Азуми изумленно открыла рот. В какой-то момент Маркус пожалел о своих словах. Но Азуми только громко рассмеялась, и смех эхом отразился от стен прачечной. Вскоре она успокоилась.
– Это, наверное, самое странное из всего, что мне когда-либо приходилось слышать, – сказала она.
– Я не хотел… Я не то имел в виду.
– Ты не очень-то умеешь общаться с людьми, так?
Маркус скрестил руки на груди и постучал пальцами по бицепсу, изо всех сил стараясь успокоить участившееся дыхание:
– Я никогда не думал об этом раньше. Но – да. Наверное, моя речь – это музыка. Мне так кажется. Ребята в моей старой школе тоже считали, что я не от мира сего.
– Этого вовсе не стоит стыдиться, – сказала Азуми. Маркус облегченно выдохнул. – Пойдем! Нужно осмотреть как можно больше, пока не стемнело. Кто-то же должен быть в этом здании.
Пройдя через коридор, они обнаружили самое удивительное помещение из всех – актовый зал, такой огромный, что белый потолок над головой больше напоминал небо. Вдоль противоположной стены тянулся ряд стеклянных дверей, завешенных тонкими, пропускающими свет занавесками.
– Я на сто процентов уверен, что здесь поместился бы весь мой дом, – сказал Маркус.
– Мой тоже, – кивнула Азуми. – Этот зал огромный до невозможности.
– Взгляни-ка! – Маркус указал в дальний угол. Там стоял большой черный рояль, крышка была открыта, словно Маркуса здесь ждали. Сердце Маркуса радостно подпрыгнуло, и он со всех ног бросился к роялю и уселся на стул. Мальчик молча положил пальцы на клавиши и закрыл глаза. Аккорд прозвенел в пустом зале как колокольный звон. Наконец-то он мог высвободить мелодию, которая преследовала его все утро!
Азуми не верила своим ушам. Стоя в дверях нового зала, она смотрела, как пальцы Маркуса бегают по блестящим клавишам рояля. Причудливая, завораживающая мелодия наполняла зал и лилась в коридор за ее спиной.
Маркус унесся в другой мир. Его нервозность, которую она постоянно замечала, куда-то улетучилась. Исчезли трясущиеся руки и постукивающие пальцы. Исчезли гримасы, из-за которых он выглядел так, будто пытался изгнать из головы воображаемые голоса. Он был прекрасен. И даже если он не от мира сего, Азуми знала, что он лучший среди тех, кто не от мира сего. Музыка накатывала на нее словно теплые волны, смывавшие все дурные предчувствия, которые одолевали ее с самого утра. Она готова была целую вечность стоять здесь и слушать его музыку.
И она бы так и стояла, если бы вдруг не услышала голос, звавший ее по имени из глубины коридора за дверью:
– Азууумииии!
Крик был долгим и протяжным, как будто шел издалека. Азуми вся напряглась. Она вышла из зала и всмотрелась в сумрачные глубины коридора. Затем оглянулась на Маркуса. Но он так погрузился в музыку, что даже не поднял головы.
– Поппи? – позвала Азуми. – Это ты?
Но она знала, что это не Поппи. Этот голос она слышала в своих снах, именно он манил ее все дальше в лес за домом. Это был голос Морико.
Азуми крепко зажмурилась, надеясь, что когда она откроет глаза, то окажется, что она лежит дома, в своей постели, и эта поездка ей только приснилась. Она даже не возражает, открыв глаза, обнаружить, что она опять ходила во сне и теперь стоит одна в ночном лесу. Но когда Азуми наконец медленно открыла глаза, она увидела, что только ушла дальше по коридору, оставив позади умиротворяющую музыку Маркуса.
К ручке двери была привязана светящаяся розовая нейлоновая лента. Точно такая же, как те, за которыми Морико ушла в лес. Точно такая же, как те, от которых Азуми отвернулась в тот день, когда последний раз видела сестру, боясь того, что они могут найти на другом ее конце. Туго натянутая лента терялась в тени коридора, как будто кто-то вдалеке крепко держал ее.
И вновь этот голос:
– Азуми!
– Морико? – крикнула девочка. Она ничего не могла с собой поделать. Азуми знала, что Морико никак не может оказаться здесь, но все равно с замершим сердцем шагнула вперед, протянула руку и сжала розовую нейлоновую ленту. Упрямо тряхнув головой, она постаралась отбросить страхи и пошла за лентой все дальше по коридору. Туда, где сгустились тени.
Глава 16
НАВЕРХУ Поппи по-прежнему находилась в кабинете.
Рядом с наброском, где были изображены пятеро детей в форме, висели несколько пейзажей. Одна высокая картина, стоящая на полу между дверью и окнами с красными шторами, была завешена тонкой черной тканью, скрывающей изображение. И хотя Поппи сгорала от любопытства и желания узнать, что это за дом и какое он имеет отношение к ее семье, какое-то шестое чувство подсказало ей, что от этой картины лучше держаться подальше.
Столы и архивные шкафы буквально загромождали комнату. Везде лежали кипы бумаг и папок – казалось, они только и ждут, чтобы их открыли и прочитали. Поппи представила, как бы на ее месте вели себя детективы из любимых книжек – Шпионка Хэрриэт или Черепаха из «Игры Вестинга» – умные ребята, замечающие детали, которые даже взрослые могли упустить. Может быть, здесь есть какие-то бумаги тетушки Дельфинии. Поппи понимала, что следует вести себя аккуратно и не путать документы на случай, если тетушка вдруг зайдет и наткнется на нее.
