Как только Циндер оставил Сетта, тот облегчённо вздохнул и поспешил в процедурный зал к перегонным кубам: запасы зелья для Причастия нужно было постоянно восполнять.
Старый хранитель тщательно отмерял по каплям экстракты, присланные царём Виггом, смешивая жидкости над огнём в сосудах. Погружённый в кропотливую работу, он зачастую терял счёт времени, а постоянный мрак, необходимый для препаратов, делал для него неуловимой смену дня и ночи.
Безмолвно подступивший запах защекотал нос, и отец Сетт вздрогнул: не забыл ли он погасить горелку? Обернувшись, он увидел на пороге зала Циндера. Плечи его вместо боевых доспехов теперь покрыла чёрная медвежья шкура. Обезображенное лицо гегемона в тусклых отсветах предстало ещё более рваным и страшным, чем обычно, но, как подумал старый хранитель, стать его по-прежнему, как и десятки лет назад, нисколько не увяла и не притянулась к земле. С годами Циндер только матерел, подобно любому воину, не прекращавшему своих упражнений: становился сильнее, ловче и хитрее.
Отец Сетт знал Циндера ещё совсем юным кзоргом, когда тот только учился нести щит и копьё. Свои ожоги и навсегда оставшийся с ним запах горелой плоти Циндер получил во время давней войны с северянами. Тогда молодой ван Ингвар во главе рисского войска сумел отбросить набульское воинство от границ своих земель и подступил к стенам Харон-Сидиса.
После долгой осады Ингвар ворвался в истощённую голодом кзоргскую крепость. Харон-Сидис объяло пламя пожара. Циндер, отбивавший от врагов южный бастион, заживо горел в огне. Кзорги понесли тогда большие потери, но сражались отчаянно и сумели отбить рисскую атаку. Много дней крепость переходила из рук в руки. Но вскоре ван Ингвар и царь Годард заключили мир. Рисский вождь вернулся на север с большим откупом и новоприобретённой женой.
Циндер выжил наперекор страшным ранам, ведомый лишь одним стремлением — возродить орден кзоргов, чтобы отомстить риссам. Очень скоро он сделался гегемоном Харон-Сидиса и правой рукой царя. Он вёл войны и никогда не знал пощады.
— Владыка, — почтительно склонил голову отец Сетт.
Циндер сделал короткий жест рукой, прервав излишнюю церемонность старого хранителя. Гегемон светился триумфом. Он громко прошагал на середину зала, словно могучий лев, потрясающий гривой. Ему было чем гордиться — он покорил Нордхейм.
— Великая победа! — поднял глаза на гегемона отец Сетт.
Циндер выдохнул. Устало и недовольно. Старый хранитель не удивился. Даже среди самых грандиозных и разгромных побед гегемон находил ошибки в действиях своих воинов и после проводил с ними долгий поучительный разбор. Циндер никогда не радовался в полную силу военным достижениям. Отец Сетт догадывался, почему. Причиной была обычная человеческая тоска. Кзорги были лишены всего человеческого, прежде всего, свободы, семьи и любви — всего того, за что люди сражались и молились Великой Матери. И если Причастие совершало целительное действие над разумом кзоргов, отнимая память о страхе, пролитой крови и зверствах, то гегемона не лишали воспоминаний, потому что он должен был вести армию, опираясь на свои знания и опыт.
Циндер вполне принимал свою долю. Упиваясь войной, он делал то, для чего был создан. Наслаждался своим величием и страхом, который вселял не только во врагов, но и в собственных воинов. Даже цари боялись его. Ведь именно набульские цари, создавая великую армию кзоргов, опасались военного переворота и обезопасили себя, сделав своих самых могучих воинов зависимыми от Причастия.
— Доложи, как тут у тебя? — произнёс Циндер.
10-7
Его взгляд без интереса скользнул по столам и приборам. А потом гегемон увидел Рейвана, лежавшего под окровавленным покрывалом в тёмном углу зала. К нему тянулась трубка из кожаного мешка, а сам кзорг был бледен и истощён.
Победно горевший взгляд Циндера поблёк, когда он увидел своего лучшего воина немощным.
— Прибыл Зверь, — проскрипел отец Сетт.
Циндер безрадостно приблизился к постели кзорга.
— Он убил Дэрона, — воодушевлённо сказал старый хранитель, желая получить некоторую часть причитавшихся Рейвану почестей.
Отец Сетт протянул свёрток с кожей галинорца. Гегемон с яростью смял кусок плоти. Давняя цель была достигнута, но потеря Рейвана была для Циндера неравной платой за наказание любовника Маррей. Царь Вигг знал, что только рисс может отыскать беглеца в землях северян, и Циндер скрепя сердце отправил Рейвана. Это была для того слишком простая задача — и в то же время несоразмерно опасная.
Циндер повернулся к отцу Сетту с каменным лицом.
— Займись воинами. Всем нужно Причастие в краткий срок, — произнёс гегемон.
Старый хранитель покорно кивнул.
— Он встанет? — тихо спросил Циндер, и Сетт увидел, как в его глазах промелькнули соцветия тревоги и печали большей, нежели от потери очередного кзорга.
— Я обработал его раны, утолил зов Причастия и кормлю растворами через трубку, приглядываю за ним сам, лично…
— Я спросил, — прервал Циндер, — он встанет?
