Центр Соледара к тому моменту мы уже взяли. Туда переехал штаб нашего отряда, в бомбоубежище в подвале одного из домов. Появилась возможность посещать связиста, у которого был телефон для контакта с домом. Я к тому моменту ни разу не выходил на связь с матерью и женой. Страшно было представить, в каком они состоянии находились. До штаба пешком идти далеко, но у нас была возможность уехать на колесах. История с транспортом была весьма оригинальная. В деревне осталось полно мотоциклов и машин, но добыть себе тачку дорогого стоило. Их обычно сразу забирали себе группы эвакуации и командиры, а мопеды и мотоциклы, если их отремонтировать, вполне годились для передвижения даже по снегу.
Просто позвонить домой было нельзя, связь только через специальное приложение. Работает оно откровенно убого. Я, например, точно зная, что моя жена там зарегистрирована, ни разу не смог ее там найти по номеру. Зато нашел мать, написал, что все хорошо. Живой, здоровый и скучаю. Для аудиозвонков не хватало скорости интернета. Я попросил передать всем, кто меня ждал, «привет», и сказал, что скоро вернусь.
Ситуация на фронте обстояла так, что наш завод был чуть ли не единственной точкой с шикарной панорамой на поля с хохлами и работать оттуда можно было постоянно. Этим стали пользоваться и другие расчеты из нашего взвода. В частности, над нами стоял товарищ из взвода ПТРК. Однажды произошло то, чего желает, наверное, каждый уважающий себя птурщик.
На горизонте замаячил хохлячий танк. Да не просто замаячил, а поехал прямо в нашу сторону. Мы не верили своему счастью. Я бежал за ракетой, чтобы зарядить и отработать, но товарищ, что стоял выше, был быстрее. Ракета разорвала розочкой башню танка, с места командира вылетел хохол. Люки танка не были задраены, он торчал из него, как на параде. Обидно, что не я отработал. Пришлось добивать его контрольным выстрелом. Еще час потом смотрели, как в танке рвалось БК. Всему взводу ПТРК была объявлена благодарность, а стрелявшему вручили награду – золотую монету с изображением черепа, 45 грамм чистого золота.
Так подходил к концу январь. Все устаканивалось, новички нашего расчета уже умели стрелять (спасибо хохлам в посадках, тренировались на них), и мы организовали сами себе ротацию. Ходили на позицию по двое, а двое отдыхали дома. В деревне, в штабе, была баня – не привычная баня, которую представляешь, когда слышишь это слово, а самодельная. Она была сделана из летней кухни, в которой все стены, пол и потолок обшили линолеумом, поставили на печь две огромные кастрюли с водой (во дворе был колодец), дверь обили одеялом. Принцип действия простой: печка нагревает кастрюли с водой, которая начинает испаряться, давая тепло. Конечно, каких-то феноменально высоких температур добиться не удавалось, но хватало для того, чтобы зайти и помыться горячей водой. Я в первый раз за 3,5 месяца помылся горячей водой. Счастью не было предела. Решили тоже жить в деревне, поближе к штабу, к бане.
Мы переехали в дом на той же улице. Навели там порядок, протянули свет, поставили свою колонку с музыкой. Все окна заколотили плотной тканью и фанерой для светомаскировки. В городе один из бойцов другого расчета нашего взвода нашел старенький рабочий ноутбук. Мы качали туда фильмы и всякие дурацкие комедийные сериалы с Буруновым через штабных связистов. Как будто и не на войне вообще. Только арта иногда огород нам перепахивает, картошку не посадить.
Сельская пастораль
К началу февраля было взято то самое село Сакко и Ванцетти, продвижение на этом участке фронта остановилось. Мы перешли, как это сейчас модно писать, к активной обороне. Позицию на заводе пришлось сменить. Нужный нам участок фронта был теперь сильно правее, и видеть его со старой позиции мы не могли. После рекогносцировки было решено занять позиции на самом высоком участке, контролируемых нами бабкосел, в Краснопольевке.
Эта деревня сильно отличалась от окраины Соледара, где мы жили. Целых домов в ней практически не было. Жило двое мирных: дед и бабка. Они тоже отказались эвакуироваться. Проблема этого населенного пункта заключалась в том, что наши позиции там были слишком очевидны и читаемы, потому хохлы постоянно наваливали туда всем, что оказалось у них в арсенале. Ходить там реально было стремно, ездить на мотоцикле тем более. Но мы ездили и ходили. Нам настолько понравилось жить в Соледаре, в домике со светом и возможностью сходить в баню, что мы и думать не хотели о том, чтобы вернуться снова в пещерные условия. Ходили также по двое, два через два.
В то время проблемы со снабжением нас боеприпасами набирали оборот. Нам не доводили эту информацию, но мы понимали, что что-то происходит. ПТУРы пока что были в достатке, потому на нас выходили по рации при любом чихе со стороны хохлов. Порой это доходило до абсурда и жутко напрягало:
– По ребусу слышат миномет, отработайте его.
– Мы не видим это место, оно в низине.
– Мне похуй, работайте.
