Она распрямилась и закурила. И смотрела, как Эггертон читает предписание.
– А почему вы вернулись? – спросила она.
Для вечеринки она переоделась в шелковую, едва доходящую до колен тунику и босоножки. На запястьях звенели медные браслеты, в волосах торчал яркий цветок. Правда, цветок уже почти увял, туника помялась и болталась полурасстегнутой, а сама Дорис выглядела до смерти усталой. Она прислонилась к стене спальни и затянулась – помада на губах размазалась, голос звучал равнодушно:
– А какая теперь разница? Вас объявят вне закона через полчаса. Мы ведь предупредили ваш домашний персонал. Господи, я просто без сил, что ж за день такой… – Она нетерпеливо заоглядывалась, ища глазами мужа: – Пошли отсюда, – сказала она, когда он подбрел поближе. – Мне завтра на работу.
– Но мы же еще ничего не видели? Забыла про обещанный сюрприз? – сердито отозвался Харви Соррел.
– Да к черту сюрприз! – Дорис вытащила свое пальто из шкафа. – Что за таинственность такая? Господи, мы тут уже пять часов торчим, а он и словом не обмолвился, зачем нас сюда пригласил! Пять часов! С меня хватит! Даже если он вычислил квадратуру круга и усовершенствовал машину времени. Все, уже поздно, и я устала.
Она принялась проталкиваться сквозь толпу в гостиной, Эггертон кинулся следом:
– Подождите, выслушайте меня, – выдохнул он. Ухватил ее за плечо и быстро проговорил: – Таунсенд сказал, что если я вернусь, то могу сдаться на милость Агентства! Он сказал…
Женщина стряхнула его ладонь с плеча:
– Да, конечно, можете. Это ваше законное право. – И она сердито обернулась к мужу, который пробирался следом: – Ну ты идешь или нет?
– Иду, иду! – ответил Харви и одарил супругу возмущенным взглядом. Глаза у него были красные и усталые. – Но я намерен попрощаться с Ричардсом. И ты ему уж пожалуйста скажи, что это твоя – а не моя! – идея уйти пораньше. Я не желаю, чтобы он думал, что это я виноват. А если у тебя такие представления о манерах, что тебе даже «до свидания» хозяину дома сказать лень…
Тут от кружка гостей отделился седоватый человек, который впустил Эггертона. Улыбаясь, он подошел к ним:
– Харви! Дорис! Уже уходите? Но вы же еще ничего не видели!
На широком лице отразилось неподдельное разочарование:
– Нет, вы не можете просто вот так взять и уйти!
Дорис уже открыла рот, намереваясь сообщить, что еще как может, но тут в беседу вмешался Харви:
– Слушай, – в полном отчаянии сказал он, – а может, ты нам сейчас покажешь эту свою штуку? Джей, сам-то посуди – разве мы мало прождали?
Ричардс нерешительно помолчал, а потом сдался:
– Ну хорошо, – ответил он.
И вправду, он и так продержал гостей в неведении слишком долго.
Усталые, всякого повидавшие в своей жизни гости оживленно зашушукались – им тоже стало интересно.
Ричардс театральным жестом поднял руки – он все еще намеревался выжать из мизансцены как можно больше:
– Ну что, господа хорошие, момент настал! Пойдемте за мной – оно снаружи!
– А я-то думал, где он держит свою непонятную штуку? – сказал Харви, идя вслед за хозяином. – Пойдем, Дорис.
И он ухватил жену за руку и потащил следом.
Остальные столпились и поплелись через столовую и кухню к задним дверям.
Снаружи их встретил ночной ледяной воздух. Вымораживающий тепло ветер хлестал дрожащих гостей, которые ежась, спускались по черной лестнице в гиперборейскую тьму. Дорис свирепо выдернула руку из руки мужа и налетела на Эггертона – тот шагал за ними. Она быстро продралась скозь толпу гостей к опоясывающей дворик ограде.
– Подождите, – запыхавшись, проговорил Эггертон. – Выслушайте же меня! И что же, тогда Агентство прекратит меня преследовать? – В голосе, несмотря на отчаянные усилия, прорезались жалобные нотки. – Я могу на это рассчитывать? Уведомление будет считаться недействительным?
Дорис устало вздохнула:
– Да, да. Ну ладно, если вы хотите, давайте поедем в Агентство. Я лично займусь вашими бумагами – а то они еще месяц пролежат, пока их в дело пустят. Но вы знаете, что это значит, правда? Вы будете связаны с Агентством пожизненным контрактом – за то, что вас помиловали. Вы знаете это, не правда ли?
– Да, знаю.
– И вы этого хотите? – В голосе послышалось любопытство. – Мужчина вроде вас… я ожидала другой реакции, если честно.
Эггертон жалобно скривился:
– Таунсенд сказал… – просительно начал он.
Дорис резко перебила:
– Единственно, я хочу знать вот что. Почему вы не откликнулись на первое предупреждение? Пришли бы, прошли тест – и ничего бы этого не случилось!
Эггертон открыл было рот, чтобы ответить. На самом деле он хотел произнести целую речь – о том, что у человека должны быть принципы, а также затронуть такие важные понятия, как свободное общество, права индивидуума, его свободы, надлежащая правовая процедура и вмешательство государства в частную жизниь. Но тут случилось долгожданное событие: Ричардс включил мощные прожектора – он их установил специального для особого случая. Ведь он в первый раз демонстрировал результат своих трудов публике.
