Конечно, претворение идеи справедливости в жизнь сопряжено с трудностями. Будь возможным обрести мудрость, просто восхищаясь произведениями искусства на заданную тему и аплодируя им, кто бы отказался от этого? Записи того времени доносят до нас историю гражданина, который навлек на себя позор, когда во время спектакля, желая продемонстрировать свой исключительный интеллект, принялся аплодировать сцене убийства праведного человека.
Как ни странно, важную роль в распространении подобных суждений об искусстве и примитивной слепой веры среди творческих людей и простых горожан играли судьи различных творческих состязаний. Они-то, в отличие от закулисных кукловодов, покорных им идеалистов, деятелей искусства и простых граждан, принимавших на веру чужие суждения, были в какой-то мере профессионалами. Критика любого объекта должна начинаться с глубокого проникновения в его сущность, и судьи устанавливали критерии оценивания всевозможных состязаний, а потом бросали черепки с отметками «за» или «против» в кувшины для голосования. Они задались вопросом о цели искусства даже раньше простых граждан и стали венчать лавровыми венками тех деятелей искусства, которые стремились к этой цели, прославляя их еще пуще, чем тех, кто был увенчан ими же самими прежде. Разумеется, взгляды и мнения людей могут изменяться под внешним давлением, только вот в данном случае, похоже, имел место тайный сговор судей, нацеленный на достижение популярности.
Так или иначе, поддержка судей имела решающее значение. Они, воспользовавшись приобретенным за долгие годы судейства авторитетом, не только одобрили перемены в искусстве, но и с помощью профессиональных навыков и логических приемов подготовили для них теоретическую базу.
Разумеется, подобное имело место и в прошлом, когда некое культурное поветрие завладевало сознанием людей, да и случаи использования силы искусства в процессе политических преобразований не редки. Но в Атерте искусство было лишено внутреннего содержания и заявляло о себе слишком громко; его творцы вели себя инфантильно: они разработали собственную антитеорию, они не признавали достоинств своих товарищей. Их легкомысленный шум, предназначенный заполнять пустоту, никак не мог покинуть подмостки, выйти за пределы их круга и повести за собой граждан.
Между тем в Атерте каждый день возникали крупные и мелкие очаги волнений. Как уже отмечалось, это было вызвано быстрым распространением самого возмущения, а не какой-либо идеологической причиной.
Недовольство политикой, стоит ему раз выплеснуться, уже нельзя удержать в прежних рамках. То же самое можно сказать и про Атерту: первые беспорядки были неоформленными и случайными, но после них маслом в огонь полились жалобы, которые вполне могли быть удовлетворены при помощи законных процедур.
После того как Тиранат, отчаявшись ждать, пока восставшие сами успокоятся, перешел к активным действиям, беспорядки только усилились. Попробуй арестуй одного — пять друзей и десять родственников встанут на его сторону, а если еще двадцать соседей присоединятся к восстанию, да один из них будет ранен, сила протеста увеличится в несколько раз, случись же кому погибнуть — она увеличится на порядок.
Распространившийся мятеж породил множество политических преступников из числа тех, кто не мог вести достойную жизнь под властью Тираната. А граждан охватил не поддающийся разумному объяснению пыл. Если приложить к этому бунту теорию революции, появившуюся много позже, и рассмотреть его как своего рода революцию, можно сказать, что процесс вошел в срединную фазу.
За это время заметно изменился характер толпы. Из-за временных ограничений на передвижение и страстных призывов подстрекателей она утратила прежнюю многослойность и спорадичность. Если на начальном этапе толпа быстро формировалась сама собой и так же быстро покидала поля сражения, то теперь она мало-помалу превратилась в союз мятежников со своим управленческим аппаратом. Это, как уже говорилось, стало результатом сговора недавно зародившейся группы лидеров и честолюбцев крупного и мелкого пошиба, вернувшихся из изгнания.
Городской оружейный склад находился полностью под контролем сторонников Тираната. Горожане не могли владеть оружием, и новые законы этот запрет подтвердили. Однако толпа продолжала вооружаться. Откуда-то взялись богачи, которые вроде бы числились сторонниками Тираната, но при этом тайно снабжали толпу оружием и деньгами. Производители оружия из соседних городов из корыстных побуждений вооружали повстанцев в кредит.
Под влиянием изощренных теоретизирований интеллектуалов и настойчивого давления подстрекателей многократно возросла сила сопротивления толпы, давно забывшей, чем она была недовольна и чего хотела в самом начале восстания. Невидимый идеологический контроль и повторяющиеся лозунги погребли под собой личность, а наивная вера в возвышенные идеалы и реформы, равно как и защита от посягательств на частную жизнь или личные права, утратили смысл, уступив место общей ненависти к властителю.
