– Я надеялась, что они выше этого.
– Разве есть народ, – спросил ее Хасан, – который выше этого?
Клаус хмыкнул.
– Будет, мне кажется, похоже на бисмарковские войны. Радио у них нет, но телеграф должен быть. Аэропланов тоже нет, но дирижабли меня бы не удивили.
– Как ты можешь так отстраненно говорить о войне? – набросилась на него Иман.
Но Клаус только пожал плечами.
– А как еще? – спросил он. – Нам остается только смотреть со стороны.
Ладаван, Янс и остальные промолчали.
Еще через день вернулся второй инобус со свежими продуктами и дополнительным снаряжением. Мизир извлек из груза богатые запасы химикатов, звуковой лазер и сканирующий электронный микроскоп.
– Полевая модель, – сказал он, устанавливая его, – а все же наконец у меня есть глаза!
Сунг осмотрел аэрозонды, шары для запуска в высокие слои атмосферы и счел их пригодными.
– Взгляд с высоты дает больше, – пояснил он и улыбнулся Мизиру: – Так что мне тоже приходится рассматривать очень малые объекты.
С Баширом и Халидом прибыла группа техников, которые под ревностным надзором Янса начали собирать сверхлегкую машину.
– Там спрашивали, можно ли уже выпускать другие команды, – рассказывал Хасану Башир.
– Нет.
– Но… я им сказал…
– Тебе не полагалось ничего говорить! – выкрикнул Хасан с такой яростью, что несколько голов повернулось к нему, а Башир съежился. Хасан сразу пожалел о своей грубости, но продолжал сурово: – В городе что‑то происходит.
Он рассказал о восхождении Голубой Планеты, Аль‑Азрак[9] и неожиданной военной активности батинитов.
– Новая звезда отмечает для них сезон джихада, – предположил Башир.
– Джихад – не сезонная охота, – упрекнул его Хасан, – Истинный джихад – борьба с собственным сердцем.
– Может, и так, – вставил Янс, подслушавший их разговор, – но если людям вздумалось повоевать, им любая причина хороша, – Он задумчиво разглядывал свою летающую машину, – Надеюсь, у них нет противовоздушной артиллерии.
Иман научилась различать батинитов.
– Они только кажутся одинаковыми, – сказала она, – из‑за необычности, которая отвлекает нас от индивидуальных различий.
– Да, – кивнул Сунг, – как арабские завитушки. Все буквы выглядят одинаково.
– У батинитов в самом деле нет лиц, – напомнила им Иман, – но головы устроены определенным образом. Всегда одно и то же количество впадинок и антенн, и расположены они в одинаковом порядке…
– Меня это не удивляет, – вставил Мизир. – Часто ли люди рождаются с тремя глазами или с носом на месте уха?
– …Но размеры и расстояния между различными чертами так же различаются, как у людей. Мы ведь и узнаем друг друга по длине носов, расстоянию между глазами, величине ртов…
– И длине языков, – шепнул Баширу Янс. – Некоторые куда длиннее нормы.
– …Я выделила семьдесят три измерения для голов батинитов. Диаметр ямок; отражающие свойства желатинового заполнителя; длину выростов, размер и количество «лепестков», оттенок кожных чешуй…
– Не стоит перечислять все, – перебил ее Хасан.
– …И так далее. Все они слишком необычны, поэтому наше сознание их не регистрирует, но Разум способен измерять, отмечать и распознавать отдельную личность.
– А между двумя расами есть системные различия? – заинтересовался Мизир. – Мне приходило в голову, что у кобальтовых «лепестки» должны быть шире и чаще расположены, чем у лазурных.
– Так и есть! На носовых отверстиях.
Мизир кивнул. Он был доволен собой.
– Я догадываюсь, что это излучатели тепла, хотя до анатомических исследований уверенно сказать не могу. Если кобальтовые – тропическая раса, то для них важнее быстро отдавать излишки тепла. Ни у одного высокогорного вида в этой долине не оказалось выраженных лепестков – и ничего похожего. На такой высоте не приходится заботиться об излишках тепла.
– Еще одно доказательство, – заметил Башир, – что население города пришло из другой части мира.
Разум вылавливал нити смысла из клубка звуков, составлявших устную речь батинитов. Задача усложнялась существованием двух языков, каковые Разум объявил родственными в пятой степени и примесями десятков диалектов и арготизмов.
– Портовые жители, – указывал Клаус, – наверняка говорят на собственном языке. И воры, шепот которых мы иногда подслушиваем ночью.
– Какой там шепот, – возразила Иман. – Гудение, щелчки и причмокивания.
– Эти впадинки у них на головах, – размышлял Мизир, – барабанные перепонки. Удивительное устройство. Они так же мало приспособлены для речи, как губы и язык человека. Но их использовали, и они делают свое дело.
– Если они способны говорить двумя сторонами рта одновременно, – заметил Клаус, – то могли бы иной раз говорить одной стороной одно, другой – другое.
– Вот как полезно иметь запасные отверстия, способные издавать звуки!
