет! – с отчаянием, на грани истерики, выкрикнул Эггертон. – Я выбежал из офиса до того, как девчонка мне его передала!
Таунсенд задумался:
– А ты знаешь ее имя? Знаешь, где ее можно найти?
– Нет.
– Ну так поспрашивай. Найди ее, пусть она тебе все вручит честь по чести – а потом сдайся на милость Агентства.
Эггертон ошеломленно развел руками:
– Но это же значит, что я на всю жизнь в их ярмо впрягусь!
– Зато жив останешься, – мягко и совершенно бесстрастно проговорил Таунсенд.
Лаура Таунсенд принесла Эггертону дымящийся черный кофе.
– Сливки или сахар? – ласково спросила она, когда сумела встретиться с ним глазами, – или и то и другое? Джон, попей горячего, согрейся – дорога-то впереди долгая…
Девушку звали Дорис Соррел. Проживала она в квартире, записанной на мужа, Харви Соррела. В квартире он не нашел никого: Эггертон превратил дверной замок в кучку золы, пошел внутрь и обыскал четыре крохотные комнаты. Перерыл все выдвижные ящики, повыбрасывал из них одежду и личные вещи – один предмет за другим. Перекопал все в шкафах и сервантах. А в щели мусороприемника за письменным столом нашел то, что искал: не успевшую сгореть записку, смятую за ненадобностью. Небрежным почерком записанное имя Джея Ричардса, а также дата, время, адрес и слова: «Если Дорис не слишком устала». Эггертон положил записку в карман пальто и вышел из квартиры.
В три тридцать утра он их нашел. Приземлился на крыше квадратного здания Института торговли и спустился на жилые этажи. Из северного крыла доносились громкие голоса и шум – вечеринка была в самом разгаре. Помолившись про себя, Эггертон поднял руку и запустил встроенный в дверь анализатор.
Ему открыл красивый, седой, крепко сложенный мужчина под сорок. Легонько помахивая бокалом, он тупо смотрел на Эггертона – хозяин явно не понимал что к чему, потому что слишком много выпил и очень устал.
– Что-то я не помню, что приглашал вас… – начал он, но Эггертон просто отодвинул его в сторону и прошел в квартиру.
Там веселилась толпа народу. Люди сидели, стояли, переговаривались и смеялись. Кругом бутылки, мягкие кресла. В комнате висел тяжелый аромат духов. Переливались яркие ткани, меняли цвета стены, роботы разносили закуски, из спален доносилось женское хихиканье, сливающееся в нестройный шум с голосами гомонящих людей… Эггертон сбросил пальто и принялся бесцельно бродить вокруг. Она ведь где-то здесь, здесь. Он переводил взгляд с одного лица на другое, а видел лишь пустые лица, затуманенные алкоголем глаза, раззявленные рты. Потом развернулся, вышел из комнаты и зашел в спальню.
Дорис Соррел стояла у окна и молча смотрела на огни города внизу. Стояла спиной к Эггертону, опершись одной рукой на подоконник.
– О, – пробормотала она, приоборачиваясь. – Уже?
И тут она увидела, кто это.
– Я… хочу получить это, – сказал Эггертон. – Мое предписание о явке в двадцать четыре часа. Я готов его взять. Теперь.
– Вы меня напугали. – Дрожа, она отодвинулась от широкого оконного стекла. – Сколько… сколько вы так стоите и смотрите на меня?
– Я только что вошел.
– Но почему? Вы странный человек, мистер Эггертон. Ведете себя… непонятно. – И она нервно хихикнула. – Я совсем вас не понимаю.
Из темноты показалась мужская фигура, мгновенно обрисовавшаяся черным силуэтом в дверном проеме.
– Дорогая, я принес тебе мартини.
Тут он завидел Эггертона, и на лице проступило удивление, а потом злоба:
– Слышь, вали отсюда, парень. Дама тут не одна.
Вся дрожа, Дорис уцепилась за его руку:
– Харви, это человек, которого я сегодня обработала. Мистер Эггертон, это мой муж.
Они очень сдержанно пожали друг другу руки.
– Где оно? – жестко спросил Эггертон. – Оно у вас с собой?
– Ну… да. В сумочке. – И Дорис отодвинулась. – Я пойду принесу. Если хотите, пойдемте вместе. – Она уже взяла себя в руки. – Вот только я не помню, куда я сумочку дела. Харви, ты не помнишь, где она? Ч-черт… – В темноте она ощупью принялась искать сумочку и наконец нашла что-то маленькое и слабо поблескивающее. – Ф-фух, вот она. На кровати.