. Воинственность князца явно не угасла. Он лишь затаил её, чтобы не ссориться с более сильными в военном отношении казаками. Нельзя ли предположить, что он задумал уничтожить казаков, мешающих осуществлению его военных замыслов? Конечно, взять острог приступом Карымче не по плечу, приведи он хоть тысячу воинов. Но ведь известно, что хитрость побеждает там, где отступает сила. Беспечность казаков была бы неприятелю только на руку. Крепость беззащитна против красного петуха, стоит лишь часовому проспать приближение неприятеля...
— Ну, не плачь, — стал он успокаивать Завину. — Хотел бы я посмотреть на того камчадала, который надумает кинуться на меня. Камчадальские копья и стрелы казакам не страшны. Разве пробьёт стрела мою железную одежду? — указал он на висящую на стене кольчугу. — Это Канач тебе сказал, что камчадалы зачастили в гости?
— Он не сказал. Я просто спрашивала про своих знакомых, живы ли они, здоровы ли и что поделывают.
Слово «поделывают» она произнесла неуверенно, взглядом спросив Ивана, правильно ли поставила его на место.
— И что же они поделывали, твои знакомые? — дал понять Козыревский вопросом, что слово она употребила правильно.
— Оказалось, что многие мужчины из рода Карымчи поделывают в гости, — уже более смело воспользовалась она трудным словом.
— Ловко выведала! — весело рассмеялся Иван, делая вид, что не заметил ошибки. — Ты у меня, оказывается, умница. И хитрая, прямо как сорока.
Сорочья хитрость считалась у камчадалов за высшую похвалу, и Завина покраснела от удовольствия.
— Ты не приглашала Канача заночевать у нас?
— Приглашала, но он не захотел. Сказал, что ему уже предлагал ночлег Семейка Ярыгин, но он спешит домой.
Иван знал, что сынишка начальника острога, Семейка Ярыгин, — шустрый четырнадцатилетний мальчуган, скучавший в крепости без сверстников, сдружился ещё зимой с Каначем и мальчишки часто лазали вместе по сопкам, гоняя куропаток. Однако в последнее время Канач редко появлялся в крепости, и Семейка изводил Козыревского вопросами, когда «родственник» Завины навестит острог. Постепенно мальчишка так привязался к Ивану, что повсюду таскался за ним по пятам, готовый по одному его слову мчаться куда угодно, выполнить любое поручение. Больше всего ему нравилось, когда Иван рассказывал о каких-нибудь дальних странах или о сражениях пиратов с испанскими военными кораблями, груженными золотом. Семейке тоже хотелось отбить судно с золотом. Он жалел, что на Камчатке нет золота. Повезло же испанскому казаку Колумбу с этой Америкой!
За окном по-прежнему было темно. Что за дьявольщина?! Поднялись, видно, они с Завиной посреди ночи.
Громкий стук в наружную дверь прервал их разговор. Козыревский натянул кафтан и пошёл отчинять засов. На пороге — лёгок на помине! — стоял Семейка Ярыгин. Выгоревший белый чуб, кафтан нараспашку и весь в саже, тёмные глаза горят от возбуждения.
— Дядя Иван! — зачастил он прямо с порога. — Вы тут спите и ничего не знаете! На острог чёрный снег падает! Утро-то давно уж настало, да чёрный снег свет застил.
— Какой ещё чёрный снег? Может, сажа и пепел?
— Сажа она самая и есть, — подтвердил Семейка.
— Так зачем же ты меня путаешь? То снег ему, то сажа... Ветер откуда, с моря или с гор?
— Да вроде с гор тянет.
С минуту подумав, Иван заключил:
— Не иначе как Авачинская огнедышащая гора сажу и пепел исторгла. А ветер к нам и пригнал целую тучу этого добра. То-то я вроде утром свет за окном разглядел, а потом опять тьма настала.
Подождав, пока Завина оделась за пологом, они втроём вышли из дома.
Над острогом висело низкое чёрное небо, в котором лишь кое-где угадывались светлые размывы. На крепостные стены, на крыши построек сыпались сажа и пепел.
Перед приказчичьей избой в сумраке возбуждённо переговаривались крепостные казаки.
— Дожили до тьмы кромешной!
— Уж не знамение ли какое?
— К большой крови это...
— Тю, кровь ему мерещится! Да на Камчатке кругом горы пепел кидают. Поди, Авача разбушевалась. Других огненных гор ближе к нам нет.
— Раньше-то в остроге нашем никогда сажа не выпадала. Не к добру это. Стеречься надо.
— Братцы, гляди, у Харитона Березина рожа черней, чем у чёрта запечного!
— Сам ты шишок запечный! — обиделся Березин, не сообразив, что в темноте его лица не видно, что казак шутит.
— Тише вы, воронье немытое! — прозвучал рокочущий голос Данилы Анцыферова. — У нас с архимандритом Мартианом горе горькое, а они тут раскаркались.
— Что ж за горе у вас, Данила?
— А такое горе, что, как пала тьма, бочонок с хмелем мы потеряли. Плачьте с нами, братья-казаки!
В толпе послышался хохот.
— Данила, друг ты мне или не друг?
— А ты кто такой есть? В темноте и волка можно принять за друга.
— Гришка Шибанов я.
— Ну, ежели не врёшь, что Шибанов, тогда друг.
— Так вот, Данила, ради дружбы нашей помогу я вам с Мартианом тот бочонок искать!
— И я помогу, Данила! — поддержал Шибанова голос Березина.
