А где-то там, в стране другой,
Беспечно бродит лето.
А где-то там гремит гроза,
И дождь полощет небо,
А где-то там твои глаза
И солнечная небыль.
И я сбегу из января,
Из этой зимней стужи.
Ты жди меня, встречай меня,
Пойми, ты очень нужен!
«МОИ ПЕЧАЛИ, МАМА…»
Мои печали, мама,
В твоем сердце — камнем.
Мои болезни, мама,
В твоем сердце — рана.
Мои ошибки, мама,
В твоих глазах — тенью.
Мои заботы, мама, —
Твои волненья.
А я так долго не понимала,
Отчего ты вдруг старше стала,
Мама!
Николай ПересторонинСТИХИ
«МНЕ ПИСЬМА ШЛЕТ МОСКОВСКАЯ РОДНЯ…»
Мне письма шлет московская родня
Печется о здоровье и зарплате,
И между строк за то бранит меня,
Что до сих пор живу не на Арбате.
Однажды в поезд сяду сгоряча,
Сам на себя обиду затая.
Да только дальше станции Свеча
Меня не пустит родина моя!
КОСТЕР
Как это пламя полыхало!
А мне казалось: бестолково
Оно само себя сжигало
Из самолюбия пустого.
Но подходили люди, грели
Свои озябшие ладони
И тихо-тихо песни пели,
И словно понимал огонь их.
Алексей КоролевНЕЗАБУДКАРассказ
В этот день мы всей семьей — Марина, Анфиска и я — выходим на высокий берег Камы.
Марина непременно в розовом платье — в память первой встречи.
Наша Анфиска как можно нарядней — во всем цветастом.
«Есть в России цветок незабудка…» — негромко поет Марина, собирая свою маленькую дочь.
Видать, Марине очень по душе эта песня. Я слышу, как много раз она повторяет: «Незабудку, незабудку, незабудку вспоминай…» А я беру старенькую авторучку, и вспоминаются слова из другой песни, которая уносит меня в прошлое: «В сорок первом далеком, в сорок первом неблизком…»
И стрелковая рота, и взвод разведки, и санинструктор Морозова…
Ее звали Ириной. Многих солдат и командиров, раненных на поле боя, вынесла она и спасла. И надо же представить, сколько она своими руками перемотала белых бинтов, перевязывая раненых, истекающих кровью, — и все-то, бывало, под огнем, когда воздух вокруг гудит от пуль и осколков, на дыбы встает земля от взрывов снарядов.
Легко ли ей было? О том тогда не спрашивали — война…
А в дни затишья, когда у разведчиков случался час-другой свободного времени, я и мой фронтовой друг Руслан Гулин шли в санчасть к Ирине, жаловались ей на головную боль.
Она давала нам крупные белые таблетки, приятно охлаждающие все во рту, которые мы с удовольствием жевали, — и сразу вроде бы становилось веселее на душе.
— Эх вы, разведчики, отчаянные головушки! — смеясь, говорила Ирина, поглядывая своими черными глазами то на Руслана, то на меня.
А сама-то она разве была не отчаянная — под огнем, под пулями спасала раненых бойцов.
И не только с нами двоими была Ирина приветливой, — в нашей стрелковой роте она для всех была как своя. Не зря же солдаты звали ее: «Сестричка наша!» И реже: «Товарищ сержант».
Ее статную фигурку, перетянутую солдатским ремнем, я и Руслан узнавали издали. Не скрывая друг от друга, мы скучали по Ирине — нам постоянно хотелось быть с ней близко, разговаривать с ней о чем угодно, лишь бы слышать ее голос.
Но только чаще случалось так, что по неделе мы не видели Ирину Морозову, выполняя одно задание за другим. Измученные, добравшись до своего блиндажа, с ходу валились с ног и засыпали мертвецки.
Дорог отдых солдату на войне, тем более на передовой, если приходится работать по ночам. Но как только мы, отоспавшись, выходили из блиндажа на волю, — не сговариваясь, шли в санчасть.
Над нами, как всегда, сияло солнце, а на уме у меня была Ирина. Я думал: «А понимает ли она, что не таблетки ее нам нужны, а дорого хоть немного побыть с ней вместе…»
— Знаешь, какое-то обостренное желание видеть все вокруг, — сказал Руслан.
— Так со мной тоже бывает, — ответил я. — Это когда целым выходишь из опасности.
— Только на войне так бывает, — согласился Руслан. — Это потому, что не знаешь, будешь ли завтра видеть все это… и пойдем ли мы опять в санчасть…
Ирина открыто радовалась нашему приходу, но кто из нас был ей желанней, трудно сказать — она была ровна к нам обоим. И мятные таблетки тому и другому поровну, чтобы без обиды…
И что-то такое хорошее между нами, как все хорошо бывает при свете солнца… Кроме, конечно, войны с грохотом взрывов и воем осколков.
Но в то время больше всего нас радовало, что мы гнали врага на запад, освобождая родную землю.
После окружения и ликвидации минской группировки врага мы вышли к реке Нарев в районе Остреленка и Новогрудка. Здесь проходила наша временная оборонительная линия. Враг — за водной преградой. Вскоре наша передовая часть форсировала реку и захватила плацдарм на другом берегу Нарева под Остреленком, надежно там окопавшись и закрепившись в обороне.
