— Здравствуй, здравствуй! — ответила она, не переставая жевать жвачку.
— Что-то у вас не очень светло, — сказал Шарик, глядя на маленькое оконце, прорезанное в бревенчатой стене.
— Зато зимой тепло, — ответила корова.
— А зачем нам свет-то? — сразу же вскинулся боров. — Без него спокойнее. Ешь и ешь, мимо носа не пронесу, не бойсь!
— Но все же как без света жить...
— Ничего, живем и не тужим. Вон спроси Буренку, каким я за полгода стал. Был от горшка два вершка, как говорит мой хозяин, а теперь — ого! Хозяина и хозяйку сложи, не перевесят меня.
— Я бы на твоем месте не очень радовался. Или ты не знаешь, что ждет тебя, когда ты достигнешь определенного веса?
— А чего меня ждет?
— Да ведь тебя зарежут на мясо.
— Ври больше. Что они — дураки, что ли, чтобы так меня кормить, а потом убивать? Они меня красавцем зовут. Поглядел бы, как хозяйка меня балует едой, а хозяин чешет шею. Если бы хотели зарезать, так не любили бы.
— Зря вы это, — негромко сказала корова Шарику, — зачем его расстраиваете.
— Да ведь он не поверил мне, а если бы поверил, то меньше бы есть стал и подольше бы прожил. Обжоры-то всегда ведь мало живут. Ну бог с ним, а как вы живете?
— Надои за последнее время снизились. Хозяйка недовольна.
— А почему же это?
— С кормами стало трудно. Покос не дают, а сено, сами понимаете, покупать накладно. К тому же вообще у многих хозяев тенденция освобождаться от нашего брата. Молока в магазинах хоть залейся. И масло, и сметана, и творог есть. Зачем хозяйке такую заботу? Ведь со мной много хлопот: и напоить, и накормить, и подстилку сменить, и хлев убрать. А летом с рассветом в стадо выгнать. Так что вот какие дела...
— Да, — в раздумье произнес Шарик. — А что же у вас телочки нет?
— Была в прошлом году, в совхоз продали. А уж в этом году одна...
— Так-так... Ну, желаю всего наилучшего. Отдыхайте спокойно, теперь я у вас во дворе буду сторожем.
— Очень приятно, — сказала корова, — все как-то повеселее. Заходите.
— Спасибо, непременно.
После этого Шарик обошел весь двор, обнюхал углы, пометил их, чтобы другие собаки знали, что он тут хозяин. И лег, время от времени поглядывая то на клуху с цыплятами, то на заносчивого петуха, ревниво охранявшего своих кур.
Но долго ему нежиться не пришлось. Прибежал внук. Стал его гладить, звать на прогулку.
— Нет, нет, — вежливо отказался Шарик. — Я должен быть здесь.
— Да мы только по улице пробежим.
— А по улицам я вообще не бегаю, тем более что улица не для игр.
— Ну как хочешь, только зря. Поносились бы, а?
— Нет, нет... я тут.
Внук убежал, но вскоре вернулся с оравой ребятишек и стал им показывать Шарика.
— Ну и что, — тут же закричали ребята, — какая это собака?
— Вот у меня овчарка!
— А у меня боксер!..
— Да мы знаем его! Это дворняга! Тоже мне собака!
Шарик лежал, чуть прижав уши. Он понимал, надо переждать. Ребятишки долго одним делом не занимаются. Надоест — и убегут. Так оно и вышло. Убежали.
После этого наступила довольно спокойная жизнь. Шарик честно делал свое дело. Правда, с его появлением мало что изменилось во дворе, но все же как бы стало больше порядка. Был сторож.
Так прошло лето. Шарик никуда со двора не отлучался, только один раз хозяин взял его в лес, и то ради внука. Они пошли за грибами, а зачем его прихватили, честно говоря, Шарик не понимал. Но все же с удовольствием побегал по кустам, понюхал разные запахи и усталый и довольный вернулся домой.
Уже к концу августа исчез внук. Накануне он подошел к Шарику, погладил его, дал кусок мяса из супа и сказал, что уезжает к отцу и матери.
— Учиться мне надо, Шарик... учиться. До следующего лета, прощай!
Потом стала осыпаться листва. Ударили заморозки. И однажды из хлева раздался тонкий короткий визг. Шарик уже знал, что это означает, и сидел опустив голову. Он не поднял ее и тогда, когда хозяин вышел из хлева. К Новому году не стало и коровы, — ее свели со двора.
— Прощай! — промычала она Шарику.
Шарик побежал за ней до ворот.
— Всего тебе доброго! — от всего сердца пожелал он.
И вдруг исчез петух. Куры отнеслись к этому спокойно, но Шарику это очень не понравилось. Сразу стало пусто во дворе. И главное — тихо без петушиного крика. А потом одна за другой стали исчезать и куры.
И Шарик остался во дворе один. Правда, его кормили, не обижали. Но ему было как-то не по себе. И однажды он вошел в дом.
— Разрешите? — сказал он, приоткрыв дверь на кухню.
— Да-да, заходи, — ответил хозяин.
Шарик вошел, помялся и, виновато глядя на хозяев, сказал:
— Вы уж не обижайтесь, но я вынужден буду уйти от вас.
— Это почему же? — удивился хозяин.
— Да делать мне у вас больше нечего...
— Ну, это ерунда. Вон в городе сколько собак, и тоже ничего не делают, а их и кормят, и на прогулку выводят, и чистят, и моют. Так что живи.
