[317], Еремей, — правду ты говоришь!» Он же, прискоча, над, поклонился отцу и рече: «Бог тебя, государя, простит! Я пред богом и пред тобою виноват!» И взяв отца под руку, и повёл. Гораздо Еремей разумен и добр человек: уж у него и своя седа борода, и гораздо почитает отца и боится его. Да по писанию и надобе так: бог любит тех детей, которые почитают отцов. Виждь, слышателю, не страдал ли нас ради Еремей, паче же ради Христа и правды его? А мне сказывал кормщик ево, Афонасьева, дощеника, — тут был, — Григорей Тельной. На первое возвратимся.
Отнеле же отошли, поехали на войну. Жаль стало Еремея мне: стал владыке докучать, чтоб ево пощадил. Ждали их с войны, — не бывали на срок. А в те норы Пашков меня и к себе не пускал. Во един от дней учредил застенок и огнь росклал — хочет меня пытать. Я ко исходу душевному и молитвы проговорил; ведаю ево стряпанье, — после огня тово мало у него живут. Асам жду по себя и, сидя, жене плачущей и детям говорю: «Воля господня да будет! Аще живём, господеви живём; аще умираем, господеви умираем». А се и бегут по меня два палача. Чюдно дело господне и неизреченны судьбы владычни! Еремей ранен сам-друг дорошкою мимо избы и двора моево едет, и палачей вскликал и воротил с собою. Он же, Пашков, оставя застенок, к сыну своему пришёл, яко пьяной с кручины. И Еремей, поклоняся со отцем, вся ему подробну возвещает: как войско у него побили всё без остатку, и как ево увёл иноземец от мунгальских людей по пустым местам, и как по каменным горам в лесу, не ядше, блудил седмь дней, — одну съел белку, — и как моим образом человек ему во сне явился и, благословя ево, указал дорогу, в которую страну ехать; он же, вскоча, обрадовался и на путь выбрел. Егда он отцу россказывает, а я пришёл в то время поклонитися им. Пашков же, возвед очи свои на меня, — слово в слово что медведь морской белой, жива бы меня проглотил, да господь не выдаст! — вздохня, говорит: «Так-то ты делаешь? Людей тех погубил сколько!» А Еремей мне говорит: «Батюшко, поди, государь, домой! Молчи для Христа!» Я и пошёл. Десеть лет он меня мучил, или я ево — не знаю; бог разберёт в день века.
Перемена ему пришла, и мне грамота: велено ехать на Русь. Он поехал, а меня не взял[318]; умышлял во уме своём: «Хотя-де один и поедет, и ево-де убьют иноземцы». Он в дощениках со оружием и с людьми плыл, а слышал я, едучи, от иноземцев дрожали и боялись. А я, месяц спустя после ево, набрав старых, и больных, и раненых, кои там негодны, человек с десяток, да я с женою и с детьми — семнатцеть нас человек, в лотку севше, уповая на Христа и крест поставя на носу, поехали, амо же бог наставит, ничево не болея. Книгу Кормчию[319] дал прикащику, и он мне мужика кормщика дал. Да друга моего выкупил, Василия, которой там при Пашкове на людей ябедничал и крови проливал и моея головы искал; в ыную пору, бивше меня, на кол было посадил, да ещё бог сохранил! А после Пашкова хотели ево казаки до смерти убить. И я, выпрося у них Христа ради, а прикащику выкуп дав, на Русь ево вывез, от смерти к животу, — пускай ево, беднова! — либо покаятся о гресех своих. Да и другова такова же увёз замотан. Сего не хотели мне выдать; а он ушёл в лес от смерти и, дождався меня на пути, плачючи, кинулся мне в карбас. Ано за ним погоня! Деть стало негде. Я-су, — простите! — своровал: ...спрятал ево, положа на дно в судне, и постелею накинул, и велел протопопице и дочери лечи на нево. Везде искали, а жены моей с места не тронули, — лишо говорят: «Матушка, опочивай ты, и так ты, государыня, горя натерпелась!» А я, — простите бога ради, — лгал в те поры и сказывал: «Нет ево у меня!» — не хотя ево на смерть выдать. Поискав, да и поехали ни с чем; а я ево на Русь вывез. [...]
Прикащик же мучки гривенок с тритцеть дал, да коровку, да овечок пять-шесть, мясцо иссуша; и тем лето питалися, пловучи. Доброй прикащик человек, дочь у меня Ксенью крестил. Ещё при Пашкове родилась, да Пашков не дал мне мира и масла, так не крещена долго была, — после ево крестил. [...]
Поехали из Даур, стало пищи скудать, и с братиею бога помолили, и Христос нам дал изубря, большова зверя, — тем и до Байкалова моря доплыли. У моря русских людей наехала станица соболиная, рыбу промышляет; рады, миленькие, нам, и с карбасом нас, с моря ухватя, далеко на гору несли Тереньтьюшко с товарищи; плачют, миленькие, глядя на нас, а мы на них. Надавали пищи, сколько нам надобно: осётров с сорок свежих перед меня привезли, а сами говорят: «Вот, батюшко, на твою часть бог в запоре[320] нам дал, — возьми себе всю!» Я, поклонясь им и рыбу благослови, опять им велел взять: «На што мне столько?» Погостя у них, и с нужду запасцу взяв, лотку починя и парус скропав, чрез море пошли. Погода окинула на море, и мы гребми перегреблись: не больно о том месте широко — или со сто, или с осьмдесят вёрст. Егда к берегу пристали, восстала буря ветренная, и на берегу насилу место обрели от волн. Около ево горы высокие, утёсы каменные и зело высоки, — двадцеть тысящ вёрст и больши волочился, а не видал таких нигде. Наверху их полатки и повалуши[321], врата и столпы, ограда каменная и дворы, — всё богоделанно. Лук на них ростет и чеснок, — больши романовскаго[322] луковицы, и сладок зело. Там же росту? и конопли богорасленныя, а во дворах травы красный, и цветны и благовонны гораздо. Птиц зело много, гусей и лебедей, — по морю, яко снег, плавают. Рыба в нём — осётры, и таймени, стерледи, и омули, и сиги, и прочих родов много. Вода пресная, а нерпы и зайцы великия[323] в нём: во окиане-море большом, живучи на Мезени, таких не видал. А рыбы зело густо в нём; осётры и таймени жирни гораздо, — нельзя жарить на сковороде: жир всё будет. [...]
В Енисейске зимовал; и паки, лето плывше, в Тобольске зимовал[324]. И до Москвы едучи, по всем городам и по сёлам, во церквах и на торгах кричал, проповедан слово божие, и уча, и обличая безбожную лесть. Таже приехал к Москве. Три годы ехал из Даур, а туды волокся пять лет против воды; на восток всё везли, промежду иноземских орд и жилищ. Много про то говорить! Бывал и в ыноземских руках. На Оби великой реке предо мною 20 человек погубили християн, а надо мною думав, да и отпустили совсем. Паки на Иртише реке собрание их стоит: ждут берёзовских[325] наших с дощеником и побить. А я, не ведаючи, и приехал к ним и, приехав, к берегу пристал: оне с луками и обскочили нас. Я-су, вышед, обниматца с ними, што с чернцами, а сам говорю: «Христос со мною, а с вами той же!» И оне до меня и добры стали, и жёны своя к жене моей привели. Жена моя также с ними лицемеритца, как в миро лесть совершается; и бабы удобрилися. И мы то уже знаем: как бабы бывают добры, так и всё о Христе бывает добро. Спрятали мужики луки и стрелы своя, торговать со мною стали — медведей я у них накупил[326], — да и отпустили меня. Приехав в Тоболеск, сказываю; ино люди дивятся тому, понеже всю Сибирь башкирцы с татарами воевали тогда[327]. А я, не разбираючи, уповая на Христа, ехал посреде их. Приехал на Верхотурье, — Иван Богданович Камынин, друг мой, дивится же мне: «Как ты, протопоп, проехал?» [...]
ИЗ «ЗАПИСОК О РУССКОМ ПОСОЛЬСТВЕ В КИТАЙ(1692—1095)» ИЗБРАНТА ИДЕСА[328]
Глава 2
Попав таким образом из Европы в Азию[329] и достигнув азиатской реки Чусовой, нашли мы эту реку далеко не столь приятной, как красавица Кама — замечательная река, богатая всякого рода рыбой. Берега реки от Соликамска досюда плотно населены: почти непрерывно видишь большие и богатые деревни и села и сооружённые с затратой немалых средств соляные варницы; поля очень плодородны, ландшафт прекрасен: обширные луга пестрят всевозможными цветами, повсюду леса и перелески. На всё это стоит и очень приятно смотреть. И хотя берега Чусовой, текущей на запад и впадающей в Каму, не менее красивы, привлекательны и плодородны, путешествие вверх по ней показалось нам неприятным. Здесь из-за высокой воды мы за несколько дней продвинулись вперёд очень мало, и нас тянули бечевой с берега. Наконец по прошествии двенадцати дней тяжёлого бурлачения против сильного течения мы прибыли 25 мая к удобному берегу и увидели впервые сибирских татар, именуемых вогулами[330].
Должен сказать, что довольно плотно населённые земли по этой реке можно считать в числе самых красивых в мире. И когда я, чтобы немного размяться поутру или вечером, выходил на берег, то, удалившись по холмам, находил всевозможные и прекраснейшие цветы и растения, издававшие чудный аромат. Повсюду в очень большом количестве встречалась различная дичь, крупная и мелкая.
Вогульские татары, к которым привела нас эта река, — грубые язычники, что внушило мне желание ближе познакомиться с их образом жизни, религиозными обрядами. Я сошёл на берег и переночевал у них.
Это люди крепкие от природы; у них довольно большие головы. Все их религиозные обряды состоя! в том, что они раз в год совершают жертвоприношения: идут группами в лес и убивают там несколько различных животных, из которых они выше всего ценят лошадь обычной и пятнистой мастей; они сдирают с них кожи, вешают их на деревья, падают перед ними ниц, и в этом состоит всё их богослужение. Мясо они съедают сообща и отправляются домой, после чего свободны от моления целый год. Они говорят: «А зачем молиться больше, чем раз в год?» Они не в состоянии дать какой-либо ответ на вопрос о происхождении и характере их религии и говорят лишь, что так делали их отцы и им следует делать так же.
Я спросил их, что они знают о боге, верят ли они, что там, наверху, на небе, есть господь бог, который всё создал, всё сохраняет и всем правит, посылает дождь и хорошую погоду. На это они ответили: мы можем это допустить, поскольку мы видим, что два почитаемых нами светила — солнце и лупа — находятся на небе, так же как и звёзды, и соглашаемся, что там, на небе, есть кто-то, кто ими управляет.
О чёрте они и слышать не хотят и не знают его, так как он не показывается и никто его не видел. Они признают воскресение мёртвых, но не знают, какое возмездие или награду должны получить они или их тела.
Когда кто-либо умирает, его хоронят без всякого гроба, в лучших платьях и украшениях, будь то мужчина или женщина. С ним закапывают, смотря по состоянию покойника, также и деньги, так как, по мнению вогулов, когда наступит воскресенье из мёртвых, трупу следует быть одетым и иметь кое-что на расходы. Вогулы сильно воют по покойнику, и муж после смерти жены целый год обязан оставаться вдовцом.
Если околевает пёс, который служил на охоте или как-либо иначе, тогда в его честь делают маленький домик из дерева высотою в сажень, стоящий на земле на четырёх подпорках. Там они помещают труп собаки, и он остаётся в нём, пока цел домик.
Вогулы берут столько жён, сколько могут прокормить, и когда какая-либо из них забеременеет и приближаются роды, она должна удалиться в лес, в специально построенную избушку, где и рожает; и два месяца мужу не разрешается входить к ней или ей к нему.
Когда кто-либо захочет жениться, то должен выкупить невесту у её отца. Свадьба совершается почти без всяких церемоний, разве только приглашают и угощают ближайших друзей, после чего жених без дальнейших околичностей идёт спать с невестой. У них нет жрецов. Женятся они на девушках не ближе четвёртой степени родства.
В ходе дальнейших разговоров я обратился к ним с увещеванием, что наступило время признать Христа, спасителя всего мира, и обратиться к нему, так как этим они смогут себе обеспечить не только временное, но и вечное благополучие. На это они ответили: что касается временного благополучия, то мы видим ежедневно перед своими глазами множество наших русских, которые, хотя и верят в Христа, с трудом добывают корку хлеба; что же касается вечного благополучия, то, по их словам, это дело уладится само собой, и пояснили, что они будут жить и умирать, как жили и умирали их отцы и деды, независимо от того, правильна или неправильна была их религия.
Об одежде как мужчин, так и женщин и внешнем виде их и их детей можно судить по прилагаемой гравюре, из которой видно, что в них нет ничего дикого или безобразного.
Жилища их деревянные, четырёхугольные, того же типа, что у русских крестьян, с той разницей, что вместо печей в домах у них очаги, на которых они, сжигая дрова, готовят пищу. Дым выходит через отверстие в крыше, закрываемое куском льда, как только дрова прогорят до углей. Таким образом, тепло остаётся в помещении, а чистый и ясный лёд пропускает и дневной свет. У них нет табуреток, а есть нечто вроде широкой лавки, тянущейся вокруг всей избы над земляным полом, в локоть[331] высотой в два локтя шириной. На них и сидят вогулы как персы, поджав под себя ноги, на них же и спят.
Они живут тем, что добывают луком и стрелой. Лучшей дичью считаются лоси, которые пасутся стадами. Мясо их разрезают на полоски, развешивают на воздухе вокруг домов и сушат. Если пройдёт дождь и мясо начинает вонять, его вновь высушивают и считают ещё более вкусным. Кур и свинины они не едят.
