ев ‑ как они умудряются не путаться в таком количестве пальцев? ‑ длинные и быстрые.
Мне достаточно одного дня, чтобы понять: соплеменники обходят Кэррила Уолтерса стороной, окружая его таким же благоговейным почтением, каким окружены мои защитники. На выяснение причин такого отношения уходит немало времени. Кэррил Уолтерс не защищает и не карает. Не думаю, что у него есть тайные совместные реальности с охраной. Я остаюсь в неведении до тех пор, пока женщина Мира не погибает от ножа.
Это происходит во дворе, холодным днем, пока я гляжу тоскливым взглядом в ясное небо над головой. Раненая вскрикивает. Убийца вырывает нож из ее живота, и следом за лезвием из тела бьет фонтан крови. Несколько секунд и грунт вокруг пропитывается кровью. Все, кроме меня, отворачиваются. Зато Кэррил Уолтерс приближается своей старческой походкой, опускается рядом с телом на колени и безуспешно пытается спасти жизнь уже мертвой женщины.
Разумеется, ведь он лекарь! Земляне не досаждают ему, потому что знают: в следующий раз его помощь может понадобиться им.
Как я глупа, что сразу этого не поняла! От меня как от осведомительницы ждут прыти. Я вижу только один путь.
Несколько дней я выжидаю, потом сажусь в тюремном дворе на землю, подпираю спиной стену и приказываю себе почти не дышать. По прошествии нескольких минут я резко вскакиваю. Меня сразу начинает мутить, и я усугубляю свое недомогание, задерживая дыхание. Потом я что есть силы врезаюсь в каменную стену и сползаю по ней. Я сильно ударилась лбом и рукой. Один из людей моей покровительницы что‑то кричит.
Минута ‑ и рядом оказывается сама Пек Факар. Я слышу ее голос и все остальные голоса сквозь пелену тошноты и боли.
‑ Врезалась головой в стену. Сам видел.
‑ ...говорила мне, что у нее бывают такие приступы...
‑ ...разбила башку...
Я ловлю ртом воздух, борясь с тошнотой.
‑ Лекарь, землянин...
‑ Землянин? ‑ Я слышу в голосе Пек Факар подозрение и лепечу:
‑ Болезнь... один землянин говорил мне... с детства... без чужой помощи я... ‑ Меня рвет прямо ей на ботинки ‑ весьма полезная случайность.
‑ Приведите землянина, ‑ скрипит Пек Факар. ‑ И возьмите полотенце!
И вот ко мне наклоняется Кэррил Уолтерс. Я цепляюсь за его руку, пытаюсь улыбнуться и теряю сознание.
Когда я прихожу в себя, выясняется, что я лежу на полу в столовой, а землянин сидит рядом, скрестив ноги. Несколько моих соплеменников с хмурым видом жмутся к дальней стене.
‑ Сколько пальцев ты видишь? ‑ спрашивает Кэррил Уолтерс.
‑ Четыре. Разве их у тебя не пять?
Он разгибает пятый палец и говорит:
‑ Тебе лучше.
‑ Нет, не лучше, ‑ возражаю я. Он обращается ко мне на детском, упрощенном языке, да еще с причудливым акцентом, но понять его можно. ‑ У меня болезнь. Так сказала другая целительница‑землянка.
‑ Кто?
‑ Ее звали Анна Пек Ракова.
‑ Какая болезнь?
‑ Не помню. Что‑то с головой. От болезни у меня припадки.
‑ Какие припадки? Ты падаешь на пол?
‑ Нет. Да... Иногда так, иногда по‑другому. ‑ Я смотрю ему прямо в глаза. У него странные глаза: меньше моих, невероятной голубизны. ‑ Пек Ракова сказала, что при таком припадке я могу умереть, если мне не помогут.
Он не реагирует на мою ложь. Или реагирует, но я не понимаю его. Раньше мне не приходилось доносить на землян. Его вопрос звучит чудовищно, даже для узника тюрьмы Аулит:
‑ Что ты сделала?
Я отвожу глаза.
‑ Я убила родную сестру. ‑ Если он потребует подробностей, я закричу. Голова раскалывается от боли.
‑ Извини, ‑ бормочет он.
За что он просит прощения? За то, что задал неуместный вопрос или что я убила Ано? Пек Ракова была другая: она имела хоть какое‑то понятие о приличиях.
‑ Та землянка, целительница, говорила, что за мной должен наблюдать лекарь, который знает, что делать при новом припадке. Ты это знаешь, Пек Уолтерс?
‑ Да.
‑ Ты будешь за мной наблюдать?
‑ Буду. ‑ Он уже и так внимательно за мной наблюдает. Я трогаю свою голову: она обмотана тряпкой. Боль становится нестерпимой. Я отнимаю от головы руку, липкую от крови.
‑ А что взамен? ‑ спрашиваю я.
‑ Как ты платишь Пек Факар за защиту?
А он смышленее, чем мне казалось!
‑ С тобой я этим поделиться не смогу.
‑ Тогда расскажешь мне о Мире.
Я киваю: обычная просьба землянина. Как я уже говорила, они просят очевидных сведений. Я перестаю видеть столовую. Свет меркнет.
Пек Факар все это не нравится. Но я как раз передала ей оружие, принесенное "кузеном". В камере под койкой я оставляю записки для тюремной администрации. Пока заключенные во дворе, ‑ а мы торчим там каждый день, независимо от погоды, ‑ под койкой появляется то, о чем я прошу. Пек Факар требовала любое оружие, но я не ожидала, что это будет оружие землян. Теперь в тюрьме есть человек с пистолетом. Понятно: всем наплевать, что мы, нереальные, сотворим друг с другом ‑ хоть перебьем. Больше стрелять все равно не в кого: вокруг только те, кто и так умер.
