Возможно, оттого, что жизнь в деревне была монотонна и ничто не могло изменить ее незыблемый уклад, я проявляла такое любопытство и внимательно наблюдала за деревенскими жителями и Кэчхолем, а теперь так подробно о них рассказываю. Что касается школы, то в ней было всего шесть классов, в некоторых из них не хватало учеников, а так как школа находилась в горной долине, сюда почти никогда не приезжали с проверками.
Впрочем, во втором полугодии мне стало некогда следить за Кэчхолем и деревенскими обитателями. Летние каникулы в тот год я провела дома и, когда мы с друзьями поехали купаться на море, познакомилась с будущим мужем. Он тогда учился на четвертом курсе университета. Поначалу мне казалось, что это мимолетное увлечение, но постепенно наши отношения переросли в бурный роман. Мы быстро сблизились, и причиной было не только то, что мы родились в одном городе, но и сходство наших интересов и характеров.
Вернувшись в деревню, я все ночи напролет читала его письма, которые обрушивались на меня таким мощным потоком, что я не успевала регулярно и подробно отвечать на них. Все мои мысли были только о нем, в своем воображении я все время бродила по нашему городу.
Ничто в мире не интересовало меня, если это не было связано с ним.
Так прошел остаток года, и вновь наступила весна. К счастью, моя и его семьи не были против наших отношений, поэтому после окончания университета мы обручились, а после помолвки мой будущий муж должен был уйти в армию. К тому времени я уже стала женщиной, познавшей близость с мужчиной. На зимних каникулах мы с будущим мужем съездили в трехдневное путешествие, но больше всего времени мы провели вместе, когда обручились и ему дали короткий отпуск перед уходом в армию.
Даже находясь на службе, он продолжал мне писать, а я с еще большим воодушевлением, чем раньше, отвечала на все эти письма. Иногда в деревне я вдруг натыкалась на Кэчхоля и ловила на себе его взгляд, от которого становилось не по себе, но по-прежнему не обращала на него особого внимания.
Но однажды Кэчхоль вдруг ворвался в мою жизнь, и причиной тому послужили перемены в армейской жизни мужа. Спустя пять или шесть месяцев после начала службы ему сообщили, что его отправляют на фронт во Вьетнам. Я-то думала, что буду спокойно ждать три года, пока он отслужит и вернется домой, так что новость меня ошеломила. В то время считалось, что послать человека во Вьетнам — все равно что отправить его на верную смерть, и меня охватили паника и отчаяние. В скором времени этот страх превратился в мучительную тоску по мужу. Мучилась не только моя душа — тело тоже сгорало от тоски и желания.
Я без всякого стеснения писала мужу. Хотя бы раз, хотя бы на мгновение хочу вновь оказаться в его объятиях… Вновь хочу ощутить его тепло и горячее дыхание… Пусть придумает что-нибудь, чтобы хоть раз приехать ко мне… Ответ мужа не заставил себя ждать. Он написал, что, к счастью, перед отправкой во Вьетнам у него будет недельный отпуск и на пару дней он приедет ко мне.
Неделю в ожидании мужа я провела словно в горячке. Но он в итоге так и не приехал. Лишь потом я узнала, что муж, встретившись с друзьями, не рассчитал силы, чересчур много выпил и те два дня, которые думал провести со мной, пролежал больным.
В последний день я тоже ждала мужа и, когда в пять вечера ушел последний автобус, была настолько измучена, что готова была упасть на месте. Я ругала себя за то, что не отменила работу и не помчалась к нему, но было уже поздно. Со мной творилось что-то странное: я была очень расстроена, но мое тело по-прежнему терзал неугасимый жар. А когда поняла, что последняя неделя, когда у меня была возможность ощутить тепло мужниных объятий, прошла и он больше не сможет ко мне приехать, жар только усилился.
Ощущая душевную пустоту и странный телесный жар, я, опьяненная этими ощущениями, растерянная, пошла прочь от автобусной остановки. До дома оставалось полпути, как вдруг хлынул ливень, который немного привел меня в чувство. Стояла ранняя осень, но это был по-настоящему проливной дождь. Осмотревшись, я заметила у дороги небольшой склад и побежала туда. Сначала я хотела переждать ливень, укрывшись под стрехой складской крыши, но дождь оказался слишком сильным, а тут еще подул ветер, порывом которого меня прижало к незапертой оцинкованной двери.
Я довольно долго стояла так, но поняла, что дождь лишь усиливается, и спустя некоторое время открыла дверь и вошла внутрь. Обычно склад был завален удобрениями, но почему-то именно в тот день внутри оказалось пусто и тихо. У меня мелькнула мысль о том, что здесь может кто-то прятаться, но внутри стояла такая тишина, что я даже не подумала внимательно осмотреться. Я просто стояла и равнодушно наблюдала за струями проливного дождя сквозь щель приоткрытой двери. А может, дело было вовсе не в спокойствии, а в горячем желании, таком сильном, что казалось, будто у меня по телу ползают крохотные насекомые. Я все никак не могла освободиться от этого жара.
