Я инспектирую кабинет. Рыбки плавают по своим делам – им, похоже, вообще все по барабану. Цветы растут, в холодильнике бутылочки с йогуртом, в шкафчике – печенье и соки. Никакого чая или кофе, никаких чашек.
У меня насчет чашек есть теория. Чашка – вещь из той жизни, что вне работы. И когда приносишь в офис чашку, это словно означает, что ты привносишь туда нечто из домашней жизни, ну вот как я носила в портфеле маленькую резиновую белочку с шишкой в лапах. Это была моя игрушка из детства, и всякий раз, открывая в школе портфель, я натыкалась на белочку и ощущала себя уже не так неуютно и одиноко, потому что она была частицей дома.
Так и с чашкой.
Но в последние годы дом перестал быть тем местом, где я чувствовала себя тепло и спокойно, и я решила, что чашка мне ни к чему. Я покупала пакетики сока с приклеенной к ним соломинкой, или небольшие бутылочки, и вопрос чашки отпал сам собой. А сейчас у меня дома и вовсе нет – я скитаюсь по чужим углам, моя жизнь разрушилась, и мне кажется, что, попади я теперь в свою квартиру, я ее даже не узнаю, таким далеким стало мое прошлое всего трехдневной давности. Словно Мирон и правда убил меня, и я воскресла в какой-то совершенно другой реальности из ниоткуда. И никто в толк взять не может, что я за персонаж, куда подевались прежние, откуда я?
Так что я буду пить соки из пакетиков. Мне не нужно ничего приносить сюда, чтобы ощущать себя не так одиноко, потому что мне не одиноко. В моей жизни появились люди, с которыми меня связывают настоящие отношения, а не просто посиделки в кафешке. Хотя я, безусловно, стала другой, я и чувствую себя по-другому. Может, и правда я умерла и попала в параллельный мир?
Ну, да это полбеды. Хуже другое: я вообще перестала узнавать себя, я не знаю эту малахольную бабу, которая влезла на работу в какую-то контору, а по ночам зарывает трупы. Я понятия не имею, кто на меня пялится из зеркала, вспоминаю, как спокойно рассказывал Мирон о структуре и правилах их убийственного профсоюза, а я сидела и молча слушала… даже если бы я могла говорить, я бы все равно молчала, но отчего я не ужасалась, не строчила гневные обличительные мессиджи в планшете? Не знаю.
Все, кто хочет сделать меня лучше, ступайте на фиг и больше не грешите.
Потому что я не хочу быть лучше. Потому что когда я была по общепринятым меркам лучше – на мне ездили верхом все, кому не лень. Я больше не хочу жить так, чтобы одобрительно кивала головой бабушка Дуся со второго этажа, потому что моя жизнь – это не ее, блин, собачье дело. И вообще ничье. Где была бабушка Дуся, когда свекровь, по общепринятым меркам, глубоко порядочная женщина, и мой муж, этот прекрасный, порядочный молодой человек, заказывали меня киллеру и требовали мой глаз в майонезной баночке? Где был социум, когда я писала завещание, бродила потерянно по улицам Александровска, прощаясь со всем, что я любила? Социум одобрительно кивал – как же, все чинно и благородно, как и полагается порядочной жертве.
Нет, ребята, ступайте лесом, я больше не жертва. И если я в ваших глазах в связи с такой переменой перестала быть порядочной – значит, так тому и быть. Мой глаз в майонезной баночке вас не смущал? До свидания. Больше мне ваших оценок не требуется.
А все-таки я права, когда думаю, что кто-то из охранников Фролова был связан с той кошмарной девицей, которую мы закопали на острове. Никак иначе не попала бы она в здание и не узнала бы обо мне и о том, что собеседование назначено, и Мирослава нет на месте.
А вот то, что Мирослав попросит меня побеседовать с кандидаткой – это уже было на «авось». Хотя, вполне можно предположить, что после собеседования с другим человеком она бы позаглядывала во все кабинеты и нашла бы меня в любом случае. Столько телодвижений ради того, чтобы пять минут со мной поговорить! Даже человека убила ради этого. Нездоровая психика была у покойной. Смерть ей очень к лицу.
Я включила планшет – так и есть, несколько сообщений от Матвея.
«Лина, ты где? Как твои дела? Как ты себя чувствуешь?»
«Лина, ну просил же – держи планшет включенным!»
Вот, блин, он уже пытается мной командовать! Ну нет, парень, этому больше не бывать. И хотя ты мне очень нравишься, я ни за что не стану встречаться с тем, кто пытается мной руководить.
Я откладываю планшет как раз тогда, когда звонит телефон. Это Петька. Ну что за невезение!
Я нажимаю кнопку отклонения вызова и пишу ему эсэмэску. А что еще мне остается делать?
«Петь, говорить не могу, пропал голос. Что нового?»
«Лина, я приеду к тебе. Мы с Тонькой. Примешь нас?»
Петька не нашел бы более неподходящего времени для визита. И первым моим побуждением как раз и было сослаться на ремонт или обстоятельства… но дело в том, что Петька никогда бы не ринулся вот так в гости, если бы все у него было в порядке. Тем более он не знает ни о моем разрыве с мужем, ни о чем другом. И если он просит принять их с Тонькой и при этом согласен сосуществовать с Виктором – значит, у него случилось нечто нехорошее.
«Конечно, приму, приезжайте».