На мгновение установилась потрясенная тишина. А затем все как по команде заорали и бросились прочь. Люди с искаженными ужасом, перекошенными лицами карабкались через ограду, ломились сквозь пластиковую стенку на соседний двор, вываливались туда – а потом на улицу.
Потрясенный реакцией гостей, Ричардс в замешательстве стоял рядом со своим шедевром и явно ничего не понимал. В искусственном белом свете прожекторов скоростной катер выглядел потрясающе – красивый, сверкающий. Он полностью созрел и принял окончательную форму. Буквально полчаса назад Ричардс выскользнул наружу с фонариком, осмотрел его, а потом, дрожа от возбуждения, срезал со стебля. Теперь корабль лежал отдельно от стебля, на котором вырос. Ричардс вывел его на двор, как на сцену, залил полный бак топлива, откинул крышку кабины – одним словом, полностью приготовил к полету.
А на стебле уже готовились раскрыться и только проклюнулись бутоны других катеров. Ричардс поливал растение и удобрял его со знанием дела: ближе к лету можно получить урожай из двенадцати транспортников, не меньше.
По бледным от усталости щекам Дорис текли слезы:
– Ты это видишь? – прошептала она Эггертону. Судя по голосу, ей было горько и очень плохо на душе. – Какой… красивый. Смотри, какой. Видишь – вон он стоит…
С искаженным горем лицом она отвернулась:
– Бедный Джей…. Он же сейчас все поймет…
Ричардс стоял, широко расставив ноги, и оглядывал опустевший, полный раздавленного мусора двор. Потом разглядел Эггертона и Дорис и нерешительно двинулся к ним:
– Дорис, – с трудом выдавил он, – что происходит? Что такого я сделал?
И вдруг выражение его лица поменялось. Изумление с него изгладилось, и сменилось животным, голым страхом – он все-таки понял, кто он. И почему разбежались гости. А потом лицо Ричардса стало хитрым-хитрым, а в глазах сверкнула безуминка. Он неуклюже развернулся и потрусил через двор к кораблю.
Эггертон убил его с первого выстрела – пуля вошла в основание черепа. Дорис пронзительно завизжала, а он хладнокровно принялся гасить выстрелами прожектора – один за другим. Двор, распростертое тело Ричардса, поблескивающий металлом катер – все растворилось в ледяном мраке. Он обхватил девушку, потянул вниз и ткнул лицом во влажный, холодный плющ, обвивавший стену садика.
Она сумела взять себя в руки. Не сразу, но сумела. Дрожа, прижалась лицом к смятой траве и плющу и обхватила себя руками. Дорис раскачивалась – взад-вперед, взад-вперед, бесцельно, словно убаюкивая себя. Долго-долго, пока и на это не осталось сил.
Эггертон помог ей подняться.
– Надо же, сколько лет прошло, а никто и не подозревал. Он просто хотел сделать всем… сюрприз.
– С вами все будет в порядке, – сказала Дорис – так тихо и таким слабым голосом, что он едва слышал ее. – Агентство прекратит преследование. Вы же его остановили.
Ее еще мотало из стороны в сторону. Дорис дрожащими руками принялась нащупывать в темноте сумочку и сигареты. Все разлетелось в стороны.
– А ведь он мог сбежать. И это… растение. Что нам с ним делать? – Она наконец-то нашарила сигареты и, трясясь с головы до ног, прикурила. – Что с ним делать-то?
Их глаза уже привыкли к наползающему ночному мраку. В слабом свете звезд растение едва проглядывало – размытый силуэт в темноте.
– Оно погибнет само собой, – сказал Эггертон. – Это же его галлюцинация. А теперь он мертв.
Напуганные и притихшие, гости принялись стекаться обратно во двор. Харви Соррел нетвердой пьяной походкой вылез из тени и виновато поплелся к жене. Где-то вдалеке завывала сирена. Кто-то уже вызвал робополицию.
– Хочешь составить нам компанию? – дрожащим голосом спросила Дорис Эггертона.
И показала на мужа.
– Мы вместе заедем в Агентство и все уладим. Все поправимо, все будет хорошо. Ну, конечно, пару лет на нас придется поработать – ну и все.
Эггертон отступил от нее:
– Нет, спасибо, – сказал он. – У меня есть еще дела. Может, позже заеду.
– Но…
– Думаю, я уже получил то, что хотел. – И Эггертон нащупал дверь, открыл ее и вернулся в покинутую квартиру Ричардса. – Вот ответ, который мы так долго искали.
Он немедленно набрал номер Таунсенда. Через тридцать секунд в квартире сослуживца уже звонил аппарат. Сонная Лаура растолкала супруга. Эггертон начал говорить, едва увидев лицо Таунсенда на экране.
– У нас есть объективный критерий, – сказал он. – И Агентство нам более не нужно. Мы можем выбить почву у них из-под ног – потому что за нами более нет необходимости присматривать.
– Что? – злобно рявкнул Таунсенд – он еще не совсем проснулся. – Ты о чем вообще?
Эггертон, сдерживаясь изо всех сил, повторил сказанное ранее.
– Тогда кто, черт побери, будет за нами присматривать? – взревел Таунсенд. – Что за чушь ты несешь?
– Мы будем присматривать друг за другом, – терпеливо принялся за разъяснения Эггертон. – Все, без исключения. Мы сами станем друг для друга критерием объективности. Ричардс, к примеру, не мог посмотреть на себя объективно – а я вот смог увидеть, что с ним что-то не так. Хотя я – заметь! – вовсе не из Невосприимчивых. Нам не нужна еще одна общественная надстройка, мы прекрасно справимся с этой задачей сами.