– Тонь, мы же договорились: ты купишь все, что тебе понравится. Девушка, дайте нам кроватки, постельки и что там еще имеется.
– Есть креслица и столик, и качели. И сундучок для одежек.
– Несите. Так, а мультики ты где смотреть будешь? Ты же любишь мультики?
– Да…
– Петь, забирай покупки и иди в машину, а мы еще побродим.
На втором этаже есть ряд заманчивых магазинчиков, и мы с Тонькой поднимаемся туда. На меня напал кураж, как в детстве, мне хочется купить Тоньке что-то такое, от чего она будет радоваться еще больше. И мы покупаем несколько ярких кофточек, розовую куртку с пушистым воротником и манжетами, белую теплую шапочку, отороченную мехом, и сапожки в тон куртке. Кучу блестящей бижутерии, набор детской косметики в розовом сундучке и стопку дисков с мультами, и нетбук, чтобы все это смотреть. Тонька только вздыхает и робко улыбается, еще не до конца веря своему счастью.
– А себе ты что-то купишь?
Вопрос неожиданный. Ну, что я могу себе купить? У меня все есть. Вот ботинки, пальто и шапка. Ну, брюки и свитер, чего ж еще?
– В другой раз, может быть. Все, поехали. Давай, понесу коробки, в машине рассмотришь. Как раз шкатулка сгодится под все эти блестяшки. А то не дело – шкатулка есть, а украшений нет.
Загрузившись в машину, я с облегчением вздыхаю. Все-таки ходить по магазинам – не мое, но именно сейчас это было очень нужно. Чтобы Тонька поняла, что прошлое осталось позади и теперь она с нами, а мы всегда друг за друга стоим горой, и за нее тоже.
– Ух ты! – Петька рассматривает покупки. – Тонь, красота какая!
– Лина себе ничего не купила.
Никогда в жизни я таких детей не видела. Я вообще не слишком многих детей знаю, но мало кто из них в свои восемь лет способен думать о ком-то еще, кроме себя. Это не потому, что дети плохие, просто маленькие. А вот Петька когда-то всегда заботился обо мне, я думала, это потому, что я младшая. Нашей Тоньке восемь лет, но она такая же, как Петька! Нет, мне этого не понять, но я рада, что она такая.
– А Лине мы сами подарок купим. – Петька весело смотрит на меня. – Уж я знаю какой. Выберем с тобой и сюрприз сделаем, идет?
– Ага. Пап, смотри, какие бусики!
– Да красота неземная. Теперь ты у меня настоящая принцесса!
В мою душу снисходит покой.
Где-то там остров с начинкой из убийц, Мирон пьет кисель в больнице, а в большом офисном здании в моем кабинете снуют рыбки, эльф и божья коровка готовят йогурт. Фролов плетет свои интриги, и Ольга в Озерном лечит своих близняшек от ветрянки. И кто-то по-прежнему хочет меня убить. Но все дело в том, что мне сейчас на это наплевать. Я еду к бабуле вместе со своей семьей – настоящей семьей, а не с чужими людьми, притворяющимися близкими. И через полтора часа мы въедем во двор, бабушка Валя обрадованно всплеснет руками – надо же, приехали, гости желанные и долгожданные, а потом станет причитать: да зачем вы тратились, у меня же все есть! Мы разгрузим машину и накроем на стол, и бабуля станет угощать нас борщом и картошкой с хрустящими огурчиками, а потом мы с Тонькой пойдем на реку смотреть на осень, Петька останется с бабулей и расскажет ей все наши новости, а вечером мы с Тонькой будем играть с пупсиками, читать книжки и смотреть мульты. И больше мне ничего на свете не надо.
Только пусть еще позвонит Матвей. Он всегда звонит утром и вечером, а в течение дня шлет мне на почту смешные картинки с кошками. Я жду его звонков, хоть разговоры наши вроде как ни о чем. Мне нравится слушать его. Это иррационально, конечно, – он где-то совсем далеко, в Израиле. Я единственный раз была за границей – после свадьбы мы с Виктором ездили в Египет, галочку поставили в обязательной программе, но это не то. Матвей где-то там, и уж он мог бы найти себе кого-то рядом, но он звонит мне. Почему-то.
– Я мясо замариновал. – Петька щурится от встречного солнца. – Вечером шашлычков пожарим, а, Лина?
– Тебе цены нет.
Шашлыки – это самое высшее блаженство, я их с лета не ела. В последний раз мы готовили шашлыки, когда закрывали наш сезон отпусков – в середине августа. То был вечер с примесью грусти, Тонька и вовсе расстроилась ужасно и периодически принималась плакать. Мне было ее жаль, но тогда я еще не до конца понимала, почему она расстроилась. Только сегодня поняла – в отделе игрушек.
И дело не в самих покупках. Понятно, что Петька покупал ей одежки и игрушки и старался баловать ее, как мог. Дело в том, как Светка воспринимала такие траты: любая покупка для Тоньки считалась лишней. Светке всегда не хватало денег, а тут на «проклятую спиногрызку» еще тратиться, когда можно купить сотые туфли или новую цацку. Или на что она там спускала деньги, которые приносил ей Петька? Но теперь все позади. И если Петька это уже осознал и стал планировать будущее, то наша Тонька все поняла только сегодня. Как и я.
– Прикинь, комаров уже нет, сядем на веранде, я внесу шашлычки…
– Прекрати, мне уже жрать хочется.