Страшно даже предположить, сколько ракет мы выпустили в молоко по таким беспонтовым целям. Нас заставляли стрелять «навесиком» через несколько лесополос, без прямой видимости цели. Позже заставляли работать ночью (но у нас не было ночников). Мы постоянно пытались доказать командиру, что мы не можем работать так. Не можем не потому, что нам лень, а потому, что наше орудие не приспособлено для работы по цели, которую мы не видим.
Нам был искренне непонятен мотив такого поведения командования. Сейчас можно сделать вывод, что были проблемы с поставками боеприпасов для арты, но тогда я думал, что на нас кто-то точит зуб, но за что, непонятно. Кульминация этого безумия случилась в одну из ночей, когда один из наших расчетов с командиром-тувинцем, просидевшим лет двадцать, уничтожил ночью БМП.
Тувинец где-то раздобыл обычный охотничий ночник. На них вышли по рации и сказали, что слышат технику. Он в ночник начал просматривать лесополки и, увидев в одной из них движение техники, приказал своим практически на ощупь навестись и выпустить ракету. Пока ракета летела, он, словно при парковке автомобиля, говорил оператору подкрутить выше, ниже, левее. Так и попали в БМП.
Думаю, такие результаты надо документировать и вносить в какие-нибудь учебники или методички для передачи опыта следующим поколениям. Мы были в восторге от такой изобретательности, но понимали, что теперь с нас вообще никогда не слезут, если надо будет отработать ночью. Стали тоже просить ночники у командиров, но нам их не дали, все были на передке у штурмов.
Примерно тогда пришли радостные новости от командования. На передовую привезли медали «За взятие Соледара» для вручения всем участникам штурма города. Слухи ходили разные, кто-то говорил, что только командирам они положены, другие говорили, что всем без исключения. Потом нас начали вызывать в штаб, группами человек по пять. Медали выдавали всем. Лично командир отряда вручал, без пафоса и парадных построений. Пришли, выстроились перед ним, каждому по медали, крепкому рукопожатию и пожеланию вернуться домой живыми и невредимыми. Я был очень рад и этому. Первая настоящая боевая награда. Командир, имеющий возможность хоть иногда, но выбираться в цивилизацию, говорил, что за нами прямо сейчас следит вся страна и важно не обосраться. Обосраться, конечно, в планы не входило, мы пришли побеждать.
На фоне отсутствия наступательных действий и «бездельного» сидения штурмов на передке участились случаи нарушения правил Компании в отношении спиртных напитков. Так, двое бойцов одного из штурмовых отделений, перебрав с домашним вином, найденным в одном из подвалов, застрелили собственного командира. Чтобы другим не повадно было, эти двое неудавшихся продуктов военного воспитания были доставлены к командиру отряда, нещадно отпиздены и украшены, как новогодняя елка, гранатами Ф-1.
Одному привязали гранату к ноге, второму к голове. Усики расслабили, кольца между собой связали леской, потом отпустили. Опущу дальнейшие подробности. Как говорится, если надо объяснять, то не надо объяснять. Вообще алкоголь так или иначе в Соледаре попадался постоянно. То водка какая-то, то вино домашнее. В деревне Благодатное, например, в каждой хате стоял самогонный аппарат, а в подвале – огромная бутыль с вином. Запрет на употребление не был чем-то принципиальным. Да, мы могли за ужином выпить по стаканчику вина, чтобы спалось легче, но никогда при этом не напивались и делали это только в момент ротаций, когда не надо было стоять на позиции. И уж тем более не убивали сослуживцев. За пьянку наказывали только тех, кто, не зная меры, напивался до состояния нестояния или, того хуже, начинал стрелять по своим.
Однажды нам пришлось идти с позиции пешком, мотоцикл не заводился. Мы спрятали его в гараж, чтоб другие не увели, вынули аккумулятор и расстроенные пошли домой. Идти надо было километров пять. Арта хохлов постоянно подгоняла, работая по соседним дворам, где стояли минометы. Примерно на полпути из кустов поднялся заяц. Макс сразу увидел его. Он по гражданке еще был охотником с опытом и очень хорошо стрелял. Заяц бежал от нас метрах в пятидесяти, Макс метко подстрелил его в зад.
– Ебать, попал!
– Пошли добивать!
Усталость моментально прошла, и мы добежали до зайца. Он угрожающе фыркал и пытался кидаться на нас, но нас такой фигней не напугаешь. Макс быстро сел на него сверху, схватил за уши и несколько раз сильно ударил по затылку кулаком. Так они умирают почти моментально.
Радости нашей не было предела. Вместо надоевшей тушенки у нас будет мясо. Да не просто мясо, а зайчатина, честно добытая на спонтанной охоте. Мы с Максом занялись освежеванием, потом я нарезал мясо на порционные куски и замочил в соленой воде. Пожарили зайца с луком и специями на сковороде на печке. Весил заяц килограмм пять. Мы наелись сами, угостили ребят из штаба, мирного мужика и Глухаря. Последний базировался по соседству с нами. В доме, где он жил, располагались пайки и вода для передовых позиций.