— Если и встанет, боюсь, что с такой раной…
— Драться не сможет, — закончил Циндер, стиснув зубы. — Проклятый галинорец не только Виггу навредил.
— После Эскелле я тоже думал, что он не выживет. Но он удивил нас, — проговорил отец Сетт, подойдя к Рейвану, чтобы сменить мешок с лекарством.
— Он обязан выжить и теперь, — произнёс Циндер. — Даже если не сможет сражаться. Я поставлю его хранителем крепости.
Отец Сетт вознегодовал. Он отдал всю жизнь служению ордену, всем кзоргам он был словно отцом, поскольку из его рук они получали заветное зелье. Чтобы теперь молодой покалеченный кзорг был над ним господином? От злости отец Сетт выронил мешок, и содержимое расплескалось по полу.
Циндер почувствовал недовольство старого хранителя и решительно развернулся к нему.
— Кзорги, остающиеся в крепости, слабеют при тебе, отец. Им нужен воин во главе, а не старец.
— Как прикажешь, Владыка.
Отец Сетт кликнул раба, чтобы тот убрал на полу, а сам с рассудительным спокойствием начал подготавливать новый мешок.
— Но ты не знаешь кое-чего, Владыка, — произнёс он, отмеряя дозу экстракта. — На Звере раны не от рисской стали. У него на руке следы от шипов кзоргского наруча.
Гегемон вновь повернулся к Рейвану, сорвал покрывало и рассмотрел руку. Узнав царапины, Циндер вонзил пальцы в увечное плечо кзорга.
Рейван проснулся от жгучей боли, но пошевелиться от слабости не смог. Ожесточённый взгляд гегемона говорил ему, что он попался: Циндер всё знает и лёгкой смерти не будет. Рейван оскалился, желая вцепиться в глотку убийце своего отца, даже если это была бы последняя атака в его жизни, но вдруг понял, что всё ещё связан ремнями. Бессилие горячо потекло по жилам вместе с кровью из плеча.
— Откуда на тебе раны от кзоргских шипов, Рейван? — произнёс Циндер.
— Я пытался выжить, — хрипло проговорил кзорг.
Циндер глядел на бьющегося под его рукой Зверя и понимал, что скучал по его оскалу, по звону стали и песне ярости, которую они вместе возносили небу во время боя. И оттого гнев, рождённый мыслью о предательстве Рейвана, горячо обжигал Циндера и заставлял его глубже вонзать в Зверя пальцы, пока тот не потерял сознание от боли.
Отец Сетт испугался гнева гегемона и спрятался за столом с перегонными кубами.
— Владыка, — сказал старый хранитель, — Зверь был при осаде Хёнедана, может, в тесноте боя кто-то из своих его поранил?
— Подними его, слышишь? — развернулся Циндер. — Поставь его на ноги. Он нужен мне!
— Его мать, быть может, спасла бы его. Призвать её?
— Нет. Она вовсе поседеет, если это увидит… — Циндер устало отёр лицо руками. — Призови Владычицу Маррей. Заодно я расскажу ей о смерти её полюбовника. Пусть знает, что бывает с теми, кто отступается от долга!
11-1 Добродетель
Владычица Маррей прибыла в Харон-Сидис, и стражники-кзорги в чёрных чешуйчатых доспехах проводили её к гегемону.
В стылых коридорах крепости, куда не заглядывал свет солнца и не проникало дыхание природы, стоял недвижимый воздух, наполненный запахом плесени и греха. Так казалось Маррей. Её руки, укрытые плащом, холодели при мысли о том, что здесь царило надругательство над Богиней, кощунство, которому покровительствовали набульские правители.
Когда Владычица получила послание из Харон-Сидиса — призыв явиться в крепость для лечения, то не принять его она не могла. Однако привычный страх и отторжение этого чёрного места скрасила радость при мысли, что она, возможно, увидит кзорга-рисса.
Стены и своды зала утопали во тьме, и Маррей приходилось судить о его размерах по далёкому отзвуку своих шагов. Циндер ожидал Владычицу, восседая на каменном троне. Шлем в виде морды зверя, под которым скрывались его уродства, отражал свет горящих факелов на колоннах, и вся фигура гегемона казалась Владычице отлитым бронзовым изваянием.
— Несомненна любовь Великой Матери, — поприветствовал Владычицу Циндер.
— Воистину несомненна, — ответила Маррей. Она предстала перед Циндером колкой, холодной и торжественной, в облачении жрицы. — Чем обязана? Помнится, ты мне запретил сюда являться после…
— После того, как ты забрала у меня мою собственность. Но кое-что изменилось.
Гегемон немного помолчал, а затем неспешно развернул сверток, лежавший у него на коленях. Маррей увидела в руках Циндера завядший кусок плоти Дэрона.
— Вопреки закону ты увела раба-галинорца из этих стен, — сказал он. — А потом ты предала с ним своего мужа. Вот, посмотри: закон теперь восторжествовал.
Циндер хотел бы увидеть на лице Владычицы боль от утраты любовника и уязвимость. Он желал надругаться над Богиней в её обличии за всё, что с ним самим сделалось. И если бы галинорец не предупредил Маррей о поступке Рейвана, то Циндеру удалось бы добиться желаемого.
Владычица лишь усмехнулась в ответ:
— Плакать не буду.