– Лишь бы ты смогла их проглотить.
Да, горло меня беспокоит, но уж как-нибудь постараюсь хоть маленький кусочек одолеть.
Тонька надела наушники и смотрит какой-то мультик, мы подключили нетбук в машине, и ей не до нас. Она пойдет в новую школу, и старая жизнь потихоньку забудется. Главное, чтобы Светка не принялась снова звонить и чего-то требовать.
– Нет, Лина, больше я этого не потерплю. – Петька нахмурился. – Я и так терпел достаточно, все ради ребенка, пока не понял, что она мою дочь просто калечит. Дошло до того, что пришлось отдать Тоню в продленку, и это при том, что мать не работала! Но оставлять ребенка с этим монстром я не мог. Я приезжал в пять, забирал Тоню из группы продленного дня и вез к себе на работу. Не домой к матери, а на работу!
– Так ей было лучше.
– И зачем нужна мать, без которой ребенку лучше? Вот возьми нашу маменьку – я безмерно благодарен ей за то, что она отдала нас бабушкам. Не хотела детей растить? Да плевать, если она пристроила нас так, что мы росли счастливыми и выросли нормальными людьми. Ты помнишь, как бабушка Маша нас в театр водила?
Еще бы не помнить! Целое действо было! Мы одевались очень тщательно – в театр ведь, а не в кино! Выезжали заранее на такси, потому что в театр на трамвае не ездят! Гуляли в фойе, рассматривая портреты артистов, бабушка здоровалась со знакомыми, останавливалась поговорить – о премьерах, а не о глупостях каких-то обывательских! Запах театра, и занавес, и действо на сцене, а в антракте обязательно эклеры и какао! Все это было у нас, все это мы оба помним и хотим, чтобы у Тоньки были такие же счастливые воспоминания. Конечно, со временем Петька женится, но выбирать уже будет очень тщательно. Только до этого еще далеко, а сейчас мы едем к бабуле вместе с Тонькой, и Петька счастлив. Я давно его таким не видела.
И ему совершенно не надо знать, что происходит в моей жизни.
– Ты ничего не хочешь мне рассказать, Лина?
Я мотаю головой – нет, ничего, горло у меня болит, понятно? Я не готова омрачить твою радость сообщением о том, что какой-то перец охотится на меня, невесть зачем. И что я могу рассказать: как мы с Ольгой зарыли его на острове? Ладно бы только его… Нет, это не те истории, которые принято рассказывать в кругу семьи, если только вы – не семейка Адамсов.
– Смотри, наша река.
Это значит, что мы почти приехали.
18
Этой дорогой я могу ходить ночью с завязанными глазами – и не заблужусь. Дорога с бугра спускается в долину, и весной, когда цветут вишни, здесь такая красота, что глаз не отвести: вишневый цвет похож на легкое кружево, ветер подует – и поднимается белоснежный вихрь из лепестков, он означает, что скоро лето. Запах дурманит голову, и кажется, что в жизни все прекрасно.
А сейчас октябрь, и долина окрашена в совершенно другие тона – от красного до оранжевого, река выглядит чистой и холодной. Я точно знаю, что вода уже ледяная. Мы с Тонькой наденем резиновые сапоги и пойдем бродить по берегу. И в песке на дне будут ракушки и нити водорослей, запах мокрого песка и осеннего умирания деревьев и травы останется в памяти на всю зиму. Тоньке пора обзаводиться такими воспоминаниями, они принесут ей радость и вытеснят из ее головы все плохое. Не сразу, а постепенно.
Машина спускается от шоссе вниз – каменистая дорога тянется больше двух километров. Не представляю, как тут ходят пешком, а ведь ходят! Причем тащат на себе груз – сельский магазин торгует минимумом товаров, а если нужно чего-то поинтересней, чем просто хлеб и килька в томате, – за этим пожалуйте в райцентр. Аптека тоже в райцентре. И старухи просят соседей с машинами купить им то одно, то другое, потому что до остановки автобуса на шоссе дойти не могут: далеко и дорога все вверх и вверх, и камни да канавы. Куда старому человеку одолеть такое.
Мы въезжаем на одну из улиц – там почти в самом низу стоит домик нашей бабули. Три года назад мы сделали в ее доме ремонт: провели канализацию, поставили душевую кабинку и водонагреватель, чтобы ей зимой не греть воду и не ходить через весь двор в холодную уборную, рискуя поскользнуться, упасть и замерзнуть. И окна мы поменяли, и холодильник хороший привезли, и микроволновку. Она же старенькая, наша бабушка Валя, ей уже многое с трудом дается.
Я выскакиваю из машины и открываю ворота. Навстречу бежит смешной лопоухий щенок, Тонька, взвизгнув от счастья, выбирается из машины и хватает его на руки. Щенок очень вырос с того времени, как я его видела, и из крохотного комочка превратился в толстячка, смешно переваливающегося на коротеньких лапках. Но он все равно еще маленький, и Тонька пищит от нежности и восторга, тиская его.
– Лина, смотри, да смотри же ты!
– Вижу. Милый, конечно. Тонь, отойди с дороги, я заеду во двор. Петь, присмотри за ней!
Бабули не видно. Обычно она или в огороде, или в доме, но дверь закрыта, а на вспаханных грядах сейчас делать нечего. Я достаю из сумки ключи и отпираю дом – в нем натоплено, чисто, на плите кастрюля с борщом и фирменное бабулино жаркое.