В первой стопке сверху лежал подробный счет продуктового магазина в Гринклиффе. Счет был выписан «детскому дому «Ларкспур».
В этом доме когда-то был приют, такой же, как «Четвертая надежда»? Или это по-прежнему приют? Тетушка Дельфиния об этом не упоминала. Поппи сглотнула. Это дурной знак.
Где-то рядом кто-то тихо вздохнул.
– Дельфиния? – ровным голосом спросила Поппи. Никто не отозвался.
Чек был выписан в конце 1940 года. Поппи пролистала еще несколько бумаг. Судя по всему, Ларкспур – не просто интернат, а сиротский приют. Поппи с трудом сдерживала слезы. Неужели для тетушки Дельфинии она будет всего лишь очередным приемным ребенком? Она оглянулась на рисунок рядом с дверью. Эти дети на рисунке такие же, как она – рабы суровой системы, живущие ожиданием свободы?
А затем внизу страницы, которую она держала в руке, Поппи заметила имя, при виде которого она задрожала от волнения. Это была подпись директора приюта – человека по имени Сайрус Колдуэлл. «Еще один Колдуэлл, как и я!» Она уже предвкушала тот момент, когда попросит тетушку показать ей генеалогическое древо Колдуэллов.
У Поппи голова кружилась от волнения, но она продолжала копаться в залежах бумаг. В основном это были бухгалтерские книги, цифры и информация о приходах и расходах, и почти все они были подписаны Сайрусом Колдуэллом.
Она открыла ящик в одном из шкафов и обнаружила там старые личные дела сирот, живших в Ларкспуре. К бумагам прилагались маленькие фотографии детей. На этих документах тоже везде стояла фамилия Колдуэлл.
«Интересно, кем он мне приходится», – подумала Поппи. Бумаги были подписаны довольно давно. А вдруг директор все еще где-нибудь в Ларкспуре? В любом случае здесь есть ее родственники. У Поппи чуть ноги не подкосились от радости. Она уже боялась, что ей придется вернуться в «Четвертую надежду».
Поппи продолжала исследовать ящики, в надежде узнать что-нибудь о директоре или тетушке, а потом перешла к столам, расположенным вдоль ряда маленьких окон в дальнем конце комнаты. Один стол – аккуратно прибранный – заметно отличался от остальных. На зеленой столешнице покоились две папки, разбухшие от бумаг. На верхней папке висел ярлычок с надписью «ОСОБЫЕ», сделанной ярко-красным карандашом, буквы уже трудно было разобрать.
– Особые? – вслух удивилась Поппи. – Какие такие особые?
Но не успела она изучить документы, как неподалеку послышался чей-то шепот. Поппи оторвалась от папки, пытаясь определить, откуда исходит голос. Судя по всему, он принадлежал маленькой девочке.
Отвернувшись от стола и оглядевшись, она поняла, что комната была в форме буквы L и одну часть ее она не заметила. Голос доносился из-за угла.
– Эй? – позвала Поппи. Она закрыла папку под названием «ОСОБЫЕ» и положила ее к себе в сумку.
Она пошла на голос и вскоре смогла разобрать слова, которые бормотала девочка: «…хлебные крошки рассыпаны по лесу…» В раннем детстве сказка о Гензеле и Гретель наводила на Поппи настоящий ужас. Только боялась она не ведьмы в пряничном домике, а бессердечных родителей, отправивших собственных детей в лес на верную смерть.
Затаив дыхание, Поппи заглянула за угол. Яркое полуденное солнце освещало одинокий, развернутый к окну стул с высокой спинкой. Стул был такой высокий, что Поппи не видела сидящую на нем девочку.
– Гретель не теряла ни минуты, – продолжал голос. К Поппи вдруг вернулась ее обычная застенчивость. Она сжала колени и плотнее прижала к себе сумку. – Она отправила ведьму в печку, захлопнула дверцу и задвинула засов, заперев ее внутри. По домику разнесся вой, и такая в нем была жгучая ярость, что пряничные стенки чуть не растаяли. «Скажите, госпожа, – с улыбкой спросила Гретель, – теперь печка достаточно нагрелась, чтобы готовить в ней мясо?» Затем она обернулась к костяной клетке, где скорчился ее братик, глядевший на нее со смесью удивления и ужаса.
В комнате стало тихо, и у Поппи по коже побежали мурашки.
– Эй? – снова окликнула она.
Человек на стуле пошевелился, стул с высокой спинкой медленно развернулся, и Поппи поняла, что смотрит в пустые глаза девочки, лицо которой скрывает светло-серая кошачья маска. Она вздрогнула от удивления. Нарисованная на маске кошка вскинула брови, как будто удивлялась, как Поппи посмела прервать сказку.
Поппи снова попыталась заговорить:
– Мм… ты здесь живешь? Поможешь мне найти Дельфинию?
Поппи дрожала. Она узнала кошку – точно такая же была на том рисунке, который Эшли чуть не уничтожила. На девочке также были знакомая черная юбка, белая блузка и серая кофта. Длинные каштановые волосы ниспадали вниз, и несколько тонких прядей попали в отверстия маски.
Но это же не может быть та самая