Как бы то ни было, я совершила большую ошибку, не осмотрев склад. Когда, прячась от дождевых брызг, я зашла поглубже внутрь, кто-то вдруг выскочил из темноты, подбежал к двери и закрыл ее на засов. Я не успела даже глазом моргнуть.
— Кто это? Открой дверь! Я буду кричать!
От неожиданности меня охватил животный страх, и я закричала.
— Шуметь бессмысленно. Ты видела, чтобы в такой ливень по полю кто-нибудь ходил? — произнес сипловатый голос, и чьи-то руки словно щипцами сжали мои запястья.
Силуэт незнакомца напомнил мне Кэчхоля, и это действительно оказался он. Удивительно, но стоило мне понять, кто передо мной, как охвативший меня было страх мгновенно исчез.
— Кэчхоль, это ты? А ну отпусти!
Подражая деревенским, я говорила с ним грозным тоном. Но вместо того чтобы отпустить мои руки, он повалил меня на землю, на соломенную рогожу, и резким движением задрал подол моей юбки.
— Если хочешь вернуться домой в приличном виде, снимай сама.
Я продолжала вырываться, но он, прижимая меня к земле и жарко дыша мне в ухо, забормотал:
— Кэчхоль, конечно, много чего не знает, но он точно знает, когда нужен женщине. Сейчас твое тело горячо.
После этих его слов силы покинули меня. Вернулся странный, прожигающий тело насквозь жар, о котором я успела позабыть. А Кэчхоль опять зашептал мне на ухо, будто издеваясь:
— Я следил за тобой все это время после обеда. Видел, как ты стояла на остановке, ждала, вся извелась…
Он стал умело ласкать мое тело. Это был уже не проходимец в лохмотьях, а настоящий мужчина. Постепенно я словно впала в какой-то чудной сон и перестала сопротивляться. Стыдно об этом вспоминать, но тогда я не чувствовала себя жертвой, а, наоборот, испытывала что-то вроде удовольствия от близости с мужчиной. Единственным моим оправданием — оправданием женщины, которая принадлежала другому мужчине, став его женой, — было то, что в момент экстаза я видела перед собой лицо мужа.
Некоторое время случившееся не давало мне покоя. Я боялась, что Кэчхоль ворвется ко мне в комнату, думала, что все вокруг могут узнать о произошедшем и моя жизнь будет разрушена. Но совесть меня не мучила, я не испытывала вины перед мужем — по крайней мере, я этого не помню и, как это ни удивительно, до сих пор не сожалею о случившемся.
Несмотря на мои переживания, Кэчхоль вообще не попадался мне на глаза, что было довольно странно. Да и в деревне обо мне не судачили. По-видимому, никто ни о чем не подозревал. Слишком уж тихо закончилась эта история, которая представлялась мне чем-то из ряда вон выходящим. Но через несколько месяцев я поняла, что молчание и сдержанность Кэчхоля, которые не всем давались бы так легко, были для него еще одной важной защитной завесой. Даже окажись я в том положении, которого так опасалась, я бы все отрицала, и пострадал бы от этого сам Кэчхоль, и он прекрасно это понимал. Так же обстояло дело и с деревенскими женщинами.
Теперь мне стало ясно все, о чем я прежде только догадывалась. Я осознала, что происходит в душах деревенских женщин. Если говорить начистоту, для всех них он был любовником — настоящим или возможным. Я не сразу поняла, почему Кэчхоля молча терпят деревенские мужчины. Но один случай все прояснил. Это было в том же году, незадолго до зимних каникул. Как-то после обеда я случайно оказалась в учительской вместе со своим коллегой, который был родом из этой деревни. Мы грелись у печки, сидя напротив друг друга, и я незаметно завела разговор о Кэчхоле, о котором уже давно хотела его расспросить.
— Он же идиот. И к тому же бесплодный, — сказал он.
Хотя речь его отличалась от речи деревенских мужиков, смысл его слов был таким же. Эта небрежная фраза раззадорила меня, и я начала по порядку рассказывать обо всем, что успела заметить. Конечно же о том, что случилось со мной, я умолчала.
— Вы очень наблюдательны. Даже я, родившийся и выросший в этой деревне, только в последнее время стал обо всем догадываться. Я не знал, что вы, госпожа Хан, настолько тонко все подмечаете.
Пока я рассказывала, он молчал, но теперь вынужден был согласиться со мной. Не желая упускать выпавший шанс, я расспросила его обо всем, что меня интересовало.
— Но почему же деревенские мужики молчат и позволяют Кэчхолю так поступать?
— Причин много, но, думаю, среди них важнее всего две. Первая причина — чувство собственного достоинства, а вторая — расчет.
— Гордость и расчет?
— Что касается гордости, то, конечно, если кто попадет в такую ситуацию, его самолюбие пострадает. Это ведь унизительно: признать, что такому никчемному человеку, как Кэчхоль, удалось совратить твою жену. Гораздо проще обзывать его тупицей, чем согласиться с тем, что он нормальный мужчина. Что до расчета, то Кэчхоля прощают, когда пострадавшим оказывается кто-то другой. Как вы знаете, все в нашей деревне родственники, близкие или дальние. Уж лучше Кэчхоль, от которого нет особого вреда, чем страдать от болезней или покрываться позором, если вдруг сватья окажется с животом.