— Нет, нет... Я так не могу. Я не привык есть даром хлеб. Это уже не жизнь. Так что прощайте! — И Шарик вышел, притворив носом дверь, чтобы не выстудить дом.
На улице заметал ветер. Было холодно.
1976
СОВРЕМЕННАЯ ВЕРСИЯ
С осени этого года все чаще стали обворовывать дачи. То тут, то там. У одного народного артиста «хохлому» и ковер стащили. Шарят. Дачи беззащитные стоят, без охраны. А понастроили их тысячи. И кооперативные, и так просто. Целые поселки. В зимнее время ни души. Как хозяева уберут яблоки, так и дачи на замок до будущей весны. Заходи, сбивай замки, чисти. Не сразу и узнаешь, что «гости» побывали. Конечно, взять бы что получше из вещей да увезти в город, — а куда, если сами были рады избавить квартиру от лишнего? А оно, лишнее-то, не такое уж и худое. Простыни, наволочки, пододеяльники. Та же посуда. Разные вазочки, керамика, проигрыватель, вилки из нержавейки. А доброму вору все впору. Он и топор на кружку пива сменяет. Ему что, ему не жалко.
Юрий Николаевич всеми этими неприятностями был крайне озабочен.
Как-то незаметно, раз от разу, дом плотно заселился вещами. И кое-что ценное переехало из городской квартиры на дачу. И одежду поприличнее стали оставлять. Не расхаживать же по участку в старье. А теперь вот изволь тревожься.
На март неожиданно выпал отпуск. И Юрий Николаевич тут же собрался и поехал с женой на дачу.
С чувством радостного облегчения обошел он все свое хозяйство: сараи, кладовки, сад. Все осмотрел, проверил и впервые за последнее время спокойно уснул, не ворочаясь тревожно среди ночи.
Все было хорошо. Погода стояла мягкая. Отдыхалось спокойно. А тут еще приехала племянница жены, художница Алка, писать его портрет для осенней выставки. И Юрий Николаевич стал позировать, представляя, как его портрет будет висеть в выставочном зале и все будут на него глядеть, а знакомые узнавать и удивляться, а то и завидовать, что вот он удостоился такой чести.
Позировал Юрий Николаевич с удовольствием. Он сидел за письменным столом, но, конечно, не читал и не писал, а только делал вид, что работает. На самом же деле слушал музыку, ловя разные станции отличным приемником «Шарп», купленным по случаю в комиссионном магазине.
Оставалось совсем немного, чтобы закончить портрет, но Алку вызвали в Худфонд, и она уехала. А потом кончился отпуск, уехал и Юрий Николаевич. И опять его стали тревожить опасения, как бы не обворовали дачу. Тем более что он поленился увезти приемник — сунул его в нижний ящик письменного стола, прикрыл бумагой. Теперь раскаивался — надо бы забрать. Спокойнее было бы. И в первый же выходной наладился поехать на дачу, но позвонила сестра жены, Зинаида, и попросила ключи от дачи, потому что у Алки выкроилось время и она хочет закончить портрет, отработать окно с яблоней.
— Мы там поживем немного, если можно, а?
— Конечно, конечно.
Юрий Николаевич обрадовался, что самому не придется ехать. Но вскоре все же поехал. Надо поглядеть, как они там.
Каково же было его удивление, когда вместо Алкиной матери нашел там Алкину подружку.
— Это Нина, — вскочив с дивана, сказала в некотором смятении Алка. — Тоже художник. Мама не смогла приехать. Ей нездоровится, а я одна побоялась... И вот Нина...
Нина тоже встала с дивана, видимо чувствуя себя не очень-то удобно в присутствии нежданного хозяина. Была она высока, стройна, черты лица ее были грубоваты, но это как-то очень подходило к ее худощавой фигуре.
«Наверно, тоже безмужняя», — подумал, уже более приветливо вглядываясь в нее, Юрий Николаевич.
— Так и скучаете вдвоем? — с игривой ноткой в голосе сказал он.
— Да нет, особенно скучать не приходится. Тороплюсь с портретом, а Нина на этюдах, — не почувствовав игривой нотки в голосе Юрия Николаевича, суховато ответила Алка. — Вы, может, чаю хотите, я поставлю.
— Нет-нет, я сейчас домой, только яблок наберу. — Он посмотрел на свой портрет. Он стоял на этюднике, на том же месте у изразцовой печки. В окно так же виднелись толстые ветви яблони, но снегу на них уже не было — стаял, и от этого в комнате было немного темнее.
Юрий Николаевич набрал в погребе яблок, набил еще сетку, оставил Алке с подружкой и уехал, предварительно проверив, на месте ли «Шарп». Приемник лежал на месте. Бритву же забыл взять, оставил ее на самом видном месте. И ругал себя в электричке за рассеянность.
Через несколько дней Алка привезла ключи от дачи. И снова Юрий Николаевич стал тревожиться.
— Как там дом-то? Надо бы поглядеть, — сказал он жене.
— Ну как, обыкновенно...
— Мало ли... может, плохо закрыла.
— Почему же плохо? Она аккуратная.
— Все же надо бы посмотреть.
Но в ближайшее время съездить на дачу не удалось — был в командировке в Москве, потом немного простыл, но как только выздоровел, сразу же поехал с женой на дачу.
Первое, что его поразило, так это лом. Он стоял у входных дверей, на крыльце.
— Гляди, лом! — сорвавшимся голосом сказал жене Юрий Николаевич.