Чтобы поймать дикое животное, они устанавливают в лесах нечто вроде больших луков и привязывают к ним верёвку, к которой прикрепляют зерно или другую приманку, и оставляют открытым лишь подход; если лось или другое животное хочет поживиться приманкой, они не могут не задеть верёвки, тогда лук стреляет и стрела впивается спереди в тело животного и валит его на землю. Вогулы выкапывают также в лесах большие ямы, которые покрывают камышом и травой; если зверь ступит на яму, он провалится и будет пойман.
Живут эти татары по своим деревням вдоль реки Чусовой, вплоть до Уткинского острога, пользуются покровительством русского царя, которому платят дань, и пребывают в мире и безопасности. Их поселения простираются на 800 немецких миль[332] на север по Сибири, до самых земель северных самоедов.
Глава 3
Расставшись с язычниками, 1 июня мы благополучно прибыли в Уткинский острог. Это пограничное укрепление построено против башкирских и уфимских татар. Когда я был там, приехал туда один князёк уфимских татар, живущих под покровительством русского царя. Он разыскивал свою жену, на которой недавно женился. Она без всякой причины убежала от него. Не найдя её у крестьян, он легко утешился: «Я седьмой муж, которого она в своей жизни бросила»). (Из чего следует, что она любила новизну.)
Выехав 10 июня из Утки на телегах, проехали мы мимо слободы Аятской и пересекли огибающую её реку Нейву. Далее мы последовали вдоль реки Режи до слободы Арамашевой и оттуда до Невьянского острога на вышеупомянутой реке Нейве. Это путешествие сухим путём до Невьянска доставило мне величайшее наслаждение, так как по пути встречались прекраснейшие луга, леса, реки, озёра и самые плодородные и прекрасно обработанные поля, какие только можно себе представить, все хорошо засеянные русскими; здесь можно было достать всякие припасы по сходной цене. От Невьянска я вновь отправился вниз по реке. Водный путь до Туры шёл повсюду между берегами с густозаселёнными русскими деревнями и слободками и с хорошо обработанными полями. 21 июня мы добрались до реки Туры, притока текущей с запада реки Тобол.
25-го числа того же месяца прибыли мы в город Тюмень, который в силу своего географического положения довольно сильно укреплён и густо населён, главным образом русскими, однако же примерно четверть населения составляют исповедующие магометанство татары. Эти люди ведут большую торговлю на калмыцких землях[333], с Булгарией[334] и др. Многие из них занимаются земледелием на окрестных землях и рыболовством.
В здешних окрестностях мало пушного зверя, если не считать красных лисиц, волков и медведей, но в нескольких милях отсюда есть лес, называемый Илецкой бор, где ловится много ценнейшей серой белки, сохраняющей свой цвет летом и зимой и нисколько не линяющей, как другие животные; белка эта бывает такой же величины, как и обычная, и у неё очень прочная шкурка. Эта порода белки попадается в Московском государстве только здесь, и поэтому под страхом большого штрафа купцам запрещено её продавать, а велено сохранять и сдавать для потребностей двора великого царя. Эта белка имеет ту особенность, что она убивает и съедает всех белок других пород, которые попадают в этот лес.
Во время моего пребывания в этом городе в нём и среди окрестного населения царил большой страх перед татарами калмыцкой и казахской орды, которые соединились и произвели набег на Сибирь, разорили много деревень, убили много людей и теперь угрожали самой Тюмени, от которой они отстояли не более чем на 15 миль.
Правитель Тюмени срочно вызвал из Тобольска и других городов войско. Оно выступило в поход и заставило этих кочевых татар отступить с большими потерями.
По этой причине у меня не было никакого желания задерживаться долее в этом месте, и как только я получил свежих гребцов и военный конвой, отплыл 26-го того же месяца вниз по Тоболу. Берега реки по обеим сторонам низкие и сырые, так как весной их заливает вода, и потому они почти не заселены, хотя на несколько миль в сторону от берегов много посёлков, отчасти татаро-магометан, отчасти русских. Река изобилует прекрасной рыбой.
1 июля я благополучно прибыл в Тобольск. Город этот имеет, помимо укреплений, ещё и большой каменный монастырь с высокими сторожевыми башнями, который сам по себе может служить цитаделью. Город стоит на высокой горе, у подножия которой вдоль берега Иртыша большое пространство занимают жилища татар-магометан и бухарцев, ведущих обширную торговлю по Иртышу, а также проникая даже через калмыцкую землю в самый Китай. Когда путь в калмыцкие земли безопасен, лучше всего ехать в Китай через Ямышево озеро.
Тобольск, который воспроизведён на прилагаемой гравюре, — столица Сибири; подчинённая ему область простирается на юг за Барабу, от Верхотурья до реки Оби, на восток до земель самоедов, на север до земель остяков и на запад до Усы и реки Чусовой. Вся эта область густонаселена как русскими, занимающимися земледелием, так и разными другими народностями — татарами и язычниками, платящими русскому царю дань. Зерно здесь так дёшево, что можно купить 100 немецких фунтов ржаной муки за 16 копеек, быка за 2—3 с половиной рейхсталера и довольно большую свинью за 30—35 стейверов[335].
Река Иртыш даёт столько рыбы, что осётра весом от 40 до 50 фунтов можно купить за 5—6 копеек, или стейверов, и рыба эта настолько жирна, что в котле, в котором её варят, набирается на палец жиру. Имеется также изобилие всякой дичи: лосей, оленей, косуль, зайцев и т. д. Пернатая же дичь — фазаны, куропатки, лебеди, дикие гуси, утки, аисты — дешевле говядины. В городе имеется сильный гарнизон, состоящий из хорошо вооружённых солдат. По приказу его царского величества город может выставить в поле более девяти тысяч человек, кроме того, ещё несколько тысяч конных татар, которые, когда им велят, служат их царским величествам[336].
Летом с запада часто совершают разбойничьи набеги на владения его царского величества калмыцкая и казахская орды, подчиняющиеся главе бухарских татар Тести-хану[337]. Много налётов производят и уфимские и башкирские татары. Тобольск немедленно даёт отпор этим коршунам и отгоняет их. В этой столице проживает митрополит, или высшее духовное лицо, присылаемый из Москвы. Он является духовным главой всей Сибири и Даурии.
Около ста лет тому назад город этот, так же как вся Сибирь, благодаря описываемому нами далее случаю, стал владением царя. Некий разбойник по имени Ермак Тимофеевич в правление царя Ивана Васильевича занимался грабежами в землях его, повсюду причиняя подданным его царского величества значительный вред. А когда его стала преследовать большая военная сила, он бежал со своей дружиной вверх по Каме, а оттуда на впадающую в Каму реку Чусовую, где Строганов имел свои поместья и промыслы и владел большей частью берега протяжением до 70 немецких миль. Ермак обратился к деду нынешнего Строганова за покровительством и заступничеством перед его царским величеством, чтоб ему было дано прощение, а за это обещал в виде возмещения за свои злодейства привести всю Сибирь под власть великого царя. Он получил от упомянутого Строганова помощь в виде судов, оружия и необходимых рабочих; отплыл со своей шайкой на лёгких судах вверх по Серебрянке, которая стекает с Верхотурских гор на северо-востоке и впадает в Чусовую; перетащил свои суда волоком до реки Тагил и спустился по ней до реки Туры. Он взял у татар лежащую на Туре крепость Тюмень, сровнял её с землёй, поднялся далее вверх по Тоболу до Тобольска[338], где в это время находился татарский князь в возрасте около двенадцати лет, именуемый Алтанай Кучумович[339] (потомок которого ещё и по сей час живёт в Москве и титулуется сибирским царевичем), напал на этот город, с малыми потерями взял его и из него послал пленного князя в Москву, сам занялся укреплением завоёванного города.
После этого удачного похода направился он вниз по Иртышу, но недалеко от Тобольска ночью на него неожиданно напал отряд татар, побивший многих его людей. Он хотел перескочить со своего судна на другое, но не рассчитал прыжка и упал в воду. Тяжёлая кольчуга сразу же потянула его ко дну, и никто не смог прийти ему на помощь. Труп его из-за быстрого течения был отнесён далеко и никогда не был найден. Тем временем Строганов отписал о просьбе Ермака царю и получил для Ермака помилование; прибыло также несколько сотен московских офицеров и солдат, которые заняли и укрепили покорённые Ермаком города. Таким образом, с этого времени царь начал править Сибирью.
Татары, живущие на много миль вокруг Тобольска, исповедуют магометанство. Поскольку мне было любопытно посмотреть их религиозные обряды, воевода отправился со мной. Мне представился редкий случай увидеть их. Мечети, или церкви, имеют со всех сторон большие окна. Во время службы все они были открыты. Пол был застлан коврами, но никаких других украшений не было видно. Входившие в мечеть снимали обувь и садились рядами, поджав под себя ноги. Главный мулла сидел одетый, как турок, в белый ситец и в белой чалме на голове. Кто-то стал кричать народу сильным и зычным голосом, и после этого все упали на колени; когда мулла сказал несколько слов и воскликнул: «Алла, алла, Магомет!», все молящиеся повторили эти слова за ним и три раза поклонились до земли. Затем мулла поглядел на обе свои ладони, как будто он хотел что-то в них прочесть, и ещё раз крикнул: «Алла, алла, Магомет!» После этого он бросил взгляд сначала через правое, потом через левое плечо, не говоря при этом ни слова, и все молящиеся проделали то же самое. Так закончился этот отнявший немного времени религиозный обряд.
Главный мулла, или муфтий, араб родом, поэтому его очень ценят и с большим уважением относятся ко всякому, кто может читать, писать или понимать по-арабски. Мулла пригласил нас в свой дом рядом с мечетью и угостил чаем. Имеется в этом городе и области очень много калмыцких татар-рабов[340], живут также давно взятые в плен калмыцкие князья.
Глава 4
После того как я получил суда, конвой, солдат и необходимые вещи, отплыл я с божьей помощью 22 июля из Тобольска вниз по реке Иртышу, прошёл мимо многих татарских и остяцких деревень, мимо слобод Демьяновской, Яминь и т. д., где в Иртыш впадает небольшой приток Пеннонка. 28-го прибыли мы благополучно в Самаровской Ям, где я получил несколько гребцов и велел поставить мачты на больших судах для того, чтобы при попутном ветре мы могли плыть далее вверх по Иртышу[341], до Оби, ибо недалеко от Самаровского Яма Иртыш впадает несколькими протоками в знаменитую реку Обь.
Воды Иртыша светлые и прозрачные. Река берёт начало в калмыцких землях, где она течёт с гор с юга в северо-восточном направлении и протекает через два озера Кабако и Зайсан. Юго-восточный берег на всём протяжении обрамлен высокими горами, там и сям поросшими кедром; северо-западная же сторона представляет собой низменные луга. На северо-западной стороне водится исключительно много больших чёрных медведей, волков, так же как и красных и бурых лисиц. Там протекает также недалеко от Самаровского Яма впадающая в Обь речушка Касымка, по берегам которой водится лучшая по всей Сибири белка (если не считать ранее упомянутого леса Илецкой бор), называемая по реке касымской.
Здесь должен я мимоходом заметить, что мне тамошние жители рассказали как чистую правду: осенью прошлого года ранним утром громадный медведь ворвался в эту слободу, в коровник, находившийся вблизи поля, набросился на корову, схватил её передними лапами, шагая на одних задних, уволок её живой; когда же хозяин и соседи, услышав мычание коровы, набросились на медведя с ружьями и дубинами, он всё же не выпустил своей добычи, пока они не застрелили корову.
Большая часть жителей здесь — русские ямщики, получающие ежегодно жалованье от его царского величества, за что они должны бесплатно обеспечивать подводами и рабочими присланных воевод и всех других проезжающих по служебным делам его царского величества в Сибири и за небольшую плату возить их летом по воде, а зимой по льду до города Сургута на Оби. У ямщиков много собак, которыми пользуются, когда случается ехать зимой, так как в этих местах запрягать лошадей в сани совершенно невозможно по той причине, что снег на Оби лежит иногда высотой больше сажени.
Собак запрягают по две в парты, или сани, которые изготовляются из лёгкого дерева. На них можно везти от 200 до 300 немецких фунтов груза, причём ни собаки, ни нарты не вязнут в снегу, а летят быстро, оставляя след не глубже толщины большого пальца. Говорят, будто бы некоторые собаки заранее знают, когда им предстоит работа. Тогда по ночам они собираются кучками и подымают страшный вой, по которому их хозяева узнают о предстоящей поездке. Когда собаки в пути хотят порезвиться, хозяин вешает на шею ружьё, надевает лыжи, чтобы бежать по снегу, забирает собак, заходит в лес и убивает всякую дичь, иногда даже красивую дорогую чёрно-бурую лисицу: мех забирает себе, а мясо отдаёт собакам. Таким образом, от своих собак-коней они получают достаточно пользы и хорошую прибыль.
Эти собаки средней величины, у них острые морды, торчащие уши и хвост, загнутый крючком, и некоторые из них до того похожи на волков и лисиц, что, когда они лежат в лесу, в них то и дело стреляют, принимая за этих животных. И в самом деле они случаются с волками и лисицами, так что, когда в какой-либо деревне идут собачьи свадьбы, вблизи неё, как это заметили очень многие, можно видеть множество волков и лисиц.
Теперь, когда самаровские ямщики подготовили всё для моего дальнейшего путешествия, 29 июля я приказал двинуться в путь и начал спуск на двух больших речных судах, или дощаниках, по наиболее удобному руслу Иртыша вниз, к великой и знаменитой Оби, которой мы и достигли на следующий день. Я обнаружил, что её восточный берег гористый, а по западному берегу, насколько охватывает глаз, тянется однообразная равнина, и в этом месте река имеет добрые полмили в ширину.
6 августа прибыли мы в город Сургут, лежащий на восточном берегу реки Обь. На восток от этой местности, немного в глубь Сургутской области и вверх по Оби, до самого города Нарыма, попадаются соболи, одни блёклые, другие чёрные, как смоль, а также наиболее крупные и красивые горностаи из всех, каких ловят в Сибири и России, и в особенности чёрно-бурые лисицы, которые в этих местах лучше и красивее, чем где бы то ни было.
