Он проникся ощущением важности своей миссии и, преувеличив размах события, доложил о предрассветном происшествии:
— Некоторая несознательная часть горожан открыто клевещет на нашего магистрата, называет его тираном, а ведь он не жалея сил трудится ради процветания этого города и счастья его жителей. А подстрекатели и честолюбцы направляют шальную энергию толпы в нужное им русло. И мы, исполняющие священный долг защитников храма, для них не более чем приспешники тирана, а угроза ареста по подозрению в безбожии вызывает у них только усмешку. Если мы не подавим бунт в зародыше, то в скором времени город погрузится в междоусобные дрязги и не только над нашим храмом, но и над магистратом, которого мы должны охранять, нависнет угроза.
Воины святого войска были поражены. Их командир, широко известный своим честолюбием и карьеризмом, добавил к словам офицера и свои слова. Он был охвачен испугом и гневом, да к тому же сожалел о том, что многократно упускал возможность выразить свою горячую преданность магистрату, и твердо намеревался не оплошать на этот раз.
— Магистрат заботился о нас и взращивал нас для этого дня. Давайте же, вооружившись нашей безграничной признательностью, решительно выступим, поднимем копья против мятежников и закроем его благодарными щитами. Пресечем этот мятеж в корне.
В голосе командира, пропитанном липкой, как смола, преданностью, все же звучала печальная нота. Не у всех подчиненных, конечно, было такое же настроение, как у командира, но при всей затуманенности своего сознания они чувствовали приближение опасности. Вскоре был объявлен общий сбор, и святое войско, вооружившись и построившись, двинулось навстречу мятежникам. Само собой разумеется, отчет об этом, содержавший многократные преувеличения, доставили в особняк Тираната, располагавшийся неподалеку.
Толпа все еще оставалась на площади. Она разрослась и изменила свой характер. Это было уже не галдящее скопище людей, по случаю собравшихся на площади в предрассветный час, а некое подобие системы, состоявшей из граждан, переживших кровопролитие и победу над представителем власти, а затем объединившихся благодаря усилиям подстрекателей.
Подстрекатели уже не просто выкрикивали лишенные логики эмоциональные призывы, которые разжигали гнев представителей низших слоев общества, неудовлетворенных своим материальным положением. Теперь они обращались и к представителям высших слоев, затрагивая их упрятанное куда подальше недовольство властью и замысловатые потребности в расширении прав. Стало ясно, что, помимо восставших первой волны, неудовлетворенность городских низов разделяло значительное число представителей высшего общества, отличавшихся умом и талантами. Такая толпа уже не боялась наступления сильного духом святого войска. Напротив, это святое войско временно утратило твердость духа и замедлило движение. Хлесткие призывы подстрекателей и решительность, излучаемая толпой, гораздо более многочисленной, чем их отряд, угнетающе действовали на воинов.
Однако командир и некоторые ключевые офицеры были сделаны из другого теста. Пройдя в прошлом через множество испытаний, они не спасовали перед опасностью: им был известен хороший способ подчинить себе людей. Это был принцип кнута и пряника, с которым должен быть знаком каждый представитель власти, независимо от занимаемой должности.
Для начала командир выступил с речью перед своим войском. Он запустил руку в карман, вынул пригоршню монет с изображением совы, потряс кулаком перед воинами и прокричал:
— Это афинские серебряные монеты, которые в ходу повсюду на греческой земле. Разве вам они без надобности? Ступайте вперед. Задержите бунтовщиков. За каждого арестованного получите по десять монет. Арестуйте их. — Затем он снял с головы свой шлем. — Этот шлем означает, что его обладатель командует сотней и более солдат. Разве вам не нужны такие? Как долго вы будете довольствоваться бронзовыми шлемами? Идите вперед. Шлемы, подобные моему, увенчают только самые отважные и преданные головы.
Тут же его слова подхватили высокопоставленные офицеры, они, размахивая кнутами и мечами, дружно прокричали:
— Тот, кто боится показного могущества толпы, но не боится прослыть трусом и получить удар кнута, может остаться. Более того, тот, кто боится града камней со стороны мятежников больше, чем этого меча и клейма позора, может развернуться и уйти. У вас есть право выбора, а у нас есть право наказать тех, кто осквернит честь святого войска.
Затем слово вновь получил командир:
— Гордые сыновья Атерты, великий Тиранат верит в вас и заботится о вас. Как вы поступите? Пойдете в бой и добудете победу и славу или уйдете с позором и примите смерть?
И эта тактика кнута и пряника возымела действие. Прежде чем офицеры повторили свои возгласы, к бойцам вернулся боевой дух и чувство сплоченности. Ибо воинов теперь объединяло не то, что вышло из затуманенного сознания их товарища, а нечто реальное: выбор между сладким пряником и безжалостным кнутом. Многие из них понимали справедливость и актуальность лозунгов толпы и при этом расправлялись с ней жестоко, отдавая себе отчет в своих действиях.
