Увидев, что лодка продолжает удаляться вниз по тёмной реке и беглецы не отзываются, он кинулся к балаганам и поднял на ноги воинов, неохотно оторвавшихся от трапезы.
В погоню с Каначем вызвалось трое ительменов. Взяв копья и луки, а также несколько смоляных факелов, они сбежали к реке и столкнули на воду узкую длинную лодку. Вспенив воду, лодка перерезала стрежень и понеслась по течению вслед за батом беглецов.
Заметив погоню, Кулеча вначале растерялся и предложил Семейке остановиться, но подросток прикрикнул на него, пообещав лучше опрокинуть бат, чем снова попасть в руки преследователей, и Кулече, который, как и все камчадалы, не умел плавать, не оставалось ничего другого, как яростно налечь на шест.
Вот когда Семейке пригодилось его умение править батом. Стараясь не задеть сидящую на дне лодки Завину, он кидал шест далеко от кормы вперёд и, вонзив его в речное дно, почти повисал на нём, толкая бат изо всех сил вперёд, в темноту. Кулеча, стоя на носу, так же не жалел рук, видя, что их спасение теперь — в ловкости, с какой он правит лодкой, вовремя отводя её от томных островов, то и дело возникающих впереди.
— Скорее, скорее! — торопила Завина. Сидя лицом к корме, она видела, что преследователи медленно, но неуклонно приближаются к ним.
Когда тьма совсем сгустилась, на носу лодки преследователей вспыхнул факел. Теперь окутавший землю мрак, казавшийся беглецам спасительным, должен был погубить их. У них не было факела, и, когда тьма стала непроницаемой для глаза, им каждую минуту грозила опасность налететь на невидимую отмель и застрять на ней либо удариться о берег какого-нибудь островка.
Кулеча неожиданно резко повернул бат влево, и лодка влетела в тихую протоку, застыла под навесом ветвей. Было видно, как преследователи пронеслись мимо. Свет факела, должно быть, ослепил их, и они не заметили манёвра беглецов.
— Кулеча, — сказал Семейка, увидев, что опасность миновала, — у тебя будет две самых толстых и красивых жены. Ты самый умный и хитрый ительмен. Понял?
— Кха! Понял! — отозвался польщённый камчадал.
Выведя бат из протоки, они теперь как бы крались по реке вслед за преследователями, держась на свет факела, готовые в каждую минуту снова нырнуть во тьму и отстояться в какой-нибудь из проток.
Канач скоро понял, что беглецы ускользнули от них, скрывшись за каким-нибудь островком. Теперь искать их в темноте по всей пойме было бесполезно. Позорно, что они упустили такую лёгкую добычу. Что сказал бы великий воин Талвал, будь он жив? При мысли о Талвале краска стыда и унижения залила его щёки.
Некоторое время он безучастно сидел в лодке, следя за тем, как воины напрасно тратят силы, по-прежнему толкая бат вниз по реке. Потом приказал пристать к правому берегу.
Поднявшись на береговую кручу, в сухую каменистую тундру, ительмены развели костёр и просидели возле него всю ночь в ожидании рассвета. О возвращении в стойбище без беглецов не могли быть и речи. Их засмеют воины рода. Они держали совет, где и как перехватить теперь беглецов, которые, конечно, постараются уйти к своим, в Верхнекамчатский острог. Путь туда был один — по реке Конад, именуемой огненными пришельцами Быстрой. Где-то там, на тропе, бегущей по берегу, им и следовало устроить засаду.
Семейка с Кулечой между тем хорошо разглядели костёр на круче и проплыли мимо него, держась подальше от правого берега.
К рассвету они достигли мыса, на котором до сожжения высились стены крепости. Здесь Семейка долго разыскивал в кустах спрятанную им пищаль. Он помнил, что завернул её в птичий кафтан, снятый им с погибшего курильца, и сунул в яму под сухую валежину, прикрыв горкой зелёных листьев и ветвей. Он излазил кусты на пятьдесят саженей вдоль берега, а знакомая валежина всё не находилась. В этих поисках он неожиданно наткнулся на заржавелую казацкую саблю без ножен. По рисунку на рукояти он узнал саблю отца, и прошлое нахлынуло на него вновь. Должно быть, отец выронил клинок, сбегая к реке, перед тем как прыгнуть в бат, и не стал возвращаться за ним в спешке бегства. Семейка до ломоты в глазах вглядывался в бегучую стальную воду, словно из её глубин, рассекая саженками волну, должен был выплыть отец, притворно сердитый, но такой любимый.
Наконец отыскалась и пищаль. Листья, которыми она была прикрыта, ссохлись и сровнялись с землёй, а сама валежина исчезла. Должно быть, кто-то из камчадалов успел побывать здесь и унёс валежину для костра, не заметив лежащего под листьями кафтана.
Сшитый из крепких шкурок гагары перьями наружу, кафтан нисколько не пострадал от дождей. Вода скатывалась с перьев и не проникла внутрь. Пищаль ничуть не заржавела, порох и свинец к ней были также целы, и Семейка сразу почувствовал себя сильным и уверенным.
Поднявшись наверх, он увидел Завину с Кулечой, бродящих по пепелищу. Трупов там уже не было, только белые кости, чёрные головни да слой чёрной копоти покрывал землю.