Среди лучших мехов, которые должно откладывать и отправлять к царскому двору, есть такие, которые оцениваются в 200—300 рублей за шкурку, и они такого чёрного цвета, что даже наилучшие чёрные меха даурских соболей не могут с ними сравниться. Ловят их с собаками, и об этом жители рассказали мне следующую замечательную историю.
Недавно в одной деревне, расположенной недалеко от города, средь бела дня показалась великолепная чёрная лиса, за которой сразу же погнался крестьянин со своими натасканными для охоты собаками, чтобы поймать её. Как только продувной зверёк увидел, что ему не уйти от собак, он побежал с льстивой ужимкой им навстречу, повалился на спинку, стал лизать им морды, бегать вместе с ними и играть. Когда доверчивые собаки увидели столь дружеское расположение, они не стали причинять хитрому зверьку какого-либо зла, и он ускользнул в лес. Таким образом, крестьянин, не имевший, к своему большому огорчению, при себе ружья, упустил эту ценную добычу и, как ни старался, больше эту хитрую чёрную лису обнаружить не смог. Однако же два дня спустя хитроумный зверёк вновь появился на прежнем месте. Крестьянин, как только заметил его, взял с собой другую собаку, белой масти и лучшую из всех, что были у него, и вновь преисполнился надежды поймать своё сокровище. Со спущенной собакой крестьянин бросился на лису, и ему почти удалось поймать её. Хотя чёрные собаки настигли её и хитрая лиса вновь начала, как и в первый раз, заигрывать, но белая собака, лучше знакомая с проделками лисиц, была настолько предусмотрительной, что тоже вначале прикидывалась дружелюбной, но, как только лиса приблизилась, быстро прыгнула на неё и захватила бы её, если бы та не отскочила в сторону и не ускользнула, спрятавшись после этого в густом лесу так, что её уже больше нельзя было найти. Но крестьянин всё же наконец перехитрил лису. Он перекрасил свою белую собаку в чёрный цвет, чтобы таким образом лисица не узнала её и перестала её опасаться, и вышел в третий раз на охоту, взяв с собой перекрашенную собаку. Ему повезло, так как собака чутьём напала на след лисы и пошла, на счастье, по нему. Увидев перекрашенную собаку, лиса вышла к ней без всякого страха, воображая, что это одна из прежних чёрных собак, с которой она, как и с теми, решила играть. Они приближались друг к другу до тех пор, пока собака, тщательно выбрав момент, не впилась наконец зубами в ничего не подозревавшую лису, и таким образом хитрая тварь со своей прекрасной шкуркой досталась крестьянину, который продал её за сто рублей.
Здесь попадается много лисиц со смешанным чёрным и серым мехом, так называемые помеси, а полностью чёрные ловятся редко. В этой области водится также много красных лисиц, росомах и бобров. Росомахи очень злые, хищные животные. Так же, как рыси, они забираются на деревья и тихонько ждут, когда олень, лось, косуля или заяц пробежит под ними, спрыгивают на него, вгрызаются в его тело, пока животное от боли не падает на землю и не становится их добычей. Один воевода держал живую росомаху у себя на дворе для забавы. Однажды он велел бросить её в воду и спустил на неё двух привычных к воде собак. Росомаха тотчас же вцепилась в морду одной собаке и держала её в воде, так что та захлебнулась, Затем росомаха подплыла к другой собаке и проделала бы то же самое, если бы в неё не стали бросать поленьями, пока собака не вылезла из воды.
О бобрах, которые водятся в этих местах стадами, рассказывают весьма интересные истории, но они кажутся очень странными и неправдоподобными. Поэтому я считаю, что стоит упомянуть об особенностях бобров, о которых мне рассказали, ручаясь за истинность. Главная пища бобров состоит из рыбы, поэтому держатся бобры по берегам богатых рыбой рек, где ездит и проходит мало людей. Весной они собираются не только парами, но и многочисленными стадами, или колониями, выходят, захватывают таких же, как они, бобров в плен, ведут их в свои норы, где эти пленники должны служить им в качестве рабов. Они валят зубами целые деревья, тащат их, вырезают из них куски нужной длины и умело прилаживают один к другому в своих жилищах, подобно тому как делают плотники при изготовлении сундуков. В жилища они сносят свою пищу и складывают заготовленные летом запасы всяческого продовольствия. Когда это сделано, наступает время самке родить. Мне рассказали про них также удивительные, совершенно неправдоподобные истории. Говорят, что к этому случаю собираются все бобры-соседи, подпиливают зубами дерево, иногда имеющее локоть в окружности, и валят его, далее отгрызают с комля бревно длиной в две сажени, доставляют его водой к своим норам, подымают его у входа в нору стояком, так что оно находится на локоть в воде, однако же не касается дна. При этом, как бы быстро ни было течение и как бы сильно ни дул ветер, дерево неподвижно стоит на своём месте. Всё это кажется совершенно неправдоподобным, однако сибиряки, которых я расспрашивал, единогласно подтверждают это. Рассказывают и многое другое об этих животных, которые больше похожи на человека, чем на неразумных зверей, о чём я подробно распространяться не буду.
Между тем некоторые приписывают установку дерева перед норой бобров волшебству остяков и других язычников, живущих здесь повсюду. Как в действительности обстоит дело, знает один бог. Одно несомненно, что бобры-рабы хорошо известны крестьянам, которые узнают их по чрезмерной худобе и потёртому в работе волосу.
Как русские, так и остяки, выходящие на охоту за бобрами, хорошо знают, что нельзя истреблять целый выводок. Поэтому, когда они бьют или стреляют бобров, всегда оставляют нетронутой пару, самца и самку, чтобы на следующий год можно было на том же месте возобновить охоту.
Глава 5
После того как мы поднялись на несколько миль вверх по Оби, отчасти под парусом, отчасти на бечеве с берега, 13 августа мы прошли мимо устья реки Вах, берущей своё начало в Туруханских горах. Это большая река, вода её чёрно-коричневая, и впадает она в Обь примерно с северо-запада, с той же стороны реки, на которой расположен Нарым, куда 24-го числа мы благополучно прибыли. Город этот лежит на берегу реки в красивой местности, в нём имеется укрепление, или острог, с порядочным гарнизоном из казаков, а вокруг водится много помесей собак и лисиц, а также красных лисиц, бобров, горностаев, соболей и т. д.
Река Обь до этого места населена остяками, они поклоняются земным богам, не признают, что согласно природе на небе должен быть господь, который правит всем. Несмотря на это, они не оказывают ему никаких почестей, а имеют ими самими сделанных деревянных и глиняных идолов в виде человеческих фигурок, которым они поклоняются. Некоторые состоятельные остяки одевают их в шёлковые одежды, наподобие юбок, которые носят русские женщины. В каждом жилище расставлены такие идолы, сделанные из луба деревьев и сшитые нитками из оленьих кишок. Сбоку от идолов висит пучок человеческого и конского волоса, а подальше стоит деревянный сосуд с молочной кашей, из которого они ежедневно кормят своих богов, засовывая эту пищу им в рот специально сделанной для этого ложкой. Но так как идолы не могут её проглотить, то пища стекает вниз с обеих сторон рта, вдоль всего их тела; видевший это человек может навсегда отказаться от потребления каши. Этим своим «прекрасным» богам они поклоняются, или молятся, стоя перед ними, нисколько не сгибая спины, лишь мотая вверх и вниз головой; помимо этого, они шипят или свистят сквозь зубы, как мы делаем, когда подзываем собак.
Они называют своих богов шайтанами и могли бы, по правде говоря, называть сатаною. Однажды несколько остяков пришли ко мне на судно с рыбой для продажи.
У одного из моих слуг была нюрнбергская игрушка — медведь с заводным механизмом внутри. Когда накручивали пружину, медведь бил в барабан, качал головой из стороны в сторону и закатывал глаза. Его завели и заставили играть. Как только остяки увидели это, они сейчас же совершили все обычные для верующих обряды, стали изо всех сил танцевать в его честь, мотать головами, свистеть и шипеть. Они приняли эту игрушку за настоящего и несомненного шайтана и говорили: «Что такое наши шайтаны по сравнению с этим? Будь у нас такой шайтан, мы бы его всего обвесили соболями и чёрными лисицами». Они спросили также, не продадим ли мы им эту вещь, но я велел её унести, чтобы не дать повода к дальнейшему идолопоклонству.
Обычно остяки имеют столько жён, сколько могут прокормить, и браки между кровными родственниками у них не возбраняются. Если кто-либо из близких умирает, то они воют несколько дней без перерыва, сидя на корточках с покрытыми головами в своих хижинах, и никому не показываются. Труп же для предания земле уносят на шестах.
Кроме того, в этой реке ловится великолепная рыба, например, прекраснейшие осётры, щуки и другие, так что у них можно купить двадцать больших осётров за понюшку табаку стоимостью 3 стейвера. Но остяки так ленивы, что нисколько не стараются добыть больше того, что им нужно, чтобы прожить зиму.
В пути они едят главным образом рыбу, когда же рыбачат, то питаются исключительно ею. Почти все они среднего роста и по большей части светловолосые или рыжие, смуглые тела их малопригодны для работы, лица и носы неприятно плоские. Они совсем несклонны к войне и не способны к военным упражнениям. Их оружием являются лук и стрелы для охоты за дичью, но они не слишком ловки с ними.
Одежда их делается из рыбьей, главным образом осетровой, кожи или из хорька[342], и они не носят на теле ни полотняного, ни шерстяного белья. Их чулки и обувь составляют одно целое, сверху же они носят короткую рубашку с капюшоном, который они натягивают на голову, когда идёт дождь. Обувь также делается из рыбьей конги и накрепко пришивается к чулкам, но редким швом, так что у них всегда, должно быть, мокрые ноги.
Но, несмотря на плохую одежду, они исключительно хорошо выносят холод на воде. Когда зима по-обычному студёная, они одеты только в то, что я упомянул; если же морозы особенно сильны, то они вынуждены надеть поверх этой одежды ещё одну рубашку из той же рыбьей кожи. Вспоминая жестокую зиму, они в этих случаях обычно говорят друг другу: «Помнишь ли ты ту зиму, когда пришлось надевать вторую рубашку?» Зимой они иногда уходят на охоту в простой рубашке, с ничем не прикрытой грудью, полагаясь на то, что согреются, бегая по снегу на лыжах.
Когда в пути их настигает особенно жестокий мороз и они не видят никакого способа спасти свою жизнь (так невероятно жестоки морозы на Оби), они с большой поспешностью стягивают с себя рубашку из рыбьей кожи, бросаются голыми в глубокий снег и добровольно замерзают. Делают они это для того, чтобы скорее и как можно менее болезненно умереть.
Женщины носят почти такую же одежду, что и мужчины. Главным развлечением мужчин является охота на медведя, для которой они соединяются в группы, не запасаясь никаким другим оружием, кроме острой железины наподобие большого ножа, которую они прикрепляют к рогатине примерно в сажень длиной. Выследив и подняв медведя, они идут прямо на него с этим коротким копьём и, когда убьют, отделяют голову, насаживают её на какое-либо дерево, бегают вокруг неё и всячески её чествуют. Вслед за тем они бегают вокруг туловища медведя и много раз выкликают, спрашивая у него: «Кто тебя убил?», и сами себе отвечают: «Русские». — «Кто тебе голову отрубил?» — «Русский топор». — «Кто тебе распорол брюхо?» — «Нож, который сделали русские», и далее в том же духе. Другими словами, виноваты русские, себя же они хотят представить невиновными в убийстве медведя.
У них есть свои князья или князьки[343], одного из которых зовут Курза Муганак; владения его охватывают несколько сотен хижин. Он собирает с них дань для передачи воеводам их царских величеств. Однажды со всей своей княжеской роднёй и слугами он явился ко мне на судно, поклонился и преподнёс мне в подарок свежую рыбу; в ответ я одарил его табаком и водкой, после чего он, очень довольный, съехал на берег, но вскоре вернулся и радушно пригласил меня в свой княжеский дворец в гости.
Мне было любопытно повидать великого владетеля в его княжеском дворце, и я отправился туда, хотя никакого желания отведать его угощения у меня не было. Когда я сошёл на берег, предварительные церемония оказались весьма простыми. Князёк сам играл роль церемониймейстера и провёл меня без особенных околичностей в свой пышный дворец, который, так же как я обычные жилища остяков, был сделан из слабосшитого вместе луба или коры деревьев.
Я застал там четырёх из его жён, двух старых и двух молодых. На одной из молодых была красная суконная юбка, сама она была богато украшена стеклянными бусами, они висели вокруг шеи, спускаясь до талии, и в двух рядах кос по обеим сторонам головы. В ушах у них были большие точёные серьги в виде колец со свисавшими на длинных нитках бусинами.
Каждая из княжеских жён поднесла мне берестяной туес с сушёной рыбой, самая же молодая из них — такой же туес с осетровым жиром, он был совершенно жёлтого цвета, как золотой дукат. Приняв всё это, я велел угостить их табаком и водкой, которые считаются у них самыми изысканными вещами.
Во всем княжеском покое я не заметил никакой обстановки, кроме нескольких люлек и сундуков, сделанных из тех же скреплённых вместе берёзовых веток, в которых лежали их постели, состоявшие из стружек, почти таких же мягких, как перья. Колыбельки их детей стояли в дальнем углу избы, так как огонь разводится посреди неё. Дети лежат в них совершенно раздетыми. В доме я заметил медный котёл, а также котлы, сшитые из бересты, в которых они могут варить пищу на угольках, но не на огне.