Таким образом, после кровопролитного столкновения (не дотягивавшего, конечно, до статуса трагедии) победа в конечном счете оказалась на стороне святого войска, ибо оно было лучше оснащено, лучше организовано и действовало на основании закона. Некоторые из граждан погибли, многие получили ранения, очень многие были арестованы. Остальные разбежались, и на первый взгляд могло показаться, что мятеж полностью усмирен.
Но это было не так. На самом деле настоящее противостояние только начиналось. С того времени всевозможные слухи и свидетельства сомнительной подлинности распространились по всему полису, а запрещенные идеи, до тех пор витавшие лишь в головах фантазеров и софистов, стали открыто обсуждаться горожанами.
Ходили ужасные слухи, будто всех арестованных граждан ждет официальный суд, на котором присяжные, приспешники Тираната, приговорят их к смерти и заставят выпить цикуту; будто тайные агенты вычислили тех, кто подстрекал к бунту, поймали их, убили и закопали во дворе Тираната. Шептались также, что Тиранат и его приспешники вознамерились жестоко расправиться со всеми участниками волнений и что у них имеется полный список мятежников. Эти слухи подстегнули причастных горожан принять меры к защите. Среди людей также гуляла молва, что Тиранат, воспользовавшись бунтом, выметет из Атерты совестливых и пылких, стремящихся к свободе и равенству, проповедующих простые истины; он уничтожит существующую политическую систему, которая и так уже полуразрушена и попрана (а ведь прежде она была гордостью Атерты и носила гордое название демократии). Вместо этого Тиранат будто бы установит в городе деспотическое правление, тиранию, примеров которой не знала история (такой тирании не испытывали на себе даже рабы и животные), и будет бессменно править гражданами Атерты, а после и их потомками.
Политические идеалы, которые до этого вообще запрещалось обсуждать, стали переоцениваться вместе с политической системой Спарты. Когда искра критики власти Тираната разгорелась, огонь перекинулся на внедренную им систему афинского образца, и отрицательное отношение к спартанской системе постепенно сменилось на положительное. А ведь раньше об этом нельзя было даже подумать без риска тут же навлечь на себя подозрение в шпионаже в пользу Спарты.
Таким образом, соблюдавшееся в Спарте равенство, словно бы в компенсацию за продолжительное пренебрежение им, возвели в ранг безусловного нравственного идеала. Многие черты спартанского строя, до тех пор считавшиеся чересчур жесткими или бездушными (отсутствие частной собственности, обычай совместно принимать трапезу, уклад, при котором семья отсутствовала как таковая), в погоне за всеобщим экономическим равенством стали восхвалять как самые эффективные. На самом деле внедрение подобных спартанских традиций оказалось бы для граждан Атерты так же неудобно, как и пользование спартанской железной монетой. Граждане Атерты даже оправдывали жестокое отношение спартанцев к рабам и илотам (каждый год спартанцы отбирали илотов, которых считали склонными к мятежу и военному противостоянию, и казнили их на законных основаниях, а позже, в начале Пелопонесской войны, они демонстративно убили две тысячи илотов, готовых пойти в ополчение). Они одобряли такую вот «честность» спартанцев по отношению к рабам, утверждая, что в Атерте некоторые горожане из свободных граждан живут хуже рабов.
Ранее они сравнивали спартанское воспитание с дрессировкой сторожевых собак в человеческом обличии, особенно критикуя законы Ликурга, согласно которым следовало избавляться от слабых младенцев, изнурительную тренировку молодежи в так называемых агелах (группах юношей), подстрекательство юношей к краже и убийствам перед дозволением присоединиться к фидитии (совместной трапезе), но сейчас они находили в этом пользу, как и в обычае нескольким мужчинам делить одну жену для рождения более сильных и крепких отпрысков — теперь этому половому хаосу и аморальному поведению они придавали благородный смысл: «Пожелав получить приплод от своей суки или кобылы, человек будет растить или просить для нее лучшего кобеля или жеребца, но у мужа есть святое право, даже будь он слаб телом, дряхл или болен, запереть жену в четырех стенах и следить за ней, в чем нельзя усмотреть ничего иного, кроме зловредности и тщеславия. Этот обычай игнорирует две очевидные истины: во-первых, от плохих родителей рождаются плохие дети, а от замечательных родителей рождаются замечательные дети; во-вторых, первый, кто познает эту разницу, — родитель, имеющий ребенка, которого нужно воспитать».
Позже люди дошли до того, что стали восхвалять равнины Спарты, хребет Тайгет, реку Эврот. Это было косвенным выражением враждебности по отношению к Тиранату и его союзнику Афинам.
Но Тиранат и его последователи не просто наблюдали за происходившим. Тиранат собрал Совет, назвал беспорядки антидемократическими, направленными против полиса, объявил в Атерте военное положение и повысил свой статус до статуса военного стратега. После чего он отдал приказ о всеобщей мобилизации граждан призывного возраста и среди тех, кто откликнулся на призыв, выбрал особенно преданных лично ему и усилил ими святое войско и серебряное войско, а остальных поставил охранять объекты, нуждавшиеся в защите, прежде всего, городскую крепость и собственный дом.