Певуче кричат журавли.
В лирической поэме «Славяна» поэтесса осмысливает русский женский национальный характер, сопрягая историю и современность, показывая, как в драматических перипетиях русской национальной истории проявлялась сила души русской женщины, как ее верная любовь благословляла мужчин на ратный подвиг и служила залогом их спасения от бед.
Когда-то русская женщина провожала струги, сейчас — «с синих космодромов корабли». Но и тогда, и сейчас «горит ожиданья звезда». А потому —
Бессмертны и верность, и нежность,
Любовь не умрет никогда…
Национальная стихия, национальная традиция, национальная культура — все это отпечаталось в душе лирической героини М. Чебышевой, и, пожалуй, это одна из самых примечательных и сильных сторон ее поэтического облика. Поэтому органичен в ее лирике и образ Родины, Руси, Русской Земли, «рябинового Севера» с его синими лесами, величаво спокойными реками, суровой зимой и печальной осенью.
Не оторваться сердцем от земли,
Такой родной, задумчивой и строгой…
Ты слышал ли, как плачут журавли
Перед осенней дальнею дорогой?
Ты видел ли, как медленно они
Летят над опустевшими полями?
О журавлях ты память сохрани,
Когда разлука встанет между нами.
Когда-нибудь ты вспомнишь о годах
Под этим небом, сизо-голубиным.
А я останусь на твоих губах
Горчинкой нашей северной рябины.
В осеннем поле колется стерня,
И серы облака, как клочья дыма…
Не понял ты: нельзя любить меня
И не любить земли моей родимой.
Все в России — ее природа, ее история, ее язык, само имя ее — становится для Чебышевой источником поэтического.
Окрашены речения людские
В суровые и нежные цвета.
Произношу, протяжное: Россия —
Для песни раскрываются уста.
…Земля отцов, откуда вышли все мы,
Сквозь все века любовь тебя поет!
Я самой лучшей на земле поэмой
Считаю имя светлое твое.
Стихи М. Чебышевой распахнуты в мир, в них входит открытое пространство земли, дорог, неба и звезд. И рядом — ощущение родины, как милого дома. Земля и дом сопрягаются, они не противостоят друг другу, как не противостоят в сознании поэтессы разные временные и культурные пласты. Кто-то из критиков упрекнул Чебышеву в «привязанности к патриархальной Руси». Очевидно, правильнее это назвать не привязанностью и не идеализацией, а поэтическим переживанием национальной истории. А то, что источником поэтического является в стихах не только бревенчатая Русь, свидетельствует прекрасный поэтический цикл «Мальчишки», в котором наша героическая история и современность представлены в преемственности поколений и остром ощущения поэтессой собственной, личной человеческой причастности к ним.
В одном из стихотворений она писала:
Память во мне звездным лучом острым.
Чья-то судьба в капле моей крови.
…Сколько во мне древних имен, песен?
Сколько во мне тех, что ушли?
Тайна.
В последних стихах М. Чебышевой все острее ощущение времени — и своего, и времени исторического, все явственнее приметы человеческой и поэтической зрелости. В них нет жалоб на судьбу, — есть благодарность жизни, есть возросшее чувство ответственности, осмысление человеческого «я», как важного звена «между ушедшим миром и грядущим».
Мы ничего не вправе потерять.
Все было на пути: позор и слава.
Детей своих мы будем одарять
Историей, заслуженной по праву.
Ее пути проходят через нас,
Нам память сердца пронести до завтра, —
говорит поэтесса в поэме «Память», утверждая: «…не дано о давнем прошлом забывать живущим».
Мотив исторической памяти, проходящей через сердце, — устойчивый мотив поэзии М. Чебышевой, делающий ее лирику чрезвычайно современной.
За спиной у Чебышевой чувствуется классическая школа нашей русской поэзии. Это определило во многом ее общую поэтическую культуру благородной простоты, сдержанности, строгой выдержанности ритмико-мелодического рисунка. В ранних ее стихах подчас возникали невольные ритмические и образные реминисценции, допускалась и известная аффектация. Очевидно, это были неизбежные издержки роста и самоопределения. Думается, ее собственное поэтическое видение мира основывается на остром ощущении и соотнесении его противоположностей, контрастов, противоречий, на выявлении сложности, неоднозначности жизни. Поэтому-то в ее стихах «тревожна гармония неба и моря, гармония ночи и дня», «созвучием нежных и резких красок счастливо страдает душа», «мечтает ель рябиной пламенеть, рябина хочет быть вечнозеленой», «то ли все уже было, то ли все еще будет»… В них сопрягаются боль и радость, любовь и разлука, миг и вечность, вчера и сегодня, история и современность.