Для курения табака[344] (к чему они все, как мужчины, так и женщины, очень склонны) пользуются вместо трубок каменным сосудом, куда они втыкают специально сделанный для этого чубук. Набрав немного воды в рот, они могут в два или три вдоха выкурить целую трубку. Дым они вдыхают в себя и потом падают на землю и лежат по полчаса без сознания, как мёртвые, с закатившимися глазами и дрожью в руках и ногах. На губах у них появляется пена, кажется, что у них припадок падучей, и совсем незаметно, куда девается дым. От такого способа курения многие из них гибнут, так как если они находятся в воде или в поездке или сидят у огня, то некоторые из этих завзятых курильщиков падают в воду и тонут или попадают в огонь и сгорают. Те из них, кто, вдохнув дым, выдыхают его через рот, отделываются дешевле, чем люди более слабого сложения, которые иногда задыхаются, втянув в себя дым.
Из других обычаев остяков следует упомянуть следующий: они приходят в ярость, если кто-либо вспоминает или называет имя кого-либо из родственников, хотя бы давно умерших. Они ничего не хотят знать о событиях, случившихся до их рождения, никто из них не умеет ни читать, ни писать, не занимаются они также ни земледелием, ни огородничеством, хотя и очень любят хлеб.
У них нет ни храмов, ни жрецов. Суда или лодки они обшивают снаружи лыком, каркас же внутри делают из очень тонкого дерева. Эти суда длиной почти в две или три сажени и в один локоть шириной. Они держатся на воде без большого ущерба, даже в сильную бурю.
Зимой остяки живут в землянках, в их жилища нет другого входа, кроме дыры сверху, через которую выходит дым. Случается так, что, когда они по своему обычаю голыми спят вокруг огня и снаружи начинается буран, та сторона тела, которая не повёрнута к огню, покрывается слоем снега в один-два пальца толщиной. Когда спящий почувствует, что он замерзает, он поворачивает к огню другую сторону тела, чтобы она отогрелась. Отсюда ясно, что это очень выносливый народ.
Когда остяк заподозрит какую-либо из своих жён в измене ему с другим мужчиной, он срезает с медвежьей шкуры шерсть и несёт её тому, кто, по его предположению, является любовником его жены. Если тот невиновен, то он примет шерсть. Если же виновен, то по их обычаю он не должен её тронуть, а обязан сознаться в том, что было. После этого они дружелюбно мирятся на том, что продают неверную жену. Если же случится, что кто-либо настолько подл, что примет медвежью шерсть, хотя он и виновен, то, по их мнению, медвежья шкура, с которой была срезана шерсть, превратится в медведя, который появится по прошествии трёх дней в лесу и разорвёт на куски клятвопреступника, не постеснявшегося принять его шерсть, чтобы скрыть правду. Шерсть иногда заменяют другими вещами: луками, стрелами, топорами и ножами. Остяки твёрдо верят, что принявший их виновный человек в течение нескольких дней от них же найдёт смерть. Это подтверждается единодушно и всеми живущими вокруг русскими. Ну а теперь довольно об остяках.
Берега Оби, по которой они живут, не обработаны от моря до реки Томь из-за сильных холодов, так что здесь не найти ни зерна, ни плодов, ни мёда, лишь на кедрах растут какие-то орехи.
Глава 6
После того как мы провели несколько недель на реке Оби, среди диких остяков, мы прибыли 1 сентября в город Кетск на реке Кеть, впадающей в Обь в северо-западном направлении. 28-го были мы у Сергиевского монастыря, а 3 октября — у деревни Ворожейкиной.
В этот день скончался входивший в мою свиту уроженец Шлезвига художник Ян Георг Вельтсель. Уже чуть ли не две недели он был прикован к постели из-за нарыва прямо над сердцем и одновременной горячки.
7 октября прибыл я благополучно в деревню Маковскую и велел похоронить Вельтселя посреди неё, на пригорке у реки. Должен сказать, что для меня путешествие вверх по реке Кети оказалось одним из наиболее неприятных и тяжёлых на всём пути до сих пор, поскольку пришлось пять недель подряд бороться с течением. Мы не встретили ни одной души, разве что по временам показывался остяк и тут же скрывался в лесу. Здешние остяки говорят на языке, отличном от языка остяков, живущих на Оби[345]. Они такие же идолопоклонники.
Мне пришлось выдержать много неприятностей и испытаний на этом тяжёлом и продолжительном пути, так как запасы продуктов питания, и прежде всего муки, сильно уменьшились. Случилось это потому, что со времени отъезда из Тобольска я ничем, кроме рыбы, не пополнял запасов продовольствия, и моё положение было бы лучше, если бы не сочувствие к находившимся на судне остякам. Когда по расположению места это было необходимо, они тащили нас с берега на бечеве и из-за продолжительной тяжёлой работы были настолько измучены, что нам приходилось всё время следить, чтобы они все не разбежались. Не было дня, чтобы, сколь зорко ни сторожили их наши люди, кто-либо из них не сбежал. В конце концов из-за наступивших холодов и ежедневного изнурительного труда они так обессилели, что никуда не годились. Если бы я заранее не написал енисейскому воеводе просьбу о присылке людей, что он выполнил с величайшей поспешностью, то я мог бы очень легко погибнуть вместе с остальными, так как без этого подкрепления не добрался бы до лежавшей почти в 30 милях деревни. Мы вмёрзли бы в речной лёд и погибли бы от голода и жажды в здешних глубоких снегах. Эта река к тому же совершенно необитаема и для зимнего путешествия совершенно непригодна.
Только мы отъехали от Маковского, как река замёрзла. Эта река течёт по равнине, сильно поросшей деревцами и кустарником. Русло реки подчас настолько извилисто, что там, где мы обедали, там же, или по крайней мере неподалёку, мы и ужинали. В этой местности очень много турухтанов, фазанов, куропаток и т. д. Утром и вечером с удовольствием наблюдаешь, как большие стаи турухтанов и фазанов тянутся к берегу пить. Их можно, проезжая мимо, стрелять прямо с корабля, и это нам очень пригодилось, поскольку наши собственные запасы провианта сильно уменьшились. Много здесь и различных ягод: земляники, красной и чёрной смородины, черники. Рыбой эта река не слишком богата.
Недалеко отсюда, в горах к северо-востоку находят Мамонтовы бивни и кости; их находят также в особенности по рекам Енисей, Турухан, Мангазея, Лена и у Якутска, вплоть до Ледовитого моря. Весной, когда лёд на реке Кети вскрывается, сильный ледоход при полной воде подтачивает высокие берега, так что целые утёсы обрушиваются вниз. И тогда по мере оттаивания почвы обнаруживаются вмерзшие в землю целые туши мамонтов, а иногда только их бивни. Среди сопровождавших меня в Китай был человек, который каждый год выезжал на поиски мамонтовой кости, он рассказал мне как чистую правду следующее.
Однажды он и его товарищи нашли голову животного[346], показавшуюся из глыбы обрушившейся земли. Как только они отрыли её, они обнаружили, что мясо по большей части сгнило, клыки же, торчащие, как и у слонов, прямо из морды, они с большим трудом выломали так же, как несколько костей головы. Постепенно они дошли до передней ноги, которую они также отделили и часть которой отвезли в город Туруханск. Она была примерно такой толщины, как талия взрослого человека. В шее на костях было что-то красное, вроде крови.
Об этих животных говорят разное. Язычники, как, например, якуты, тунгусы и остяки, утверждают, что мамонты всё время живут под землёй и, несмотря на то, что зимой бывают сильные морозы, они там свободно передвигаются. По их словам, они наблюдали, что, когда под землёй мамонт проходит, земля над этим местом вздымается, потом вновь спускается, образуя глубокую яму.
Они рассказывают далее, что, если мамонт подымается слишком высоко, так что он почует носом воздух или увидит свет, он тотчас же умирает. Вот почему по высоким берегам рек, куда они неосторожно выходят, находят много их трупов. Таково мнение язычников о мамонтах, которых ещё никто не видел.
В противоположность им русские старожилы в Сибири считают, что мамонт такое же животное, как слон, разве только бивни у него несколько более кривые и находятся ближе один к другому, чем у слона. По их словам, слоны жили здесь до всемирного потопа, когда климат был мягче. Их затонувшие трупы были унесены водами потопа под землю, после потопа климат сменился на более холодный, и с тех пор мамонты лежат в земле замерзшими и не гниют, пока не выйдут на свет божий. Это нельзя считать неразумным мнением. Главное не в том, что до потопа климат был теплее, трупы утонувших слонов могли быть занесены водами потопа, покрывшего всю землю, из других, находящихся за сотни миль мест. Бивни, лежавшие, без сомнения, всё лето на берегу, совершенно чёрные и потрескавшиеся, и их уже нельзя использовать; те же, которые найдены в хорошем состоянии, не уступают по качеству слоновой кости. Их увозят во все местности Московского государства, где делают из них гребни и всякие поделки и продают вместо слоновой кости.
Вышеупомянутый человек рассказал мне также, что однажды он нашёл голову с двумя бивнями весом около 12 русских пудов, то есть 400 немецких фунтов, так что мамонты должны были быть громадными животными, хотя находят и гораздо меньшие бивни. Сколько я ни расспрашивал язычников, не было никого, кто бы видел когда-либо живого мамонта или мог бы сказать, как он выглядит, так что о них говорят, основываясь только на догадках.
Далее я не решался продолжать путь водой и вынужден был идти от Маковского по сухопутью.
После 16 миль пути по суше 12 октября я благополучно прибыл в город Енисейск, где и отдохнул некоторое время, ибо был вынужден ждать в нём зимнего, или санного, пути. Я сделал тем временем все приготовления, чтобы, как только придут известия, что реки Енисей и Тунгуска полностью стали, продолжать путешествие и воспользоваться этим перерывом, чтобы как следует ознакомиться с Енисейском.
Енисейск получил своё название от реки и был основан для изучения прилегающей области. Протекающая у города река называется Енисеем. Она берёт своё начало на юге, в Калмыцких горах, и течёт почти по прямой линии в Татарское, или Ледовитое, море и этим отличается от Оби, которая впадает в широкий залив и через него доходит до океана. У города Енисейска река эта шириной в добрую четверть мили, вода в ней светлая и прозрачная, но рыбой небогата.
Семь лет тому назад жители Енисейска совместно снарядили судно и выслали его бить китов, однако оно не вернулось назад. Никто до сих пор не имеет о нём никаких известий. Есть предположение, что оно погибло во время сильного ледохода. Однако же на китовый промысел ежегодно отправляются люди из города Фугания[347], лежащего ниже Енисейска по течению. Они тщательно выбирают время, когда ветер дует с суши и относит лёд к морю, и тогда промышляют без опаски и прибыльно.
Город Енисейск довольно велик и многолюден, его острог достаточно сильно укреплён. На несколько миль вокруг города разбросано множество деревень и монастырей, почва же весьма пригодная для возделывания. Много здесь зерна, мяса, рогатого скота и домашней птицы. Под властью города находится много язычников-тунгусов, живущих большей частью по Енисею, Тунгуске и далее, в глубь от берега. Они платят с лука, то есть с мужа и жены, их царским величествам подать всякими мехами. Из-за больших холодов плодовые деревья здесь не растут, а имеется только красная и чёрная смородина, немного земляники, малины и тому подобное.
Глава 7
После долгого отдыха в Енисейске выехал я отсюда на санях и с божьей помощью 20 января достиг острова Рыбного. Лежит он посреди реки Тунгуски, очень богат рыбой — осётрами, щуками и плотвой громадной величины — и заселён главным образом русскими.
25-го числа того же месяца прибыли мы благополучно в город Илимск, лежащий на реке Илим, текущей с юго-запада на северо-северо-запад и впадающей в Тунгуску. До этого места река Тунгуска мало заселена как тунгусами, так и русскими.
В нескольких днях пути отсюда находятся большие каменистые пороги, называемые Шаманскими, и Заколдованная долина, потому что там живёт знаменитый шаман, или тунгусский жрец сатаны. Эти пороги встречаются на полмили по течению реки. По берегам тянутся высокие скалы, так что всё ложе реки каменистое. На эти пороги страшно смотреть (почему мы и приводим изображение их для любопытного читателя), грозный, пугающий шум падающей воды слышен при тихой погоде за три немецкие мили.
Чтобы суда или дощаники могли подняться вверх по реке через пороги, необходимо пять, шесть или семь дней; при этом забрасываются якоря и необходимы усилия многих людей, чтобы провести суда. В некоторых местах, где мелко, а камни торчат высоко, приходится целый день тащить суда на бечеве, чтобы подняться вверх на длину судна, и судно часто стоит с форштевнем в вертикальном положении.
Суда, которые подымают против течения или спускают по течению, всегда сначала разгружают, груз перевозят сушей и, как только суда минуют пороги, возвращают его на суда.
Я наблюдал своими глазами[348], как суда, спускавшиеся по порогам вниз, проделывали эти полмили и 12 минут, так стремительно здесь течение. По мало таких, и русских и тунгусов, которые умеют провести суда по порогам вниз по течению. Суда снабжены рулями спереди и сзади и с обеих сторон вёслами; лоцманы при помощи платка очень ловко подают знаки гребцам, как грести, так как крик не был бы слышен из-за ужасного шума бурно несущейся воды. Суда плотно конопатят, чтобы бешеные волны, нередко перехлёстывающие через борта, не проникали внутрь и не потопили бы судна. И всё-таки каждый год происходят здесь несчастья, в особенности если провести суда берутся неопытные лоцманы. Тогда суда разбиваются в щепки о скрытые камни. Людей же не удаётся спасти, так как они тут же разбиваются о камни или захлёбываются в бурлящей воде, так что даже трупы их редко находят. Берега повсюду испещрены многими сотнями крестов, напоминающих о погибших и похороненных людях. Зимой вода в этой реке (а наносится она из Ледовитого океана) подымается так высоко, что становится примерно в уровень с порогами, и по ним можно проехать на санях; летом уровень той же воды очень низок, как мы уже рассказывали.
