Я поколебался, потом сделал прыжок. Сказал:
– У меня на уме все, Альберт. Подожди, я знаю, что ты собираешься сказать. Ты хочешь спросить, что в этом «все» самое главное. Хорошо. Это Враг. Он меня пугает.
Альберт миролюбиво ответил:
– Да, в этом контексте есть много пугающего, Робин. Враг, несомненно, угрожает всем нам.
– Нет, нет, – нетерпеливо сказал я. – Я не имею в виду угрозу. Просто то, что трудно понять.
– Ага, – ответил он, затягиваясь и глядя на меня.
– Я хочу сказать, что не представляю себе, что происходит во вселенной.
– Конечно, Робин, – дружелюбно согласился он. – Конечно, не представляете. Позвольте объяснить вам многомерное пространство и еще несколько концепций…
– Заткнись, – приказал я, сознавая, что совершаю ошибку. Все согласны, что у меня есть право на человеческие капризы, но иногда я захожу слишком далеко.
Видите ли, у меня есть доступ к бесконечным знаниям, потому что я расширился.
Я не люблю объяснять плотским людям, что произошло со мной, когда я «расширился», потому что они начинают думать, что я выше их. А я не хочу, чтобы они так считали, особенно потому, что я и на самом деле их превосхожу. И эти бесконечные запасы информации, доступные мне, только часть различий между мною и плотью.
Разумеется, доступные мне базы данных на самом деле не бесконечны. Альберт не разрешает мне пользоваться словом «бесконечный» для всего, что можно сосчитать, и поскольку всякие знания сосредоточены в чипах, веерах или тому подобном, безусловно, их кто-то может сосчитать. Кто-то. Не я. Я не собирался подсчитывать количество битов информации и не собирался поглотить ее всю, потому что испугался.
О боже, как я испугался! Чего именно? Не только Врага, хотя он страшен. Я боялся собственных размеров, которые не решался исследовать.
Я боялся, ужасно боялся, что, если начну осваивать всю информацию, позволю себе расшириться еще больше, я перестану вообще быть Робинеттом Броудхедом. Боялся, что перестану быть человеком. Боялся, что та крохотная информация, которая есть я, просто потонет в огромной информации, накопленной всеми.
Когда вы становитесь машинной записью человеческой личности, вы изо всех сил стараетесь защитить свою человечность.
Альберт из-за этого часто теряет со мной терпение. Он говорит, что это недостаток нервной системы. Даже Эсси иногда меня бранит. Она говорит что-нибудь вроде:
– Дорогой глупый Робин, почему нельзя брать то, что принадлежит тебе?
И рассказывает истории из своего детства, чтобы подбодрить меня.
– Когда я была совсем молодой девушкой в академии, сидела в Ленинской библиотеке и забивала себе голову каким-нибудь очередным томом алгебры или тому подобным, я часто заглядывала в висевшее рядом зеркало. Какой ужас, дорогой Робин! Я видела десятки миллионов томов, и мне становилось тошно. На самом деле, Робин, тошно. Меня начинало тошнить чуть ли не физически. При мысли о том, что придется поглотить все эти серые, зеленые и желтые книги, меня выворачивало. Ведь это невозможно!
Я энергично ответил:
– Совершенно верно, Эсси. Я…
– Но для тебе теперь это возможно, Робин! – прервала она меня. – Жуй, Робин! Открывай рот! Глотай!
Но я не мог.
По крайней мере, не пытался. Прочно держался своей человеческой физической формы (пусть и воображаемой) и ограничений, которые с ней связаны. Пусть даже эти ограничения я сам себе устанавливаю.
Естественно, время от времени я черпаю из этих огромных запасов. Но только чуть-чуть. Только откусываю крошечный кусочек на пиру. Можно сказать, что, обращаясь к файлу, я беру только один том. Решительно смотрю только на него и стараюсь не замечать бесконечные ряды «книг» вокруг.
Или, еще лучше, я призываю свою свиту ученых.
Так поступали короли. У меня все преимущества короля. Я делаю, как они. Если им нужно было узнать что-нибудь о контрапункте, они посылали за Генделем или Сальери. Если их ненадолго заинтересовало затмение, прибегал Тихо Браге. Они содержали свиту из философов, алхимиков, математиков и теологов. Двор Фридриха Великого, например, представлял собой перевернутый наизнанку университет. В нем были специалисты всех наук, каких он только сумел найти, а студенчество состояло из одного человека. Самого короля.
Я больше король, чем любой из настоящих королей, и могу позволить себе больше. Могу привлечь любой авторитет по любому предмету. Они мне обходятся дешево, потому что не нужно их кормить или платить их любовницам, и это даже не «они». Все они представлены моей многоцелевой информационной программой Альбертом Эйнштейном.
Поэтому, когда я пожаловался Эсси:
– Я хотел бы понять все эти разговоры о сжимающейся вселенной, – она просто посмотрела на меня.
Потом сказала:
– Ха.
– Нет, я серьезно, – сказал я. И действительно, я говорил серьезно.
– Спроси Альберта, – ответила она, сияя, как солнышко.
– О дьявольщина! Я знаю, что это значит. Он мне все расскажет, но будет говорить гораздо больше, чем мне нужно узнать.