Тогда наиболее эффективным способом побуждения к действию податливой толпы стала критика в адрес Тираната, правителя, виновного в превознесении и восхвалении собственной персоны.
«Народ голодает, а деспот ежедневно сжирает целого барана, двух птиц, несколько ящиков отборных фруктов, запасов-то у него немерено. По его вине конфисковали единственную овцу у бедной вдовы, забрали наседку у одинокого старика крестьянина, заставили его продавать по бросовой цене фрукты, кровью и потом выращенные на скудной земле. Долой обжору Тираната!»
«Многие граждане раздеты и разуты, а деспот по три раза на день меняет наряды и, однажды надев, выбрасывает их, дабы не надевать повторно. И вот ткань объявляется монопольным товаром, и все изготовленное бедным ремесленником, который трудился день и ночь, попадает под запрет на продажу. А отрез на подвенечное платье, припасенный старой девой, изымается. Так прогоним расточителя Тираната!»
«Бедняки спят под открытым небом и мокнут в утренней росе, а деспот построил особняк просторнее, чем дворец бывшего тирана. В результате многие частные дома оказались разрушены, а их жители теперь живут в землянках на окраине. Город страдает от непомерных поборов, и сотни граждан эксплуатируются как рабы. Изгоним Тираната, который не лучше бывшего властителя!»
«Многие из павших героев так и не удостоились памятника, а деспот установил свои статуи на всех улицах. В результате власти извели на это весь хороший мрамор, который был в городе, вытащили камни даже из основания храма. Долой безбожника Тираната!»
«Афины и Атерта — равные города союза, но деспот вел себя перед Периклом как презренный слуга. По этой причине афиняне видят в нас легкомысленных льстецов и обращаются с нами как с дикарями. Прогоним раболепного деспота!»
Эти лозунги на первый взгляд могли показаться детскими и наивными, но на самом деле они были искусной придумкой опытных агитаторов. Взять, к примеру, обжорство. Попробуй просто скажи голодной толпе, что Тиранат запускает руку в казну и крадет тысячи талантов на содержание себя, своих сторонников и личного войска, разве это вызовет у людей отклик? А вот если люди представят, как Тиранат пожирает за один присест двух жирных баранов, у них определенно возникнет чувство омерзения. И в самом деле, стоит народу услышать подобные призывы, как он, не заботясь о том, правда это или ложь, начинает злобно реветь и выходить на улицы.
Затем, когда толпа уже превратилась в хорошо организованную вооруженную группу, «глаз бури» с Тираната переместился на его наложницу. Но споры по поводу ее персоны были невнятны и запутанны, в отличие от обвинений, предъявлявшихся Тиранату. В самом деле, у одного афинского деспота было девять наложниц, и тому сохранились письменные подтверждения. А выяснить наверняка, имелась ли наложница у Тираната, не представлялось возможным. Живость дискуссии, возможно, объяснялась символичностью самого предмета обсуждения, гораздо более интригующего, чем прежние лозунги и призывы.
В Атерте вождю разрешалось иметь одну наложницу, и слухи о том, что у Тираната таковая была, уже давно бродили по улицам города. Но красавица скрывалась за высокими стенами, за копьями воинов серебряного войска, за железными решетками окон и плотными занавесями. Никто из простых граждан никогда не видел ее, и все сведения о ней основывались на туманных слухах.
Однако в последние годы слухи о ней стали обрастать деталями. Например, говорили, что наложница необычайно хороша собой и имеет идеальной формы нос, однако взгляд ее чересчур похотлив, а при вдумчивом и щепетильном характере она отличается резкостью и холодным равнодушием.
Незадолго до начала первых волнений в отдельных частях города люди стали высказывать предположения относительно ее происхождения. Один гражданин, не бывший приближенным Тираната, но входивший в его круг, утверждал, что видел ее издалека, и предположил, что Тиранат унаследовал ее от бывшего царя. К такому выводу он пришел потому, что якобы видел ее в царском дворце. Но слова этого гражданина вскоре были опровергнуты: ведь в то время справедливый и честный Тиранат не захотел бы наследовать ничего порочного от старого тирана. Тогда появилось новое предположение: она будто бы сыграла важную роль в устранении прежнего царя и тем самым заслужила благосклонность Тираната. Якобы во время прошлого восстания, когда появились явные признаки того, что монархия падет, она предала того, кого почитала, и тайно сговорилась с Тиранатом. Но и сторонники этой версии ничего не могли доказать.
Теории, связанные с наложницей, стали модными у местных интеллектуалов. Некоторые называли ее наградой, которую Зевс время от времени давал земным правителям, другие считали ее дочерью Деметры или потомком жрицы, обладавшей властью, сопоставимой с царской. Однако эти старые мифы уже утратили убедительность. Тогда общего мнения о ней не сложилось, и дискуссия о ее происхождении спустилась с небес на землю.