— И я!..
— И мы!..
Охотников поискать заманчивый бочонок нашлось немало, и казаки, гогоча, повалили за Анцыферовым.
Почувствовав, как в его руке дрожит рука Завины, Козыревский обнял её за плечи:
— Ты что? Иль у вас здесь сажа с неба никогда не падала?
— Не помню... — голос у Завины жалобный и перепуганный.
— И даже не слышала про небесную сажу?
— Слышала... Камчадалы всегда уходят с того места, куда упадёт сажа. Иначе их ждёт гибель... Нам тоже надо уходить на новое место.
— Ну вот! Опять ты за старое!.. На Нижнекамчатский казачий острог каждый год летит пепел с Ключевской горы, однако ж с тамошними казаками никакой беды не случилось.
К Козыревскому подошёл начальник острога Дмитрий Ярыгин.
— Это ты, Иван?
— Да вроде я...
— Авача?
— Должно, Авача. Хоть и далеко она, а больше неоткуда здесь сажи ждать.
— А это с вами не Семейка мой?
— Да я это, папаня, — подал Семейка голос.
— Брысь домой! — приказал старший Ярыгин. — Достоишься тут, что потом кафтан в семи водах не отмоешь.
— Так и на тебя ж, папаня, сажа падает, — заметил резонно Семейка.
— Вот как схвачу за ухо!.. Чего всё возле Козыревского отираешься? Житья от тебя человеку нету.
Недовольно ворча, Семейка поплёлся в приказчичью избу.
— Экая заваруха, — задрал Ярыгин бороду в небо. — Сегодня Анцыферов должен выходить с ясачной казной в Верхнекамчатск, а тут туча дорогу заслонила. Как думаешь, скоро развиднеется?
Иван послюнявил палец, поднял вверх.
— Кажись, ветер меняется, — определил он. — С моря потянуло. Дунет хорошенько — за полчаса тьма рассеется.
— Ладно, коли так, не буду выход казаков откладывать. Сегодня и отправлю с казной. В дорогу, слава те, всё приготовлено.
Козыревский оказался прав. Ветер с моря скоро набрал силу, и тучу сажи стало относить к горам, из-за которых она приплыла.
Завина, увидев, что небо проясняется и тьма сменяется солнечным светом, немного успокоилась и даже повеселела. Козыревский знал эту её особенность быстро переходить от слёз к веселью. У неё был лёгкий характер.
— Ну, пойдём со мной бат доделывать?
— Пойдём! — обрадованно откликнулась она. Иван, опасаясь, как бы его не засмеяли крепостные казаки, не часто брал её на свои работы.
Растолкав всё ещё спавших служанок и наказав побыстрее готовить завтрак, Козыревский выдернул из стоявшего в коридоре чурбака топор и, сопровождаемый Завиной, вышел на совсем посветлевший двор.
Между тем казаки разыскали тот самый бочонок с вином, который Анцыферов с Мартианом потеряли в темноте, и прикатили его на площадь перед приказчичьей избой. Все они по очереди старались вышибить из него пробку, которая никак не поддавалась их усилиям.
Были тут Шибанов с Березиным, первый чёрен, что ворон, второй ликом и волосом светел, словно святой отрок с иконы, но притом оба далеко не праведники, любители хмеля, забияки, мастера рубиться на саблях; был тут тонкий в кости, смуглый, вёрткий, что вьюн Дюков, меткий стрелок из пистоля, попадавший, не глядя, в подкинутую шапку; был вислоусый, что морж, невысокий ростом, но широкий туловищем Торской, бривший голову наголо, дабы не было видно, что почти весь волос на голове у него вылез — этот славился на всю Камчатку как лучший игрок в шахматы, карты и вообще в любые игры, где надо уметь шевелить мозгой. Тут же тучный рослый архимандрит Мартиан, ероша рыжую бороду, говорил, склоняясь над застрявшей пробкой:
— Изыди, треклятая, аки младенец из чрева матери, либо провались вовнутрь, демонова затычка!
Над всеми возвышался на целую голову Данила Анцыферов, казак матёрый, каких земля нечасто родит, горбоносый, с ястребиными очами и могучей бородищей, которая распласталась от плеча до плеча по всей его обширной груди, — казаки иногда шутили, что его бороды хватило бы на три пары валяных сапог.
Заметив Козыревского с топором, Мартиан гаркнул:
— Гляньте, угоднички! Господь услышал наши муки, послал нам святое орудие для сокрушения затычки дьявольской.
С помощью топора Козыревского затычка была мигом вышиблена, и, учуяв винный дух, сразу прянувший из бочонка, Мартиан возвёл очи горе:
— Она! Благодать господня! Налетай, кто в бога верует!
Воспользовавшись суетой вокруг бочонка, Козыревский с Завиной незамеченными выскользнули из толпы, не забыв прихватить свой топор.
Держась за руки, они по косогору спускались к реке, и Завина, кажется, теперь уже без боязни смотрела на сажу, сплошь покрывавшую траву на косогоре. Весёлая возня казаков у бочонка с хмелем убедила её, что казаки не придают никакого значения небесному пеплу, что они уже и думать о нём забыли, а раз и её Иван не боится выпавшей сажи, то и ей бояться нечего.
Козыревский так и не вспомнил, что собирался поговорить об утренних подозрениях Завины с Ярыгиным. Карымча, Канач, подозрительные поездки камчадалов друг к другу в гости — всю его зародившуюся было тревогу, казалось, унесло вместе с тучей сажи.