‑ Без Пек Уолтерса я откину копыта, ‑ внушаю я хмурой Пек Факар. ‑ Он владеет особым земным методом, останавливающим припадок.
Она грозно смотрит на меня. Но как бы она ни сердилась, никто, даже те, кто потерян для реальности, не в силах отрицать, что у инопланетян есть свои тайные знания. Да и раны у меня самые настоящие: кровь, повязка на голове, заплывший левый глаз, содранная кожа на левой щеке, синяя рука. Она поглаживает земное оружие ‑ скучную стальную машинку.
‑ Ладно, можешь держать землянина при себе, если он согласится. Только зачем ему соглашаться?
Я со значением улыбаюсь. Пек Факар никогда не клюет на лесть, потому что любовь к лести ‑ признак слабости. Но она понимает мою улыбку ‑ или воображает, что понимает. Я пригрозила землянину, что она его не пощадит, и теперь вся тюрьма знает, что ее власть распространяется не только на соплеменников, но и на чужаков. Она по‑прежнему хмурится, но уже не столь зловеще.
Потом начинаются мои беседы с землянином.
Разговаривать с Кэррилом Пек Уолтерсом, значит, поминутно испытывать замешательство и отчаяние. Он сидит напротив меня в столовой или в тюремном дворе и прилюдно скребет у себя в голове. Когда у него хорошее настроение, он издает ртом отвратительные свистящие звуки. Он затрагивает темы, которые могут обсуждать только очень близкие люди: состояние его кожи (она усеяна странными бурыми шишками) и легких (забитых мокротой). Он ужасный невежа: не знает, что приличная беседа начинается с обсуждения цветов. Говорить с ним ‑ все равно что беседовать с ребенком, способным, правда, ни с того ни с сего перейти к обсуждению конструкции велосипеда или постулатов права.
‑ Вы считаете, что личность значит очень мало, а группа ‑ все, заявляет он.
Мы сидим во дворе, под каменной стеной, чуть в стороне от остальных заключенных. Некоторые из них посматривают на нас исподтишка, другие таращатся в открытую. Я сержусь. Я вообще часто сержусь на Пек Уолтерса. Все развивается не так, как я рассчитывала.
‑ Что за чушь! Личность имеет в Мире огромное значение! Мы по‑настоящему заботимся друг о друге, и никто не остается за пределами нашей общей реальности.
‑ Точно! ‑ соглашается Пек Уолтерс, только что научившийся от меня этому слову. ‑ Вы так заботитесь о других, что никто не может остаться наедине со своими мыслями и чувствами. Один ‑ это плохо. Действовать в одиночку ‑ плохо. Реальность ‑ только совместная.
‑ Конечно! ‑ подтверждаю я. Неужели он настолько глуп? ‑ Реальность всегда общая. Существует ли звезда, чей свет доступен лишь одному глазу?
Он улыбается и произносит что‑то на своем языке. Заметив, что я не понимаю, он повторяет то же самое:
‑ В лесу падает дерево. Рухнул ли дуб, если этого никто не видел?
‑ Неужели на твоей планете люди верят, что они... ‑ Я не могу подыскать слов.
‑ Люди верят, что они реальны всегда ‑ и по одиночке, и вместе. Даже тогда, когда другие объявляют их мертвыми. Даже когда они совершают преступление.
‑ Но ведь они нереальны! Как же иначе? Ведь они нарушили совместную реальность! Если я тебя не признаю, если для меня не существует реальности твоей души, если я отправляю тебя к предкам без твоего согласия, то это доказывает, что я не понимаю реальности, а следовательно, не замечаю ее! Так могут поступать только нереальные!
‑ Младенец не видит совместной реальности. Младенец нереален?
‑ Конечно. До достижения возраста познания дети нереальны.
‑ Значит, убивая ребенка, я не совершаю преступления, потому что не нарушаю реальность?
‑ Неверно! Убить ребенка значит лишить его возможности перейти в реальность еще до того, как он сможет присоединиться к своим предкам. А также лишить этой возможности его детей, предком которых он мог бы стать. Никто в Мире не убивает детей, даже загубленные души в Аулите. Ты хочешь сказать, что у вас на земле люди убивают детей?
Я не понимаю его взгляда.
‑ Да.
Наступил мой шанс, хотя не в том виде, как мне хотелось бы. Что ж, я должна исполнить свой долг.
‑ Я слыхала, что земляне убивают людей, изучая жизнь. Чтобы знать то, что знала Пек Ракова о моем мозге. Это правда?
‑ И да, и нет.
‑ Как это "и да, и нет"? Дети используются для научных экспериментов?
‑ Да.
‑ Что за эксперименты?
‑ Правильнее спросить, что за дети? Умирающие. Еще не родившиеся. Родившиеся... не такими, как другие. Без мозга, с неправильным мозгом.
Я пытаюсь все это осмыслить. Умирающие дети... Видимо, он имеет в виду не совсем мертвых, а в состоянии перехода к своим предкам. Что ж, это не так уж дурно, но при условии, если телам позволят отпустить душу. Дети без мозга или с неправильным мозгом... Тоже допустимо. Таких нереальных бедняжек все равно пришлось бы уничтожить... Я не развиваю эту тему, сейчас меня интересует другое.
‑ А реальных, живых детей вы для науки не используете?
Он бросает на меня взгляд, который я не могу распознать. Выражения земных лиц по‑прежнему загадочны.