За несколько миль отсюда, выше по течению, живут тунгусы, у которых имеется знаменитый шаман, или дьявольских дел мастер. Слухи об этом обманщике возбудили у меня желание повидать его. Поэтому, чтобы удовлетворить своё любопытство, я поехал в его жилище. Он оказался стариком высокого роста, имел двенадцать жён и нисколько не стыдился своего искусства. Он показал мне свой колдовской наряд и ещё кое-какие употребляемые им орудия. Сначала я ознакомился с его платьем, состоявшим из соединённых вместе железных пластин в виде птиц — сов, ворон, рыб, когтей животных и птиц, топоров, пил, молотков, ножей, сабель и изображений некоторых животных. Таким образом, этот дьявольский наряд был сделан из соединённых подвижно отдельных предметов. Чулки у него на голенях, как и платье, были из железа, железом же были покрыты ступни ног, а на руках было два больших, сделанных из железа медвежьих когтя. На голове также было множество железных украшении, и сверху торчало два железных оленьих рога.
Когда он собирается шаманить, берёт в левую руку тунгусский барабан, а в правую плоскую палку, обтянутую шкурками горных мышей, высоко прыгает с ноги на ногу, отчего всё его тело трясётся и железные пластинки производят страшный шум. В это же время он бьёт в барабан, и, закатив глаза вверх, издаёт страшный медвежий рёв, и производит отчаянный шум. Всё это лишь предварительная игра. Колдует же он следующим образом.
Если тунгусы хотят разыскать украденное или стремятся узнать что-либо другое, они должны прежде всего заплатить шаману, тогда он проделывает всё вышеописанное, прыгает и воет, пока чёрная птица не сядет на крышу его дома, имеющую сверху отверстие для выхода дыма. Как только он увидит птицу, он падает без чувств на землю, а птица тотчас же исчезает. Когда он пролежит без сознания, как мёртвый, четверть часа, он вновь приходит в себя и сообщает вопрошающему, кто его обокрал или что-либо другое, что тот хотел узнать. Всё, что колдун говорит, будто бы так и сбывается.
Одежда колдуна настолько тяжела, что мне еле-еле удалось поднять её одной рукой. Этот колдун имел много скота, потому что к нему приезжало множество людей из отдалённых мест и давали ему всё, что бы он ни требовал.
Эти язычники зовутся низовскими тунгусами. Это крепкий высокий народ. Свои длинные чёрные волосы они связывают сзади пучком, который на манер конского хвоста висит у них на спине; лица у них широкие, но носы не такие плоские и глаза не такие маленькие, как у калмыков. Летом и мужчины и женщины ходят нагими и прикрывают лишь срамные части кожаным поясом шириной в три ладони с глубоко врезанной в него оборкой. Женщины, однако, украшают волосы бусами, железными фигурками и другими предметами. В левой руке тунгусы носят горшок, в котором всегда дымится полусгнившее дерево для предохранения от укусов комаров или мошкары. По берегам реки Тунгуски в лесах так много этих насекомых, что, если не покрыть лицо, ноги и руки, невозможно выдержать укусы. Но эти язычники не очень сильно страдают от них, так как вся их кожа уже прокусана. Они большие любители красоты и поэтому очень тщательно украшают себе лицо — лоб, щёки, подбородок.
Они прошивают кожу на теле нитками, смазанными чёрным жиром. После того как нитка пробыла в образовавшихся ранах несколько дней, её вытаскивают, остаются следы, образующие различный орнамент. Мало таких, у кого его нет. Наша гравюра даёт ясное представление об этом народе.
Зимой они одеваются в платье, сшитое из оленьих шкур, с нагрудником, с которого свисают конские хвосты, внизу оно обшито собачьим мехом. Они не знают ни полотна, ни шерсти, но умеют делать верёвки и кручёные сети из рыбьей кожи, которые им так необходимы. На голове вместо шапки они носят шкурку с головы самца-оленя, рога которого торчат вверх. Обычно они надевают такой убор, когда идут охотиться на оленей.
Таким способом они легко обманывают косуль. Тунгусы очень близко подползают к ним в траве, животные же, видя в траве оленьи рога, безбоязненно остаются на месте. Охотник держит наготове лук и, пользуясь близким расстоянием, без промаха бьёт по ним.
Когда они хотят сообща позабавиться, то образуют круг, один из них становится в середину, в руках у него длинная палка, и ею он, оборачиваясь, ударяет кого-либо в кругу по ногам. Но они умеют так быстро подымать ноги и избегать предназначенного для них удара, что, как ни странно, редко этот удар попадает в цель. Когда же это случается, получившего удар бросают в воду, пока он весь не вымокнет.
Покойников они кладут голыми на поваленное дерево и, когда их тела сгниют, кости закапывают в землю.
Никаких других жрецов, кроме своих шаманов, или заклинателей дьявола, они не знают. В хижинах у них имеются вырезанные из дерева идолы примерно в пол-локтя высоты, в виде человека; они, как и остяки, кормят их лучшей имеющейся у них пищей, также стекающей по туловищу идола.
Вокруг хижин висят конские хвосты, гривы и другие украшения. Построены хижины из бересты. Перед ними висят луки и колчаны, и мало найдётся хижин, возле которых не были бы развешаны мёртвые щенята.
Летом тунгусы промышляют рыбной ловлей. Их лодки, или байдарки, сшитые из одной бересты, поднимают семь или восемь человек. Они длинные, узкие и без скамеек; тунгусы стоят в них на коленях и пользуются вёслами одинаковой ширины с обоих концов. Держат эти вёсла за середину и гребут попеременно сначала по одной стороне, потом по другой. Когда гребут дружно, лодка несётся вперёд очень быстро. Тунгусы могут безбоязненно плавать на этих судах по большим рекам.
Летом тунгусы обычно промышляют рыбной ловлей, а зимой — охотой за пушным зверем, оленями и т. п.
Глава 8
После того как без особенных происшествий распрощался я с этим народом, прибыл 1 февраля в Братский острог. Он находится в районе, орошаемом вплоть до озера Байкал рекой Ангарой и населённом язычниками бурятами.
11-го того же месяца прибыл я в Балаганск в том же районе. Между гор, в долинах, на равнине живёт много бурят, обладающих большим богатством в виде коров и косматых быков. [...]
Живут буряты в низеньких деревянных хижинах, покрытых дёрном, сверху имеющих отверстие, через которое выходит дым; огонь разводят посреди жилища. Они не имеют никакого представления о земледелии или плодоводстве. Дома их, стоящие, как водится в деревнях, поблизости друг от друга, обычно расположены по реке. В противоположность тунгусам и другим язычникам буряты не кочуют. Прямо у входа в их жилища стоят вертикально поставленные шесты, на которые насажены козлы или бараны, иногда к шестам привязаны конские шкуры.
Весной и осенью сотни бурят собираются в одно место и выезжают на лошадях охотиться на оленей, диких баранов и косуль. Эту охоту они называют облавой. Достигнув места, где есть дичь, они выстраиваются в виде круга или цепи так, чтобы один мог легко подъехать к другому, и охотятся сообща. Зверя бьют сотнями; как только он оказывается на расстоянии выстрела из лука, каждый стреляет, и немногим животным удаётся уйти, так как у каждого охотника есть в запасе тридцать стрел. [...]
По окончании охоты каждый охотник ищет стрелы со своей меткой; в такой сумятице случается, что кто-либо нечаянно стрелой собьёт другого с коня, лошадей же часто ранят. После охоты дичь свежуют, срезают мясо с костей и затем сушат на солнце. Этим они питаются некоторое время, а затем снова выходят на охоту.
Здесь имеется большое количество названной мной дичи, и я издали, на расстоянии четверти мили, видел тысячи диких баранов, как снег покрывавших целые горы. В окрестностях на пять или шесть миль кругом мало пушного зверя, разве только иногда покажется медведь или волк.
Те, кто нуждается в быках, отличающихся здесь необыкновенно крупными размерами, и верблюдах для путешествия в Китай, должны покупать их у бурят. Но на деньги они не продают. Лишь на соболей со светлым мехом, на оловянные и медные тазы, красное гамбургское сукно, меха выдры, персидский шёлк-сырец разных цветов для прядения, золото и серебро в металле можно купить быка, весящего от 800 до 1000 немецких фунтов, на перечисленные товары стоимостью около четырёх-пяти рублей, верблюда же — за десять-двенадцать рублей; рубль же равен двум нашим рейхсталерам.
Буряты и бурятки — крупный, здоровый и по-своему красивый народ, и они немного походят на татар из Китая. Зимой как мужчины, так и женщины носят длинные одежды из овчины, подпоясанные широким поясом, отделанным железом. Они носят шапки, называемые ими малахаями, которые они зимой натягивают на уши. Летом многие из них носят одежды, сшитые из грубого красного сукна. Лицом и телом они напоминают чертенят, так как никогда не моются с тех пор, как родились; они также не срезают ногтей на руках и ногах. Девушки носят косы, плотно пригнанные друг к другу и стоящие торчком, отчего и выглядят похожими на аллегорическое изображение зависти на картинах, а у замужних женщин одна коса свисает сбоку вниз и украшена всяческими оловянными фигурками.
Если кто-либо у них умирает, то его хоронят в лучших и нарядных платьях и в могилу кладут лук и стрелы. Обряд богослужения у них заключается лишь в том, что несколько раз в год они кланяются трупам козлов и баранов, насаженным на шестах перед их домом, пока они не сгниют. Перед солнцем и луной они также склоняют головы, сидя на корточках со сложенными руками, не произнося ни слова. Никакого другого богослужения они не знают и не хотят знать. У них есть жрецы, которых они, когда сочтут нужным, убивают. После этого они их хоронят. В могилу кладут платье и деньги и говорят: необходимо выслать жрецов вперёд, чтобы они за нас молились, поэтому нужно дать им с собой деньги на расходы и платье для ношения.
Когда им необходимо принести друг другу клятву, они отправляются к озеру Байкал, где находится гора, почитаемая ими как священная, до которой можно доехать в два дня. На этой высокой горе они произносят торжественную клятву; по их мнению, тому, кто клянётся ложно, не сойти с горы живым. Гору чтят они уже много лет, здесь же часто убивают и приносят в жертву скот. [...]
Теперь, после того как я побывал некоторое время среди этого народа, прибыл я в Иркутск. Город этот лежит на реке Ангаре, текущей с юга на север и берущей своё начало из Байкальского моря примерно в восьми милях отсюда. Этот город только недавно вновь построен, и в нём имеются сильно укреплённые сторожевые башни. Предместье очень велико. Зерно, соль, мясо и рыба здесь очень дёшевы, и 100 немецких фунтов ржи стоят семь копеек, или стейверов.
Вокруг города и от него до Верхоленска, находящегося в нескольких милях отсюда, произрастают в изобилии зерновые, ибо земля очень плодородна. Здесь осело много русских, заселивших несколько сотен деревень; занимаются они земледелием с прилежанием и с большой прибылью.
Напротив города, на восточной стороне, находится горящая пещера, которая в течение нескольких лет очень сильно пылала, но теперь как будто погасла, ибо из неё или очень мало идёт дыма, или совсем не идёт. Это довольно большая расщелина в скале, откуда ранее выбивался сильный огонь, который теперь как будто заглох; но если воткнуть в расщелину длинную палку, то она делается горячей.
Против города лежит красивый монастырь, как раз в том месте, где река Иркут, по имени которой назван город, впадает в Ангару недалеко от Байкала. Осенью здесь часто ощущаются землетрясения, приносящие, однако, мало вреда. [...]
После отдыха в городе Иркутске я выехал оттуда 1 марта и ехал на санях до Байкальского озера, куда и прибыл 10-го числа того же месяца. Озеро оставалось ещё совершенно замерзшим. Я благополучно переехал на другую сторону озера, в Кабанье.
Байкал имеет в ширину примерно шесть немецких миль и в длину сорок. Лёд на нём толщиной почти в два голландских локтя. Езда по озеру опасна, если путешественников в крепкие морозы застанет буран. Запряжённые в сани лошади должны иметь очень острые подковы, так как лёд очень скользкий, а снега не найти даже на земле, его тут же уносит ветер. Имеется также много незамерзших полыней, опасных для путешественников, если они попадают в сильную бурю, так как коней, если у них нет острых подков, несёт ветром с такой силой, что они не могут ни во что опереться и, скользя и падая на этом гладком льду, летят вперёд с санями и иногда попадают в полынью. Так гибнут часто и лошади и люди. Во время бурь лёд на озере трескается иногда с таким страшным шумом, как будто гремит сильный гром, причём нередко во льду образуются трещины в несколько саженей шириной, хотя через несколько часов лёд может вновь стать сплошным. Верблюды и быки, которых берут с собой в Китай, также идут от Иркутска через озеро.
Верблюдов обувают в особого рода кожаные башмаки, подбивая их чем-нибудь очень острым; быкам же к копытам прибивают острые куски железа, так как в противном случае они не могли бы продвигаться вперёд по скользкому льду.
Вода в этом озере, или море, совсем пресная на вкус, но издали выглядит зеленовато-морской и светлой, как в океане. В полыньях можно видеть много тюленей; все они чёрные, а не пёстрые, как тюлени на Белом море. В Байкале много рыбы, как, например, больших осётров и щук; некоторые, я видел, были весом до двухсот немецких фунтов.
Единственный выход, или выводной поток, из этого озера — река Ангара, текущая в северо-северо-западном направлении. Что же касается впадающих в Байкал рек, то единственной крупной рекой является Селенга, которая берёт начало в монгольской земле на юге. Остальные же — мелкие потоки, сбегающие со скал. На Байкале расположено несколько островов.
Берег и прилегающая местность населены бурятами, монголами и онкотами. Здесь повсюду водится хороший чёрный соболь и попадается во многих местах кабарга.