В глазах Завины стояли слёзы. Здесь она была когда-то счастлива и теперь оплакивала минувшее. Жизнь с Иваном казалась ей сном, который был прерван грохотом выстрелов и треском пламени.
Кулеча торопил Семейку покинуть пепелище. Камчадалу было тягостно смотреть на это печальное зрелище, виновником которого отчасти был и он сам. Это ему принадлежало открытие, что огненные пришельцы смертны. Когда прошлой осенью утонул в низовьях, упав из опрокинувшегося бата, один из казаков, он поспешил известить об этом Карымчу. Князец вначале не поверил Кулече. Огненные люди поступили хитро, спрятав утопленника в землю, чего никогда по делают ительмены, оставляя мёртвых на съедение зверям. Однако пришельцы пометили место, где они спрятали утопленника, деревянным крестом. Когда по приказу князца могила была разрыта, князец убедился, что в ней лежит мёртвый пришелец, и поверил Кулече. Могилу опять закопали, чтобы огненные люди не догадались, что их тайна раскрыта. С той поры и начали ительмены готовить нападение на острог, которое состоялось через год после этого открытия. И пот теперь пришельцы мертвы, а сам он по странной игре случая служит последнему из них.
Уступив настояниям Кулечи, который стращал их погоней, Семейка с Завиной решились оставить пепелище. Выгрузив из бата сумы с едой и дорожными припасами, они кинули их за плечи и пошагали прочь к видневшейся вёрстах в трёх степе зарослей, обступающих берега реки Быстрой.
Вёрст на пять от места впадения Быстрой в Большую тянется по долине топкая тундра. Сухо только на самом берегу, по которому и петляет глубокая, по колено, узкая тропа.
Найдя тропу, они шли по ней не останавливаясь до полудня, пока не достигли предгорий. Здесь, у входа в узкое ущелье, из которого с рёвом выбегала река, они остановились на привал.
Это и спасло их от гибели. Затаившиеся в ущелье ительмены досадливо переглянулись. Канач долго наблюдал за тем, как беглецы устраивались для обеда на сухом пригорке. Они не побоялись даже запалить костёр, видимо, осторожность покинула их. Ветер, дувший в сторону ущелья, пёс раздражающий запах варёного мяса. Сглотнув слюну — с самого вечера у них и крошки во рту не было, — Канач прикинул расстояние до пригорка. Если выскочить неожиданно всем сразу, пленники не успеют убежать, кроме, может быть, Семейки, который, как ему было хорошо известно, бегал лучше его самого. Придётся догнать его с помощью стрелы.
Наложив стрелу на тетиву лука, он дал знак ительменам, и те без крика выскочили из ущелья. Капая бежал позади всех, решив послать стрелу, как только Семейка покажет спину.
Первым заметил воинов Кулеча. Опрокинув котёл с варевом, он с криком испуга перемахнул через костёр и понёсся прочь с холма в речные заросли. Семейка, захваченный неожиданностью, кинулся было вслед за ним, схватив за руку Завину. Но, вспомнив о пищали, он бросился обратно к костру.
Ительмены были уже совсем близко. Семейка насчитал четверых. В бегущем позади он узнал Канача и понял, что, упустив их на реке, сын князца решил устроить на них засаду здесь, в ущелье. В руках у Канача был лук с наложенной на тетиву стрелой.
Выждав, когда воины, поднимаясь на холм, сбились в кучу, Семейка выстрелил почти в упор. Пламя и грохот выстрела на секунду ослепили и оглушили его. Когда к нему вернулась способность соображать, он увидел, что двое камчадалов убиты наповал, а третий корчится на земле, скатившись вниз со склона холма. Канач, выронив лук и схватившись рукой за плечо, оглушённо топтался под холмом. Видимо, он был ранен.
Семейка торопливо перезаряжал пищаль. Завина, успевшая прибежать на вершину холма и заметившая Канача, с ненавистью глядела на него, и на лице её была жестокая победная улыбка.
— Убей его! — потребовала она.
Семейка, перезарядив пищаль, нашарил грудь Канача. И в этот момент Канач, должно быть, опомнился. Обведя взглядом вершину холма и заметив наставленный на него ствол пищали, он крикнул:
— Эй! Я подарил тебе жизнь!
Напоминание было сделано вовремя. Прокричав это, Канач кинулся в сторону зарослей.
— Стреляй! Стреляй же! — требовала Завина.
Но Семейка уже опустил ствол пищали. Канач и в самом деле однажды не убил его, хотя и взял верх в схватке. Пусть убегает. Теперь они квиты.
— Почему ты не убил его? — повернула к нему разгневанное лицо Завина. — От него идёт наше горе... Он ещё отомстит нам!
— Ничего, пусть уходит, — отозвался Семейка, наблюдая, как плетётся от зарослей к холму перетрусивший Кулеча. Остановившись возле затихшего у подножия холма воина, камчадал сердито пнул носком бродня мёртвого и полез к костру.
Молча взяв котелок, он сбегал к ручью за водой, промыл недоваренное мясо и снова повесил котелок на рогульку над костром. С этого момента он относился к Семейке с нескрываемым почтением и готов был выполнить любое его поручение.
Отдохнув и насытившись, они продолжали путь. Кулеча легко и споро шагал впереди, вполголоса напевая что-то, стараясь всем своим поведением показать, что бегство с холма во время нападения было не бегством вовсе, а хитрым манёвром. В руке он сжимал копьё, взятое у одного из убитых воинов.