Клаус пробормотал что‑то еще и засмеялся собственной шутке, не понятной остальным, потому что сказано было по‑немецки. Вообще‑то она относилась к запасным отверстиям для издавания звуков.
Они ввели в Разум ропот толпы в ночь первого восхождения Аль‑Азрака, и Разум выдал в ответ такую же невнятицу с отдельными выкриками: «Голубая планета/ встает/ поднимается/ и/возможно/ выражение страха и отчаяния». Это был еще не перевод, но намек на понимание.
Возможно, существовал и третий язык, беззвучный, потому что иногда они наблюдали собравшихся вместе батинитов, молчащих и тем не менее явно общающихся.
– Эти усики‑антенны, – сказал Мизир, – улавливают запахи. На близком расстоянии они переговариваются запахами.
– Неэффективный способ, – фыркнул Клаус.
– Малая эффективность – признак естественного отбора, – доказывал свое Мизир, – да и сообщения могут быть очень простыми: «Беги! Сюда!»
– Нет, не запахи, – возразила Иман, – во всяком случае, не только запахи. Заметь, как они касаются друг друга, как поглаживают лепестки. Они общаются посредством прикосновений. – Она вызывающе вздернула подбородок, и никто не осмелился возразить, потому что она и сама часто обходилась прикосновениями вместо слов. – Ведь что такое рукопожатие, хлопок по плечу, – настаивала она, – или поцелуй?
Все сошлись на том, что поглаживание друг другу лепестков заменяет поцелуй. Иногда вместо поглаживания было короткое отрывистое касание.
– Вроде как чмокнуть в щечку, – сказал Янс.
Иногда это делалось явно напоказ. Иногда украдкой, со множеством предосторожностей. Что бы ни означало это движение, горожане часто прибегали к нему.
– Ласковый народ, – сказал Башир.
Иман промолчала и взъерошила пареньку волосы.
Башир дистанционно пилотировал зонд, сопровождающий солдата, выбравшегося ночью в парк. На его лазурном теле была бледно‑желтая мешковатая униформа местной армии, и Разум не сумел выделить никаких знаков отличия. Батинит ехал на шестиногой лошадке мимо заброшенных полей по гравийной дорожке, выводившей к ухоженному когда‑то парку на холме. Оружия при нем не было.
Добравшись до ровной площадки, где горожане занимались спортивными играми, уступившими теперь место более воинственным упражнениям, солдат спешился и заговорил глухой барабанной дробью, напоминающей звук далекой дарбуки.[10]
Ему ответил другой барабанщик, и из рощицы местных кедров и тополей вышел высокий стройный батинит с кожей цвета кобальта. Двое сошлись и постояли немного, переговариваясь щупальцами верхних рук. Затем второй заговорил двумя голосами. Первый голос произносил: «Показывать/демонстрировать/проявлять – мне/этот/ – ты/представлять одно средство – настоящее время». Второй в то же время говорил: «Страх/ужас/ бежать‑или‑сражаться/ – я это средство – теперь и в дальнейшем». По крайней мере, так воспринимал их Разум.
– Какие же нужны уши, – восхитился Башир, – чтобы разбираться в этом дуэте.
Солдат отвечал таким же двухголосием. «Проявлять/показывать – это/то средство – еще нет» и «это (мн.) – отчаянное решение/убежище (?) – теперь и в дальнейшем».
Кобальтовый принес корзину и, открыв ее, стал доставать тарелки с зерновой кашицей и бобами – излюбленным батинитами угощением для пикников. Земляне прозвали его «батинитским силосом». «Ешь/принимай – этот предмет/вещь – ты/это средство – прошедшее время».
Солдат тоже захватил угощение: густую желто‑зеленую жидкость в грушевидных бутылочках, крышки с которых он сорвал маленьким инструментом. Оба сняли с себя верхнюю одежду – сложная процедура, когда четыре руки приходится извлекать из четырех рукавов, – открыв таким образом ротовые отверстия на туловище.
– Интересно, съедобно ли это для людей? – заговорила Иман. Она стояла за спиной Башира, глядя через его плечо. – Новый экзотический вкус… – спрос на такие вещи неизменно возрастал. Возрождение, новые открытия. Искусство, литература, песни, наука… Все старое обновлялось, и новое заглатывалось не жуя.
– Я экстрагировал сок масляной травы, – сказал Мизир, пивший с Ладаван и Клаусом кофе за высоким столом, – но еще не разобрался, что получилось: напиток или горючее. Янс не позволил мне залить его в бак своей машины и пить тоже отказался.
Все рассмеялись, а Клаус кивнул на крошечную чашечку в руках Мизира, содержимое которой тот изготовил по турецкому рецепту:
– Выпил бы сам, какая тебе разница?
– Кофе, – величественно ответствовал Мизир, – не просто вода, в которой искупалась пара кофейных зерен. – Захватив чашку, он отошел от стола и присоединился к Баширу с Иман. – Хасан? – спросил он, оттопырив губы для глотка.
Иман покачала головой:
– Он всегда осторожничает с новыми мирами.
Мизир переключил внимание на экран, где солдат погладил щупальцем лепестки на голове кобальтового и вдруг запустил это щупальце в собственный рот.