Следует заметить, что, когда я, покинув монастырь св. Николая, расположенный при устье Ангары, выехал на озеро, многие люди с большим жаром предупреждали и просили меня, чтобы я, когда выйду в это свирепое море, называл бы его не озером, а далаем, или морем. При этом они прибавляли, что уже многие знатные люди, отправлявшиеся на Байкал и называвшие его озером, то есть стоячей водой, вскоре становились жертвами сильных бурь и попадали в смертельную опасность. Но мне казалось смешным, чтобы озеро обижалось на оскорбления и становилось на защиту своей чести и величия. Поэтому я выехал с божьей помощью и, когда достиг середины озера, велел подать себе хороший бокал сухого вина и выпил за здоровье всех честных, открытых, хороших христиан и друзей во всей Европе, прибавив к этому шутя: «А тебя, озеро — стоячая вода, беру в свидетели». И я заметил, что и вино мне было по вкусу и, чем дальше я двигался, ветер, который до того дул сильнее обычного, всё более утихал; так что я прибыл в острог Кабанье при ясной и солнечной погоде.
Кабанье — первая даурская крепость. Озеро нисколько не мстило мне. Я от души смеялся над глупостью тех людей, которые верят сказкам, [...].
Глава 9
После того как на следующий день я покинул острог Кабанье, прибыли мы 12 марта в большую слободу Ильинскую, или Большую Заимку. Большинство Жителей здесь русские. Зимой они охотятся на соболей. Земледелием же они занимаются лишь для того, чтобы удовлетворить наиболее существенные нужды; повсюду находятся большие бесплодные необработанные сопки.
Оттуда прибыл я 14-го числа того же месяца в острог Танценской, где находится довольно значительный казачий гарнизон, чтобы прикрывать область от пограничных монголов.
Не теряя времени, я проследовал дальше санным путём и 19 марта достиг Удинска. Этот острог стоит на высокой горе, но большая часть населения живёт у подножия горы, по реке Уда, которая приблизительно в четверти мили ниже города впадает в реку Селенгу.
В этом городе имеется большой гарнизон русских казаков, так как здесь проходит граница с землями монголов. Город Удинск считается воротами в Даурию. Летом сюда очень часто являются монголы и уводят с пастбищ возле города лошадей. Для земледелия эта область малопригодна, так как она очень гориста. Но здесь много огородов, где выращивают капусту, репу, морковь и т. д. Нигде вокруг не видно почти ни одного дерева.
В то время как я здесь спокойно отдыхал, однажды вечером, около девяти часов, произошло сильное землетрясение, так что дома в городе зашатались и в течение часа было три толчка, но землетрясение не причинило особого вреда.
Река Уда в течение года даёт мало рыбы, если не считать немного щуки и плотвы, но ежегодно в июне подымается в неё вверх, против течения, из Байкала в громадном количестве некая порода рыбы, которую жители называют омулем. Величиной она с сельдь и доходит по реке не далее окраины города, останавливаясь у обрушившейся горы. Здесь она проводит несколько дней, после чего возвращается в озеро. По реке идёт она так густо одна за другой, что просто трудно поверить. Как мне рассказал комендант этого города, однажды он бросил в воду несколько кусков камня-известняка, которые не пошли ко дну, а так и остались на рыбе. Когда жители хотят наловить омуля, запасаются лишь мешком, рубашкой пли парой полотняных наволочек, идут на берег и вытаскивают уйму рыбы, гораздо больше, чем им нужно.
В Удинске также, к моей досаде, пришлось немало промешкать, пока мои верблюды и лошади не были готовы, и я очень обрадовался, когда 6 апреля смог продолжать путь.
26-го числа этого же месяца прибыли мы сушей к реке Она, текущей с северо-запада и впадающей в реку Уда. 27-го достигли реки Курба, также текущей с северо-северо-запада и впадающей в Уду. Мы всё время ехали по берегу и против течения реки Уда примерно на расстоянии половины её ширины, хотя приходилось часто отклоняться в сторону, но так, чтобы не терять её надолго из виду.
29-го, к моему большому удовольствию, я расстался с этой дикой и пустынной дорогой и добрался до острога Еравна. Я был рад снова прибыть в жилой пункт, так как от Удинска места необитаемы и, кроме того, приходилось переваливать через высокие скалы, что очень утомительно.
В остроге Еравна имеется казачий гарнизон. Здесь также живёт много русских, промышляющих соболя.
В основном эта местность населена язычниками, называемыми конными тунгусами[349]. Это ответвление тунгусского племени, живущего по течению Тунгуски и Ангары. Тем не менее язык их не похож ни на какой другой. Когда кто-либо из них умирает, его закапывают в землю с платьями и луком; сверху кладут камни и воздвигают столб, у которого убивают и кладут его лучшую лошадь. Все они живут охотой на соболя (в этой области попадаются животные с редкостным чёрным мехом), водятся также превосходные рыси и белка почти целиком черновато-серая, которую раньше ловили главным образом китайцы.
На север от острога находятся рядом друг с другом три озера. Каждое из них окружностью более чем в две мили и переполнено рыбой: щуками, карпами, окунями и т. п. Отсюда отходят две дороги в Читинское Плотбище. По одной из них я отправил караван и конвой, которые двинулись на юг, вдоль богатого рыбой озера Шакша и далее через Яблоновые горы. На горах, хотя они и называются Яблоновыми, растут не яблони, а лишь деревья с красными плодами, напоминающими по вкусу яблоки. А я отправился в тот же день со свитой в сорок человек другим, оказавшимся очень болотистым путём, тянувшимся между высокими скалистыми горами; этим путём мы и пришли от Еравны к Телембинскому острогу.
В этом укреплении живёт много русских, которые зимой охотятся на соболей. В этой местности ловят прекрасных чёрных и очень упитанных соболей, лучше которых не найти во всей Сибири и Даурии.
Когда я там ночевал, пришёл ко мне один тунгусский князь по имени Лилюлька. У него были необыкновенно длинные волосы, которые он мог трижды обмотать вокруг плеч. Поэтому он носил их зашитыми в кожаный чехол. Мне было очень любопытно посмотреть, так ли было на самом деле. Поэтому я велел напоить его пьяным и этой любезностью добился того, что он дал разрезать чехол и распустить себе волосы, и я убедился в том, что это были его собственные волосы. Я рассмотрел их очень внимательно и из любопытства взял локоть и померил; к моему изумлению, волосы его оказались длиной в 4 голландских локтя. С князем был его сын, мальчик лет шести, у него были по примеру отца тоже длинные волосы, висевшие на локоть без восьмой по спине. Это языческое племя тунгусов живёт здесь повсюду в горах. Часть их богата, так как занимается ловлей красивых и дорогих соболей, за которые они получают много денег.
Отсюда приходится два дня ехать через очень высокие каменистые горы, тянущиеся с северо-запада на юго-восток. Довольно далеко от них на северной стороне находится источник, из которого берёт своё начало река Конела, в дальнейшем получившая название Витима. Течёт эта река на северо-восток, впадает в Лену, а та — в Северное Ледовитое море. По другой же стороне, примерно в полумиле, за высокими горами, берёт своё начало река Чита, впадающая в Ингоду, или Амур, и далее в Амурское, или Восточное, море.
15 мая я благополучно прибыл в Плотбище, а на следующий день пришёл и караван, которому пришлось испытать немало трудностей, поскольку на лугах загорелась почти вся старая сухая трава, и караван попал в огонь, который опалил лошадям хвосты. Скот стал страдать от бескормицы, и людям пришлось за милю к югу, среди гор, искать ещё не выгоревшую траву, чтобы как-нибудь прокормить бедных животных.
Нам пришлось задержаться на несколько дней в деревне Плотбище, лежащей на реке Чите, отчасти чтобы дать отдохнуть животным и отчасти чтобы сделать плоты, на которых мы могли бы спуститься по рекам Ингоде и Шилке до Нерчинска. Река здесь повсюду мелкая, и на ней нельзя пользоваться никакими другими судами. Что касается плотов, то даже и на них оказалось трудно пройти через каменистые места; в пути два из наших плотов разбились, и нам пришлось немало помучиться, чтобы спасти своё добро.
Когда наконец всё было готово, я велел гнать верблюдов, лошадей и быков через горы в Нерчинск впереди нас. Я же сам с приданным мне конвоем отплыл оттуда 18-го и 19-го прибыл на реку Онон, текущую с северо-востока на юг. Река эта берёт своё начало в монгольском озере и после слияния с Ингодой получает название Шилки.
Вода этой реки очень прозрачна. По её берегам живёт много монгольских орд. Этот дикий народ часто делает набеги через Шилку вплоть до Нерчинска, но это не всегда сходит им с рук, так как они не только встречают отпор, но и сами попадают в плен и получают за разбой по заслугам. Русские казаки в отместку делают частые набеги вверх по Онону, опустошая и уничтожая всё на своём пути.
По милости господней на нас никто не напал, и 20-го числа того же месяца мы благополучно прибыли в Нерчинск. Город этот лежит на реке Нерче, текущей с северо-востока на юг и в четверти часа пути от Нерчинска впадающей в Шилку. Город довольно сильно укреплён, и в нём много металлических пушек, имеется здесь также большой гарнизон даурских казаков, пеших и конных.
Город лежит среди высоких гор, но, несмотря на это, вокруг имеется достаточно ровной земли, чтобы жители могли пасти на ней своих верблюдов, лошадей и рогатый скот. В горах тут и там, за милю или две, имеется хорошая и удобная для обработки земля, где они сеют и сажают зерновых и овощей столько, сколько им требуется.
Живут там на четыре или пять миль вверх по течению и десять миль вниз по течению Шилки многие русские дворяне и казаки, занимающиеся земледелием, разведением скота и рыболовством. В этих горах и вокруг города встречаются прекраснейшие цветы и травы, а также дикий ревень, или рапонтика, необычайной толщины и длины; прекраснейшие белые и жёлтые лилии, и масса крабных и снежно-белых пионов с необыкновенно хорошим запахом, и много других неизвестных мне цветов. Из трав имеются здесь розмарин, тмин, майоран, лаванда, а также в изобилии другие красивые и ароматные растения, мне незнакомые, которые растут без всякого ухода. Плодовых деревьев здесь нет, имеются лишь ягоды: чёрная и красная смородина, малина и т. д.
Язычники, которые издавна живут здесь и являются подданными царя, делятся на две группы: конных тунгусов и оленных тунгусов. Конные тунгусы должны быть всегда верхом наготове в случае, если придёт приказ от воеводы из Нерчинска или если на границе покажутся бродячие татары. Оленные тунгусы должны в случае необходимости быть готовыми выступить пешими и появиться с оружием в руках в городе.
Главой конных тунгусов является князь Павел Петрович Гантимур, или по-тунгусски Катана Гантимур[350]; он родом из округа Нючжу, теперь стар, а когда-то был тайшой и подданным китайского богдыхана. Когда же он попал к нему в немилость и был смещён, то подался с подчинённой ему ордой в Даурию, стал под покровительство их царских величеств и перешёл в православие. Этот князь Павел Катана-хан, если потребуется, может привести в течение суток три тысячи конных тунгусов, хорошо экипированных, с добрыми конями и исправными луками. Всё это здоровые и смелые люди. Нередко до полусотни тунгусов, напав на четыре сотни монгольских татар, доблестно разбивают их по всем правилам.
Язычники, живущие вблизи города, держат скот; те же, что живут по реке Шилке или Амуру, промышляют охотой на соболей, среди которых попадаются здесь тёмные и очень красивые. Они живут в хижинах, которые на своём языке называют юртами. Каркас юрты делается из деревянных шестов, которые прочно скреплены между собой; когда тунгусы перекочёвывают, что делают часто, они собирают эти шесты и увозят. Деревянный каркас обшивают снаружи войлоком или покрывают дёрном и лишь наверху оставляют дыру для выхода дыма. Огонь они раскладывают посреди юрты и сидят вокруг него на сиденьях. Религиозные обряды у них походят на обряды даоров, или дауров, от которых они, по их мнению, происходят. По всей Великой Татарии до тех мест, где живут монгольские татары, мы находим большое единообразие, как мы и покажем дальше.
У женщин, так же как и у мужчин, крепкие тела и широкие лица. И женщины и девушки ездят верхом, так же как мужчины, вооружены луком и стрелами, с которыми прекрасно умеют обращаться. Они носят ту же одежду, что мужчины, о чём наш сделанный с натуры рисунок даёт очень верное представление.
Пьют они воду, но состоятельные люди пьют чай, который называется кара-чай, или чёрный чай. Это особый вид чая, который окрашивает воду не в зелёный, а в чёрный цвет. Они варят его с кобыльим молоком, доливая небольшое количество воды, и кладут немного жира или масла.
Из кобыльего молока также гонят они водку, которую называют куннен, или иногда арак. Делается это следующим образом. Непрокисшее молоко кипятят, сливают в котёл, добавляют немного скисшего молока и всё время помешивают. После того как молоко простояло ночь и скисло, сливают его в горшок, накрывают другим горшком, который плотно закрывает первый, втыкают в него камышинку, обмазывают горшок кругом глиной, ставят на огонь и перегоняют содержимое, как это делают и в Европе. Но нужна двойная перегонка, и только тогда водка годится для питья. Крепостью и прозрачностью она напоминает хлебное вино, от неё быстро пьянеют.
Как ни удивительно, но по всей Сибири и Даурии, вплоть до Татарии, коровы, пока их сосут телята, не позволяют себя доить, а когда они телёнка не видят, то и молока не дают, поэтому местное население так широко использует кобылье молоко, которое на самом деле слаще и жирнее коровьего молока.