Может, кому-то и была оборона, хотя и временная, а для нас, разведчиков, продолжалось непрерывное наступление: я и Руслан часто уходили в ночной поиск, чтобы добыть «языка».
Зато днем никто нас не беспокоил, разве только когда позовет лейтенант Волнушин, наш командир, прислав за нами своего связного.
— Гулин и Бурков, к командиру взвода разведки!
Мы быстро выскакивали из блиндажа и спешили на вызов.
Лейтенант ставил нам задачу: найти скрытый подход в расположение врага. Мы понимали, что опять нам туда — за «языком».
— Надо появиться там, где вас не ожидают, — сказал лейтенант Волнушин.
— Я приметил заброшенный окопчик, — оживился Руслан.
— Гулин, ты будешь старшим, — назначил его лейтенант и сказал нам обоим: — Очень нужен «язык», готовьтесь на эту ночь.
Вернувшись в свой блиндаж, я предложил Руслану:
— До вечера еще далеко… Сходим пока в санчасть.
Взглянув на меня, он подумал и сказал:
— Я хочу автомат почистить.
— Он же у тебя и так чистый, — возразил я.
— А еще надо сходить на КП, понаблюдать за передним краем немцев, пока солнце не село.
— Ну, как хочешь, а я все-таки схожу, — сказал я и пошел к Ирине. Она встретила меня не так, как обычно, когда мы приходили сюда вдвоем. В ее взгляде я заметил тревогу и настороженный вопрос: «А где твой друг? Почему сегодня ты один?»
В этот раз я даже не успел пожаловаться на головную боль, как она сама предложила мне таблетки.
— Может, еще? — спросила Ирина.
— Пока хватит… Кажется, мне уже лучше, — промолвил я.
Ирина чему-то усмехнулась, а я сказал, что до войны мятные таблетки были крупные, их продавали у нас в магазине по копейке штука — кому сколько надо.
Видя, что Ирина меня слушает, я стал рассказывать, что в детстве, когда мне было лет пять-шесть, я повадился ходить за мятными лепешками в наш магазин, каждый раз находя в ямочке у прилавка пять копеек. Я брал с пола пятак и клал на прилавок, а продавец, молодой человек, давал мне пять штук мятных лепешек… И так каждый день — непременно я находил пятак, думая: «Кто-то теряет…» Только много позднее я узнал, что это была безобидная шутка самого продавца, который, оказывается, в то время дружил с моей старшей сестрой, а потом стал нашим зятем. Он погиб где-то на войне.
Будто между прочим, я спросил:
— А у тебя, Ирина, кто есть дома-то из родных?
— Мама есть, а еще сестренка младшая, — ответила она. — Отца нет, под Курском погиб.
На всякий случай я спросил ее домашний адрес.
— О, мой дом отсюда далеко, — сказала она. — Сначала надо добраться до Москвы, потом на пароходе вниз по Волге, затем вверх по Каме — до пристани Соколки.
— Я запомню, Ирина, — сказал я подчеркнуто серьезно.
— Ну что ж, — усмехнулась она. — А случится после войны быть в нашем краю, — пожалуйста, заглядывай к нам.
— А если и в самом деле загляну?
— И очень бы хорошо, — кивнула она согласно. — Будешь первым гостем. Вспомнить нам, пожалуй, будет о чем.
— Спасибо, Ирина, — поблагодарил я, обрадованный ее приглашением, и подумал: «Только бы не забыть — пристань Соколки на Каме…»
Я ожидал, что Ирина тоже поинтересуется моим домашним адресом, но она не спросила.
Хорошо с Ириной, и уходить из санчасти не хочется. «Руслана даже не вспомнит», — подумал я, а сам в своем уме искал какую-то зацепку, чтобы хоть немножко здесь задержаться. А что, если «махнуть не глядя»?
У нас в каждой роте была распространена такая игра — чем-то друг с другом обменяться на память, не посмотрев даже, что за вещь, это не имело значения. Порой ведь и солдату в минуту досуга надо чем-то позабавиться. Я воспользовался этим предлогом и сказал Ирине:
— Махнем не глядя!
— А чем? — усмехнулась она.
Я тоже усмехнулся и достал из кармана вороненный зауэр — небольшой пистолет с запасной обоймой, полной патронов. И лишь взглянула Ирина на мой трофей, я уже понял, что понравилась штучка — да и как быть ротному санинструктору без оружия!
— Я тебе зауэр, а ты мне эту авторучку, — показал я на ее столик. — Идет?
— Авторучку? — недоверчиво усмехнулась Ирина. — Так ведь она не пишет.
— По правилам игры, Ирина, ты не должна мне этого говорить.
— Интересная игра, — рассмеялась она.
И мы «махнули не глядя»: мой зауэр пошел за авторучку, которая не пишет.
Я даже не заметил, как Ирина успела куда-то припрятать пистолет, и весело улыбалась — вот, мол, какая неожиданная удача. Да и сам-то я был очень доволен этой сделкой, видя, что угодил Ирине.
— Только чтоб мен — не размен! — зачуралась она.