Ощущение полноты и сложности бытия явственно проступает в своеобразной синтетичности поэтического образа Чебышевой, насыщенного и емкого, в котором мир предстает в одновременном и неожиданном его восприятии едва ли не всеми органами чувств. «И острой болью прилетит с полей сожженного жнивья лиловый запах», — как это точно подмечено, почувствовано и сказано!
Есть во всем поэтическом облике Маргариты Чебышевой что-то национально-русское — и в характере лирической героини, сильной и нежной, и в глубинных связях с национальными корнями, и в том песенном начале, которое вдруг проступает в ее стихе.
Стихам Маргариты Чебышевой чужда созерцательность, они беспокойны по самой своей сути, ибо обращены на постижение трудной диалектики жизни и человеческих чувств.
Приходит время строгость обрести,
Приходит время жить всегда в тревоге:
Не обронить бы доброту в пути,
Не потерять бы истину в дороге.
Эти точные, емкие строки одного из новых стихотворений определяют сущность ее творческих устремлений и поисков.
Борис ПорфирьевШТРИХИ К ПОРТРЕТУ
Если полистать областную газету «Кировская правда» за 1937 год, в одном из ее номеров можно встретить крупную фотографию, запечатлевшую мальчишку с микроскопом. Подпись под фотографией гласит, что это член кружка юннатов, работающего при музее краеведения, Толя Устюгов.
Для тех, кто любит такие книги писателя Анатолия Устюгова, как «Голубая змейка», «Выскочка и Пухляк», «У моста», «Лека, Пика и другие», «Следопыты», сразу становится ясным, что в основу этих повестей и рассказов легли живые воспоминания детства. А две повести — «Голубая змейка» и «Лека, Пика и другие» — непосредственно рассказывают о делах кружка юных натуралистов.
Постоянное общение с миром зверей и птиц не только научило А. Устюгова с детства понимать разумом психологию, поведение и повадки своих четвероногих и пернатых друзей, но и полюбить их сердцем. Как, например, милы и трогательны крохотные птенцы дрозда-рябинника — большеголовые, желтоклювые, с тугими животиками. Вот бы рассказать о них так, чтобы они полюбились и другим людям! И Толя написал свой первый рассказ, сопроводив его рисунками. Журнал «Юный натуралист» напечатал «Дроздов-рябинников», а жюри присудило Толе Устюгову первую премию — полевой шестикратный бинокль. Это было в том же 1937 году. А в тридцать восьмом он снова был удостоен первой премии журнала за очерк «Переселяются растения и животные».
Вот так рано (в 16 лет!), но уверенно, — дважды лауреат центрального журнала, — вступил Анатолий Устюгов на литературную стезю.
Правда, поначалу она ему представлялась не столько литературной, сколько научной, что и привело его на биологический факультет Ленинградского государственного университета.
Известный советский журналист Д. Славентантор в «Ленинградской правде» от 10 сентября 1939 года писал:
«Биологический факультет принял трех юношей, завоевавших своей научной работой право на участие во Всесоюзной сельскохозяйственной выставке.
Очень характерен образ этих молодых, так друг на друга не похожих исследователей. Это — представители молодого поколения, заботливо взращенного страной. Мичурин с охотой признал бы в них своих учеников. Один из них приехал из Краснодара… Он очень сдержан и скромен. Как не похож на своего тишайшего товарища Анатолий Устюгов! Огонь и движение! Все кипит в этом вихрастом, белокуром юноше. Путешествуя по Кировской области в поисках былых расселений колоний бобров, он составил специальную карту, имеющую серьезное народнохозяйственное значение…»
Знаменательно назывался очерк Д. Славентантора — «Сыны века».
Кто знает, какие открытия в лабораториях университета сделал бы А. Устюгов, но его учебу прервала война. Юноша ушел на фронт, подтвердив, что был достойным «сыном века», — недаром его грудь украсили орден Красной Звезды и медаль «За отвагу». Он сражался на Украине и Кубани, под Ленинградом и Нарвой, — с первого по последний день войны. Выл четырежды ранен, контужен.
Война заставила его не только возмужать, но и повзрослеть, может быть, сразу на десяток лет. Он уже мог осмыслить и обобщить виденное. Рука тянулась к перу, и, вернувшись после демобилизации домой, он сразу же принялся за повесть о пережитом на войне. Материал подступал к горлу, не давал покоя, надо было выплеснуть его на бумагу, а — не получалось! Как же так? Он не понимал еще тогда, что материал должен отлежаться и созреть.
И вместо того, чтобы писать о подвигах и нечеловеческой усталости, о поте и крови, — обо всем том, из чего складывается война, — Устюгов обратился к своим давним четвероногим и пернатым друзьям, именно этим снимая со своей души тяжесть войны и заставляя согреться сердце.