«Лина, мы стоим у твоего дома. Ты на работе?»
Стоят. У моего дома. Конечно же, я на работе, а где мне быть в это время? Ну что за… Ладно, проехали. У Петьки реально что-то произошло, раз ему так приспичило. Но что мне-то делать?
«Сейчас приеду, подождите немного».
Нужно вызвать такси. Как? Ладно, пойду к Ольге. Она вызовет, а я сяду и поеду. А поскольку я не могу говорить, на все Петькины вопросы я не отвечу, и это очень удобно.
У Ольги сидит Фролов. Уж не знаю, что эти двое обсуждали, но замолчали сразу, как только я поскреблась в дверь и вошла. Хорошо, что я заранее все написала в планшете.
– Отличный план. – Ольга смотрит на меня насмешливо. – Ладно, подожди, мы сейчас что-нибудь придумаем.
Ничего не надо придумывать, просто вызови мне такси, к чему все усложнять. Мне просто нужно чертово такси, ничего сверхъестественного!
– Что за срочность, интересно? – Фролов читает написанный мной для Ольги текст. – Пошлю с тобой одного из своих ребят, возьмете служебную машину. Он отвезет и привезет, не беспокойся.
А я и не беспокоюсь. Просто ощущаю, что меня считают слабоумной и неспособной на самостоятельные действия и решения.
– Лина, перестань кукситься. – Фролов поднимается и с наслаждением потягивается. – Идем, несчастье. Нечего тебе одной по улицам скакать, пока происходит то, что происходит.
Может, оно уже бросило происходить. Может, со смертью этой жуткой девицы все закончилось. И я вернусь домой, сделаю ремонт и буду жить как жила. Интересно, что у Петьки стряслось, если он сорвал Тоньку из школы и притащился ко мне из самого Питера, да еще в будний день? Ладно, сейчас он расскажет. Куда ему деваться.
Фролов спускается по лестнице в гараж и идет в своей машине. А как же охранник и служебная машина? Чтобы начальник службы безопасности в таком месте – и вдруг работал водителем у обычной служащей? Зачем ему это? Или у него есть какая-то своя цель? Но какая? Что ему нужно? Нет, он вроде бы нормальный дядька, но ему совершенно не по чину делать то, что он сейчас делает.
– Лина, твои терзания такие громкие, что я боюсь предположить, какие мысли бродят в твоей голове. – Фролов насмешливо смотрит на меня. – Я отвезу тебя сам, чтобы не светить тебя перед охраной, потому что кто-то из них – предатель.
Я уставилась на него во все глаза. Вот это да! Значит, он пришел к такому же выводу!
– Не одна ты умная, два и два я тоже умею складывать. – Фролов смеется. – Садись, поехали. На улице холодно, а твои под домом дожидаются. Чай, не лето, чтоб на скамейке стыть.
Октябрь, конечно, не лето.
И река безбожно холодная, и остров весь засыпан листьями.
Но это все не имеет значения, потому что жизнь – весьма нехреновая штука, если вдуматься.
13
Петька очень хороший. И не потому, что мой брат, а по факту. Он добрый, очень такой… настоящий, с ним тепло и уютно, он всегда готов помочь, он в принципе не агрессивен, но вполне способен постоять и за себя, и за близких. Хотя огромная часть наших граждан считает, что все проблемы нужно решать кулаками, а если человек не готов с первой секунды возникших противоречий дать оппоненту в морду, то он слабак. Но Петька не слабак.
Петька очень всерьез воспринял воспитание бабушки Маши, а потом неудачно женился. Причем обе бабушки его отговаривали, но на него словно затмение тогда нашло. Или, переспав со Светкой, он решил, что, как честный человек, должен на ней жениться? Мы с ним никогда не обсуждали этот вопрос, но я иногда думала о Петьке и расстраивалась из-за того, что он так несчастлив, хотя вполне заслуживает счастья.
Я никогда не понимала, где он выкопал это существо. Слов нет, внешность у нее вполне выигрышная – если вам нравятся высветленные волосы, яркий макияж и татуированные брови. Лично мне это всегда казалось вульгарным, но мое мнение в этом вопросе смело можно не учитывать, я признаю, что очень мало понимаю в тенденциях моды, предпочитая чистоту и удобство. Светка всегда при параде, на громадных каблуках, по часу делает прическу, красится и прочее. Правда, от всех этих мероприятий ее лицо не становится более приветливым, а характер – лучше. А еще она всегда орет на Петьку: «ты не муж, ты тряпка!», и тут она где-то даже права, Петька совершенно не готов громко ссориться, бить посуду и Светку. С другой стороны, если она хотела мужа, который бил бы ее по морде, а потом страстно мирился в постели, ей нужно было выбирать какого-нибудь хама, а не моего Петьку, вообще не способного ударить женщину. На Тоньку она тоже орет – как ты мне надоела, спиногрызка! – и Тонька, бедолага, считает часы и минуты, когда обожаемый папуля придет с работы и она снова почувствует себя в безопасности. Светка и колотушек могла выдать, даром что каблуки и маникюр. На меня она как-то раз тоже попыталась наорать, но я выплеснула ей сок на голову, а потом врезала правой в челюсть. С тех пор она меня ненавидит и уважает. Есть люди, которые могут уважать только тех, кто способен их унять и избить, и Светка как раз из таких, Петька ей явно в мужья не годится, ударить эту биомассу он не способен, а по-другому она не унимается.