Весной и осенью всё племя уходит на охоту, как это делают буряты, чтобы запастись мясом на лето и зиму; так же как буряты, тунгусы вялят мясо на солнце, а вместо хлеба собирают луковицы жёлтых лилий, которые они называют сараной. Эти луковицы сушат и перетирают в муку, которую различным образом используют для еды. Рыбу они очень ловко умеют стрелять в воде особыми стрелами. Стрелы эти шириной в три пальца и спереди закруглены, под железным наконечником укреплена круглая костяшка с просверлённой в ней дырой, отчего спущенная стрела в полёте резко свистит. Вследствие тяжести эти стрелы летят недалеко, лишь на расстояние 15—20 саженей; бьют они главным образом большую рыбу, как щуки, форели, которые держатся у берегов, в прозрачной воде, над каменистым ложем. Когда стрелы попадают в цель, они наносят столь большие раны, как будто от удара топора.
У этих язычников существует весьма необыкновенный способ принесения клятвы. Надо сказать, что среди народа, живущего по границе, применяется заложничество. Оно установлено ввиду того, что много народа из разных мест подаётся сюда, под руку царских величеств, а так как жители Сибири расселились на большой территории, воеводы берут детей знатнейших лиц, а если дети взрослые, то и самих этих лиц на аманатский двор, где и держат их, хорошо кормят и поят из предосторожности, чтобы они не отъехали или не сбежали. После того как они некоторое время посидели, на смену им берут других. Однажды в Нерчинске сидели заложниками двое знатных тунгусов. Случилось так, что они поссорились, и один из них обвинил другого, будто тот волшебством сжил со света несколько его покойных собратьев. С этой жалобой он обратился к воеводам. Воеводы спросили жалобщика, согласен ли он, чтобы по тунгусскому обычаю обидчика заставили подтвердить свои показания клятвой. Жалобщик ответил утвердительно. Тогда обвиняемый взял в руки живую собаку, положил её на землю, вынул нож и вонзил его ей в тело прямо под левую лапу. Затем он присосался к ране, пил кровь из неё и наконец поднял собаку вверх, чтобы высосать оставшуюся кровь, как показано на нашей гравюре. В самом деле — неплохое питьё! Так как это является у них высшей формой клятвы и подтверждением истины, жалобщик был наказан за ложное обвинение, обвиняемый же отпущен. Пока довольно об обычаях этих язычников. [...]
Глава 19
В рассказе о нашем путешествии мы старались следовать одной правде, не украшая её никакими завитушками или преувеличениями, чтобы сделать его более занимательным, как это делает большинство путешественников. Очень часто одни выдают мелочи за что-то необыкновенно важное, другие же на основании одних слухов повествуют о вещах, о которых они с уверенностью ничего не знают. Всего этого я старался избежать в описании моего путешествия. Однако же, чувствуя, что я не всё расположил по порядку, пропустил некоторые достойные описания вещи или же не так о них рассказал, я заранее прошу прощения, и пусть то, что сейчас последует, в какой-то мере восполнит упущенное.
Я совершил, таким образом, путешествие через всю Сибирь и Даурию; о пройденных мною городах, областях и реках я уже рассказал выше. Мы ехали с севера по направлению на восток, по линии от Вайгача на Амур, и с запада от Уфимской Башкирии к стране монголов и оттуда на юго-запад.
Что касается границ Сибири, то все они охраняются хорошо вооружённым народом его царского величества, который мало беспокоится о том, чтобы привести живущих южнее, в Елисейских полях, или степи, татар в подданство его царского величества, потому что с них взять почти нечего. [...]
Мы начали своё путешествие на севере, где находятся простирающиеся до самого моря области самоедов и вогулов. Их земли также входят в Сибирь и подчиняются пелымским воеводам.
Самоеды делятся на много ветвей, у которых совершенно различные языки или наречия. Так, имеются берёзовские и пустозерские самоеды, которые считают себя одним народом; есть самоеды с океанского побережья, по восточной стороне Оби, до Туруханска, или Мангазеи[351]. Далее, есть самоеды, большая часть которых круглый год держится по реке Двине вблизи Архангельска, хоти летом многие из них перекочёвывают на побережье, а зимой — в свои хижины, глубоко в леса. Эти последние являются остатками выродившегося народа, ранее они жили по берегу моря, позже переселились сюда.
Самоеды, живущие в Сибири вдоль побережья Ледовитого океана... едят всяческую мертвечину, как-то: павших лошадей, ослов, собак, кошек и т. д., также китов, морских коров, моржей, которых льды выбрасывают на берег. Им также безразлично: глотать их сырыми или варёными. [...] У них есть вожди, которым они приносят дань, а те, в свою очередь, передают её в селения или зимовки его царского величества.
Один человек, проживший некоторое время в Пустозерске, рассказал мне об их запряжённых оленями санях, на которых они могут поразительно быстро мчаться по покрытым снегом горам и о которых можно получить представление по прилагаемой гравюре. На ней изображены обычные самоеды, одетые в оленьи меха, волосом вверх, с их оружием — луком и стрелами. Этот человек добавил, что сам видел, как их старосты, или вожди, мчались в таких санях, запряжённых шестью, а то и восемью оленями. Старосты обычно носят красные одежды, спутники же их одеты так, как мы только что описали. Острия стрел самоеды делают не из железа или стали, а из моржовой или другой кости.
Что касается их внешнего облика, то... ростом они малы и приземисты, плечи и лица у них широкие, носы приплюснутые, рты большие, губы свисают, глаза неприятные, рысьи. Тело у них тёмное, волосы длинные, свисающие, у некоторых русые или светлые, в большинстве же чёрные как смоль, борода почти пс растёт, кожа коричневая и плотная; бегают они очень быстро. Олени, которых они зимой запрягают в сани, внешним обликом и рогами напоминают косуль, но у оленей изогнутая шея, как у верблюдов, и ещё та особенность, что зимой они белые, как снег, а летом сероватые, и кормом их является растущий по земле в лесах мох.
Они — грубые язычники и не верят ни во что. Подобно персам, они почитают лишь несколькими поклонами утром и вечером солнце и луну. В своих палатках или вблизи них, на деревьях, они развешивают идолов и им поклоняются; некоторых идолов вырезают из дерева, и они напоминают человеческие фигуры, других делают из железа.
Их палатки покрыты кусками сшитой между собой бересты. Когда они перекочёвывают, что делают часто как зимой, так и летом, то сначала устанавливают жерди концами вместе, затем обшивают их, оставляя дыру для дыма. В середине палатки они разводят огонь, вокруг которого ночью как мужчины, так и женщины спят голыми. Детей своих они держат в сундуках или люльках, также сделанных из бересты, на мягких, как пух, стружках и прикрывают их куском оленьей кожи.
Они женятся на кровных родственниках, и в этом у них нет никаких запретов. Одни у других выменивают на оленей или меха в жёны дочерей и берут себе столько жён, сколько могут прокормить. Когда они хотят развлечься, то встают парами друг против друга, протягивают по кругу один другому руку или ногу и звучно хлопают ладонью руки по подошве ноги другого. Вместо пения они ревут, как медведи, ржут, как лошади, или чирикают, как некоторые птички. У них есть колдуны, показывающие всякого рода дьявольские фокусы, состоящие по большей части из обманов.
По этому берегу Мезени до Вайгача все четвероногие животные — волки, медведи, лисицы, олени и т. д., а также некоторые птицы — утки, куропатки и другие — зимой белы, как снег. Здесь в это время года морозы такие жестокие, что даже сороки и вороны, как я своими глазами наблюдал у самоедов[352], замерзают на лету и падают мёртвыми на землю.
А теперь о Вайгаче. О нём столько писалось как англичанами, датчанами, так и голландцами, которые на своих судах пытались пройти через ледяной проход и в конце концов раз или два прошли, но из-за тяжёлых льдов в Ледяном океане судам всё же пришлось вернуться на родину. Об этом подробно писал благородный и высокопочтенный бургомистр города Амстердама Николай Витсен. Он получил от многих побывавших в этих местах точные сведения обо всем примечательном там и превосходно, несравненно изобразил на карте Вайгач и побережье вплоть до реки Оби. На его карте видно, что от Вайгача до Ледяного, или Святого, мыса море несудоходно. Даже если бы сюда явился второй Христофор Колумб, которому ход небесных светил указал бы путь, он не смог бы пробиться через льды, ибо бог и природа так оградили и укрепили всё морское побережье Сибири, что никакое судно не может пройти ни до реки Енисея, ни в моря севернее[353], не говоря уже о том, чтобы обойти Ледяной, или Святой, мыс и достигнуть Японии и Иедо. Вот что гласит известие, переданное мне русскими, которые неоднократно плавали от Вайгача до реки Оби.
Мы ходим, рассказывают они, на наших кочах (так называются суда, пригодные для плавания по морю) на Вайгач за тюленями и моржами, а если их там мало, то идём в Вайгачский пролив. Если здесь ветер дует с моря, весь берег загораживается льдом; тогда нам приходится заходить в заливы и устья маленьких внутренних рек (но не слишком далеко) и ждать, пока ветер не изменится и снова не начнёт дуть с суши на море. Тогда этот пролив освобождается ото льда, его уносит на несколько миль в море, за пределы видимости, и мы, не теряя времени, продолжаем наше путешествие вдоль побережья, пока ветер снова не задует с моря. Тогда нам вновь приходится искать заливы и устья реки, и, если это не удаётся, льдины могут раздавить наше судно на куски.
Примерно пятьдесят лет назад русские сибиряки имели право запасаться необходимой провизией, как, например, зерном, мукой и т. д., в лежащих по побережью моря местах и свободно возить сибирские товары через Вайгач; они должны были платить за это надлежащую пошлину его царскому величеству. Но сибиряки злоупотребляли таковой милостью их верховного повелителя и провозили многие товары тайно, по другим рекам в Россию, что причиняло упомянутому величеству большой убыток и умаляло его права. Поэтому до сегодняшнего дня в силе запрещение перевозить какие-либо товары через Вайгач[354], можно их провозить лишь через Берёзов и Каменское (или Каменный пояс). А это очень тяжёлое дело, так как, прибыв из Берёзова, лодочники должны выдолбленные из одного бревна челноки расколоть на две части и перетащить волоком через высокие горы. Нужно несколько дней, чтобы перебраться на северную сторону, где они прилаживают обе половинки челноков друг к другу, плотно конопатят их древесным мхом и продолжают свой путь на Архангельск или другие города России.[...]
Глава 20
Теперь я снова возвращаюсь к описанию народов этих областей и того, кому они платят дань или подушную подать.
От Пелыма и Верхотурья, вдоль реки Чусовой, вплоть до Уфимской земли, живут главным образом язычники вогулы, чья религия, образ жизни и привычки описаны выше.
Река Кугур, на берега которой лишь недавно переселились уфимцы, берёт своё начало в уфимских степях между реками Чусовая и Уфа и впадает в Каму. На этой реке лежит город под названием Кунгур, где его царское величество содержит гарнизон. Уфимские татары и другое татарское племя — башкиры живут вокруг Уфы, а также в деревнях, хорошо построенных на русский лад и расположенных полосой на запад вплоть до реки Камы и по Волге почти до городов Саратов и Сарапул. В этих городах на Волге его царское величество содержит военные гарнизоны, чтобы держать татар в узде и взыскивать с них дань. Налоги они платят его величеству мехами и мёдом. Этот народ не терпит слишком сурового обращения со стороны воевод или старост, в его среде легко вспыхивают мятежи, чему было немало примеров в прошлом, но уже долгое время он полностью умиротворён.
Но направлению к юго-западу, в астраханской степи, живут и другие небольшие орды того же племени, которые никому не подчиняются и сообща с астраханскими калмыками делают грабительские набеги на сибирские области. Кроме этого, они занимаются земледелием и сеют главным образом ячмень, овёс и гречиху. Как только зерно убрано, они тотчас же устраивают на поле ток, обмолачивают зерно и везут его домой. У них много мёду, больше, чем где бы то ни было в мире.
Платье мужчин делается по большей части из белого русского сукна, причём верхняя часть одежды примерно такая же, как у московских крестьян, сзади свисают длинные полы. Женщины, когда не слишком холодно, обычно ходят в рубашках, сверху донизу покрытых полосами искусной вышивки, выполненной шёлком разного цвета, в их вкусе. Нижняя часть одежды состоит из юбки, как у немок. Они носят туфли, которые едва прикрывают пальцы ног и завязываются у лодыжки. Их головной убор состоит из платка шириной в локоть. Его надевают низко на лоб и завязывают сзади. Платок вышит шёлком и украшен разноцветными стеклянными висящими на нитках бусами, которые качаются туда и сюда перед глазами. У некоторых эти платки больше обыкновенного и имеют две четверти в длину и одну ладонь в ширину. Они прошиты узкой шёлковой каёмкой, увешанной разноцветными бусами; их носят так, что закрывают лоб. Когда женщины выходят, они покрывают свой головной плат четырёхугольным полотняным платком, вышитым шёлком и украшенным свисающей шёлковой бахромой.
Уфимские, как и башкирские, татары — смелый, воинственный народ. Они хорошо сидят на коне, не знают никакого оружия, кроме лука и стрел, с которыми очень ловко обращаются. Это крупные, здоровые и широкоплечие люди, у которых длинные бороды. Брови их до того густы, что свешиваются над веками и срастаются на лбу.
У них свой язык, но они могут сговориться с астраханскими татарами. Верования их большей частью языческие, хотя часть татар склоняется к магометанству, перенятому ими у крымских татар, с которыми у них в старые времена были тесные сношения.
Между истоками Тобола и Оби, вплоть до Ямышева озера, живут калмыки. Это богатое твёрдой солью озеро лежит в калмыцкой земле, и туда ежегодно отправляются из Тобольска двадцать — двадцать пять дощаников под конвоем, состоящим из двух тысяч пятисот вооружённых людей. Суда подымаются вверх по Иртышу и потом идут сушей на некотором расстоянии и с конвоем до озера, где по берегам соль вырубают, как лёд, и нагружают ею дощаники. Каждые несколько лет у татар происходят стычки с калмыками, которые противятся вывозу соли, но волей-неволей вынуждены уступать.