– Дорогой Робин, – сказала она, – возможно, Альберт лучше тебя знает, что именно тебе нужно узнать.
– Дьявольщина, – сказал я.
Но когда я стоял рядом с Альбертом в мрачных металлических туннелях (имитации) корабельных доков, мне показалось, что настало время. Больше нельзя откладывать.
Я сказал:
– Ну хорошо, Альберт. Раскрой мне голову. Вали в нее все. Мне кажется, сейчас я это вынесу.
Он ослепительно улыбнулся.
– Будет совсем не так плохо, Робин, – пообещал он и тут же поправился: – Хотя чудесно не будет. Я согласен, что нам предстоит тяжелая работа. Может быть… – Он огляделся. – Может быть, начнем с того, что устроимся поудобнее, с вашего разрешения?
Конечно, он не стал ждать моего разрешения. Просто окружил нас моим кабинетом в доме на Таппановом море. Я слегка расслабился. Хлопнул в ладоши, чтобы машина-дворецкий принесла выпивку, и удобно сел. Альберт чуть насмешливо смотрел на меня, но молчал, пока я не обратился к нему:
– Я готов.
Он сел и, попыхивая трубкой, принялся разглядывать меня.
– К чему именно?
– К тому, чтобы ты рассказал мне все, что хочешь рассказать уже миллион лет.
– Ах, Робин, – улыбнулся он, – но я так много хочу вам рассказать! Нельзя ли поточнее? Что именно вы хотите сейчас от меня услышать?
– Я хочу знать, какая выгода Врагу от сжимающейся вселенной.
Альберт немного подумал. Потом вздохнул.
– О Робин, – печально сказал он.
– Нет, – возразил я, – никаких «О Робин». Не нужно говорить мне, что я давно должен был сделать это, не нужно объяснять, что предварительно мне следует изучить квантовую механику или еще что-то. Я хочу знать немедленно.
– Вы задаете трудные задачи, Робин, – пожаловался он.
– Сделай это! Пожалуйста…
Он помолчал, размышляя, набивая табак в трубку.
– Вероятно, следует скормить вам всю энчиладу[27], – сказал он, – как я пытался сделать раньше. Но вы отказывались слушать.
Я внутренне напрягся.
– Ты опять собираешься начать с девятимерного пространства?
– С этого и со многого другого, – твердо ответил он. – Все это связано. Ответ на ваш вопрос бессмыслен без всего этого.
– Постарайся сделать попроще, – попросил я.
Он с некоторым удивлением посмотрел на меня.
– На этот раз вы серьезны, не так ли? Конечно, я постараюсь, мой дорогой мальчик. Знаете, что я думаю? Я думаю, лучше всего начать не с рассказа. Я вам покажу картинки.
Я помигал.
– Картинки?
– Я покажу вам рождение и смерть вселенной, – довольный собой, сказал он. – Вы ведь на самом деле просили об этом.
– Правда?
– Да. Трудность в том, что вы просто отказывались понимать, насколько сложен этот вопрос. Потребуется некоторое время, не меньше нескольких тысяч миллисекунд, даже если вы постараетесь не прерывать…
– Я прерву, когда мне понадобится, Альберт.
Он кивнул.
– Да, прервете. Это одна из причин того, что потребуется так много времени. Но если вы согласны потратить время…
– О, ради бога, начинай!
– Я уже начинаю, Робин. Минутку. Нужно подготовить картинку – готово, – с улыбкой заявил он.
И тут же исчез. Вместе со своей улыбкой.
Последнее, что я видел, была улыбка Альберта. Она задержалась на мгновение, потом не стало видно ничего.
– Ты играешь со мной в Алису в Стране Чудес, – упрекнул я его – упрекнул никого, потому что никого уже не было. Не было ни вкуса, ни зрения, ни осязания, ни запаха.
Но слышать можно было, и я услышал рассудительный голос Альберта:
– Немного забавы для начала, Робин, потому что отныне все становится очень серьезно. А теперь… Что вы видите?
– Ничего, – ответил я.
– Совершенно верно. Именно это вы и видите. Но то, на что вы смотрите, есть все. Это вся вселенная, Робин. Вся материя, энергия, время, пространство, которые когда-либо существовали или будут существовать. Это первичный атом, Робин, моноблок, то самое, из чего произошел Биг Бэнг, Большой взрыв.
– Я вообще ничего не вижу.
– Естественно. Невозможно видеть без света, а свет еще не изобретен.
– Альберт, – сказал я, – сделай мне одолжение. Мне ненавистно это чувство пребывания нигде. Нельзя ли увидеть хоть что-нибудь?
Недолгое молчание. Потом вернулось еле заметное улыбающееся лицо Альберта.
– Не думаю, что будет во вред делу, если мы сможем видеть друг друга, – признал он. – Так лучше?
– Гораздо лучше.
– Отлично. Но только помните, пожалуйста, что настоящего света еще нет. Света не бывает без фотонов, а все фотоны еще находятся в одной невидимой точке. Но это еще не все, – продолжал он, довольный собой, – даже если бы мы могли видеть, не существует места, откуда можно видеть, потому что вообще еще нет никакого пространства, в котором находилось бы это «место». Пространство тоже еще не изобретено – или, если выразиться точнее, все пространство, и весь свет, и все остальное все еще находится в единой точке – вот здесь.