Если от Ямышева озера спуститься вниз, к реке Иртышу, там лежит город Тара на речке Туре. Это последний пограничный город его царского величества, лежащий во владениях калмыцкого князя Бусту-хана[355]. Тамошние жители зовутся барабинцами и живут от города Тара на восток, к реке Оби, напротив реки Томь и города Томска. По Барабе можно ездить летом и зимой. Когда зимой путь по Оби через Сургут и Нарым становится недоступным, путешественники пользуются этим путём в Сибирь через Томск и Енисейск. Племя барабинцев — разновидность калмыков; платят они подушную подать: одну половину его царскому величеству, а другую — Бусту-хану.
У них имеются три верховных вождя, или тайши. Первый зовётся Карсагас, второй — Байкиш и третий — Байдук. Они собирают дань с барабинцев и отвозят его царскому величеству причитающуюся ему долю. Свою долю Карсагас везёт в город Туру, Байкиш — в русский острог Телува и Байдук — в острог Кулунда; вся дань платится мехами.
Это злой и сварливый народ. Живёт он, как и другие сибирские татары, в деревянных избах, сбитых прямо на земле, не имеет понятия о печах. Очаги же имеют лишь трубы или отверстия для дыма. Когда дрова сгорят, закрывают дымовую дыру и пользуются теплом от углей, пока в них есть жар. Живут они деревнями, летом в лёгких времянках, зимой же — в тёплых деревянных жилищах. Они большие любители земледелия и сеют овёс, ячмень, просо и гречиху. Ржи и ржаного хлеба они не знают. Когда их угощаешь таким хлебом, им нравится его вкус, но они жуют его так, будто бы им мешает язык или в рот попала грязь, потом всё выплёвывают и скоблят язык, как будто они бог знает чего наелись. Возделываемый ячмень они сначала размягчают в воде, потом слегка сушат и толкут, пока с него не сойдёт кожура, затем сушат и пекут это обрушенное зерно в железном котле на большом жару. Когда зерно обжарилось и приобрело твёрдость кости, они едят его в тот же день сухим, так что зерно трещит у них на зубах; это и есть их хлеб. Пользуются они также сараной, или луковицами жёлтых лилий, которые сушат, толкут и варят на молоке, получая молочную кашу. Пьют они кумыс, то есть водку, полученную из кобыльего молока, а также кара-чай, или чёрный чай, который им доставляют булгары. Оружием у них является, как почти у всех татар, лук и стрелы. У них много скота: лошадей, верблюдов, коров и овец, но свиней они не держат и свинины не едят. У них хорошая охота на пушного зверя: соболей, куниц, белок, горностая, лисиц, росомах, бобров, норку, выдру и т. д., мехами которых они и платят дань.
Область эта простирается вниз от Туры к рекам Обь и Томь; местность не гористая, а ровная, поросшая прекрасным кедром, лиственницей, берёзой, елью, прорезанная кристально чистыми речками.
Одеваются они, как мужчины, так и женщины, на монгольский или калмыцкий лад. Жён они держат столько, сколько могут прокормить.
Когда они выходят на охоту за пушным зверем, берут с собой в лес так называемого шайтана. Шайтан вырезая из самого твёрдого дерева, какое едва только может взять нож. На шайтана надевают разноцветное платье, похожее на русскую женскую одежду. Этого идола ставят в специально для него сделанный ящик и везут на особых санях, ему приносят свою первую добычу, из чего бы она ни состояла. Когда охота оказывается удачной, они радостно возвращаются в свои жилища, ставят кумира в его ящичек на самое высокое место в избе и обвешивают сверху донизу, спереди и сзади шкурками соболей, куниц и других животных в знак благодарности за то, что он помог им удачно охотиться. Эти дорогие меха оставляют на шайтане, пока они не сгниют, ибо считается вечным позором, если кто-либо возьмёт принесённые шайтану в дар вещи и продаст их. Поэтому на идолах или при них видишь старые, изъеденные червями меха, на которые тяжело и неприятно смотреть.
Если переправиться отсюда через реку Обь, придёшь в пограничный город Томск, принадлежащий его царскому величеству. Этот красивый, большой и крепкий город с большим числом русского военного населения и казаков, задача которых отбивать набеги татар на Сибирь, лежит на Бузуке. В предместье, за рекой, живот также много бухарских татар, которые платят подать его царскому величеству. Город Томск стоит на реке Томи, берущей своё начало в земле калмыков.
Город Томск ведёт крупную торговлю с Китаем через посредство подданных Бусухту-хана и бухарцев, в среду которых пробирается много и русских купцов. Бухарцы совершают путешествие в Китай в течение двенадцати недель, и столько же им нужно, чтобы вернуться обратно. Это путешествие связано с громадными неудобствами и мучениями, так как во многие места надо везти на верблюдах всё, вплоть до воды и дров, чтобы варить пищу. Путь этот идёт прямо, через земли калмыков, в китайский город за Великой стеной — Кукухото. Русские и другие народы не могут совершать эти путешествия, так как степь кишит бандитами, которые нападают на путешественников и отбирают у них всё, чем они с большим трудом запаслись для такого тяжёлого пути.
От Томска вниз до окрестностей Енисейска земля совершенно пустынна и никем не населена. Здесь местность ровная, лишь тут и там перемежающаяся лесами. В районе двух рек — Кия и Сувин — вплоть до городов Сувип, Кузнецк и Красноярск также нет почти никакого населения, а то, что есть, малочисленно, и оно живёт в основном по границе.
Первая земля, которую встречаешь, это земля киргизов[356], являющихся подданными Бусухту-хана. Красноярск — крепкий город с большим гарнизоном его царского величества. Он всегда должен быть настороже на случай нападения киргизов. По этой причине на рыночной площади перед домом губернатора всегда, днём и ночью, стоят готовыми и осёдланными двадцать лошадей.
Хотя киргизы и живут дружно с сибиряками, на самом деле им нельзя доверяться, ибо они часто делают неожиданные налёты и уводят из-под города и из близлежащих сибирских деревень много людей и коней. Казаки, в свою очередь, заставляют их дорого расплачиваться за это, так как уводят или уничтожают сотни людей и лошадей из их орд.
Земли киргизов простираются на юго-восток до владений монголов. Это воинственный народ, крепкий, высокий и плосколицый, одевается он по калмыцкой моде. Их оружие состоит из лука и стрел. Киргизы никогда не идут в набег без кольчуги и пик, которые они волочат сбоку от коней почти за остриё. Живут они по большей части в горах. Это даёт им большое преимущество, так как там на них нельзя внезапно напасть. Их язык в основном близок к калмыцкому, но многие киргизы говорят по языке крымских татар, который отчасти понятен также туркам. [...]
К северу от рек Тугура и Уда берёт своё начало река Охота. Близ побережья, расположенного между Охотой и Удой, в море попадается чрезвычайно много китов, так же как вдоль всего побережья Ледяного мыса, где водится очень много моржей и тюленех!. К Камчатке и далее, вдоль побережья, живут народности, называемые чукчами и коряками, каждая из которых имеет свой язык. Народы, которые живут у моря, носят одежды из тюленьих шкур и живут в норах под землёй. Те же, которые живут на земле, богаты, занимаются охотой на оленей, едят все мясо и рыбу сырыми и умываются лишь собственной мочой. Они похожи на лисиц в том, что не знают верности и не держат слова. Их оружием является праща, из которой они могут далеко стрелять. Вокруг Ледяного мыса зимой снег держится не менее семи месяцев. Правда, снег не очень глубокий, и выпадает он лишь в начале зимы, всю же зиму о снегопаде нет и понятия. На Камчатке есть залив, куда заходит несметное количество моржей и других морских животных, которых здесь и бьют.
Перейдём теперь к Ледяному мысу, который, по мере того как выступает в море, разбивается на мелкие острова. Немного выше Камчатки есть проход, которым пользуются охотники, когда идут на тюленей и рыбу. Ближе к Анадырску и Собачьему повсюду живут только что описанные чукчи и коряки. В реке Салазия водится прекрасная сельдь, осётр, стерлядь, нельма. Вдоль Симанико, по направлению в глубь страны, много зимовий, в которых живут казаки его царского величества, собирающие с татар ясак, поскольку в Симанико вдоль рек водится много соболя и рыси, эта область и даёт Москве наибольший по всей Сибири доход.
Климат Ледяного мыса, или, как он по-московски называется, Святого носа, чрезвычайно холодный. Морозы бывают такие сильные, что во многих местах море покрывается тяжёлыми льдами, которые год за годом, под действием ветра налегая друг на друга, образуют высокие горы и так смерзаются, что кажутся одной массой. Иногда яге в зависимости от ветра, куски льда отламываются, и их начинает относить течением. Потом там и сям волны сталкивают их друг с другом, и они срастаются в новые айсберги. Случается также, что море замерзает на два или три года подряд, как об этом свидетельствует недавний пример, когда море было совершенно замерзшим с 1694 по 1697 год.
Перейду теперь к великой реке Лене, берущей своё начало на юго-западе, в районе озера Байкал, отделяющего Сибирь и Даурию друг от друга. На этой реке лежит город Якутск, являющийся главным городом этой северной провинции. Летом от него отходят суда вдоль побережья и внутрь моря до Собольего, Анадырска и Камчатки за моржовым клыком, ворванью и т. д. Язычники, или татары, плавают по этой реке в сделанных из кожи весьма быстроходных челноках.
Вокруг города Якутска и реки Амги живёт народ, называемый якутами, который одевается в особого вида платье. Их верхняя одежда состоит из сшитых вместе разноцветных лоскутков меха, края же, на ладонь шириной, повсюду оторочены белым оленьим мехом; скроена одежда почти так яге, как у немцев, и открыта сзади и с боков. Волосы они носят длинными, рубашек не знают: верят, что наверху, на небе, есть кто-то великий, давший им жизнь и дарующий им пищу, жён и детей. Весной у них бывает праздник, во время которого они приносят своему богу в виде жертвы кумыс или перегнанный из молока арак. Во время этого праздника сами они не пьют, а разводят большие костры и всё время поливают их по направлению к востоку упомянутым кумысом, или араком, что является их жертвоприношением. Когда кто-либо из них умирает, то ближайшего родственника погребают вместе с ним в земле; делается это по тому же принципу, как и во многих местах в Индии, где жёны, чтобы получить новое наслаждение на том свете, живыми идут на костёр, на котором сжигают трупы их мужей. Язык их наполовину совпадает с языком магометанских татар, живущих вокруг Тобольска и происходящих из Булгарии. Они держат столько жён, сколько могут прокормить. Главные животные у них — олени, служащие для перевозки их добра; на них также ездят, и очень быстро, верхом.
Якуты — умный и сообразительный народ и, как кажется, правдивый. Когда в Якутске воевода правит не очень строго, то якуты причиняют друг другу всевозможный вред набегами, грабежами и другими насилиями. Если же там сильный и строгий начальник, они держат себя покорно, тихо, и не слышно ни о каких безобразиях с их стороны. Они хвалят его разумность и желают, чтобы он подольше оставался в должности. Они утверждают, что их предки происходят из Монгольской и Калмыцкой земель, что их вытеснили оттуда русские[357] и поэтому им приходится жить в зимовьях этой области. Они тяжело мучаются цингой, которую быстро излечивают тем, что едят сырую рыбу и пьют дёготь.
Настоящие язычники, юкагиры, также населяющие часть этой области, имеют обычай, по которому, когда умирает кто-либо из родни, срезают всё мясо с костей мертвеца, высушивают скелет, обшивают его разноцветными стеклянными бусами и носят вокруг своих жилищ, почитая тем покойника как идола.
На реке Лене ежегодно находят Мамонтовы зубы и скелеты животных, которые выпадают из прибрежных гор и мёрзлой земли, когда весной, во время половодья и ледохода, подточенные берега обрушиваются в воду.
Большие реки, впадающие в Лену с юга, суть Витим, Олёкма и Майя, по берегам которых водится множество тёмного соболя и другого пушного зверя. Зимой у татар можно курить тысячу белок за три или четыре рубля. По реке Майя растёт всяческое зерно, так же как у истоков Лены, у Верхоленского и Киренги, где земля хорошо родит и кормит Якутскую область. Зерно там так дёшево, что 100 фунтов ржаной муки можно купить за 10—12 стейверов, скот тоже дёшев. Слоном, здесь жизнь дешёвая, а деньги дороги.
Продвигаясь далее по побережью моря от Лены до Енисея, мы обнаруживаем, что большинство людей в области между Пясидой[358] и Енисеем — самоедские, а частично тунгусские татары и язычники; об их жизни и верованиях мы говорили выше. Эта область до сих пор известна только до реки Пясиды, а дальше никто не ездил ни сушей, ни морем, так как в море слишком много дрейфующего льда и нельзя проехать.
Река Енисей, давно заселённая преимущественно русскими, берёт своё начало на юге Татарии и калмыцких и киргизских земель. Она очень богата рыбой. В Енисей впадают три большие реки — Верхняя Тунгуска, Подкаменная Тунгуска и Нижняя Тунгуска. По этим рекам много тунгусов, которые являются диким народом. Они могут быть поставлены на одну ступень с самоедами с той разницей, что они крупнее и здоровее телом. Они очень воинственны и ведут частые войны с соседями. Когда охотники, вооружённые луками и стрелами, подранили лося, они идут в лесу по его следу в сопровождении жён и детей иногда по восемь-десять дней. Так как они не берут с собой никаких продуктов, а надеются на то, что удастся добыть охотой, они носят на теле особый пояс, который ежедневно из-за голода затягивают на один-два пальца. Настигнув и убив зверя, они разбивают лёгкую палатку, и остаются на месте, пока от добычи не останутся одни кости. Если между тем им удастся подбить и пушного зверя, они возвращаются в русские города и деревни и продают там меха. Здесь попадается много белых и коричневых лисиц, а также много белок, соболя же почти нет. [...]