Г-н де Беркайэ на минуту умолк.
— Вы ждете, сударь, — насмешливо начал он опять, — что я вам буду живописать все затруднения, которые пришлось мне одолеть в себе самом, чтобы дойти до теперешнего состояния? Вы воображаете, что я с трудом искоренял в себе долголетние и глубокие корни нечестия и цепкие пни мыслей, к которым я привык? Вам хотелось бы испытаний, порывов, новых падений, покаяний, подвигов — всего, что принято в подобных случаях? Не обольщайтесь надеждой, сударь. Нет ничего легче и удобнее, и я уверен, что, когда придет для вас срок, вы сами этого не заметите, как и я.
Г-н де Беркайэ остановился. Маргарита Жеро начинала терять терпение под простыней. Она сделала движение, причем одна нога опять открылась. Г-н де Беркайэ продолжал:
— Все дело, как я имел честь вам докладывать, в наступившей минуте. Не трудитесь рассуждать и доказывать. Доводы за веру и против нее совершенно равны. Мы имели свои для того, чтобы быть безбожниками, другие имеют свои, чтобы не быть ими. Одни стоят других, сударь, все дело в выборе, причем не следует рассматривать эти доводы слишком подробно. Уверовать в Бога почти то же самое, что проглотить пилюлю, относительно которой не спорят и не разбирают, из чего она составлена, а просто ожидают счастливого результата.
Г-н де Беркайэ сделал горлом движение, будто проглотил довольно крупный предмет, отчего на худой шее его поднялся кадык.
— Не смейтесь, сударь, — снова начал г-н Флоро де Беркайэ. — Делать, так делать! И я решил сопровождать свое обращенье всеми признаками, чтобы доказать, что оно бесповоротно и чистопробно. Начал я с того, что видоизменил свою манеру выражаться. Быть может, нас судят скорее по словам, чем по делам. Я отрекся от резких и живых выражений, к которым я имел привычку, и заменил их языком елейным, основательным и убежденным. Везде я появлялся крайне благопристойно, стал посещать церкви, присутствовал на проповедях и церковных процессиях. Начал злоупотреблять таинствами. Я излишествовал за трапезой Господней. Сочинял гимны и кантики. Наилучшие я носил к маркизе де Преньелэ. Она выслушала их рассеянно, очень похвалила и не дала ни копейки. Везде повторялось то же самое; вот почему я и явился к вам в надежде встретить у вас лучший прием.
Г-н Флоро де Беркайэ погрузился на минуту в задумчивость. Маргарита Жеро воспользовалась этим временем, чтобы высунуть нос из-под одеяла и посмотреть, каков из себя этот докучный посетитель. Г-н де Беркайэ был не в авантаже. Цвет лица его, не поддерживаемый больше вином, лишился красок. Он казался жалким и опустившимся, и к природному его козлиному запаху примешивался душок ризницы. Он продолжал безмолвствовать, как вдруг воскликнул:
— Странный народ, сударь, эти верующие христиане! Одни находят столь естественным, когда начинают разделять их мнение, что не видят в этом никакой заслуги и ничего, заслуживающего внимания, другие даже оскорбляются тем, что отказываешься от мнения, противоположного ихнему. Им кажется, что для других совершенно достаточно быть безбожниками. Уверяю вас, они смотрели на мое обращение как на неуместную фамильярность. Они сочли это за некоторого рода наглую попытку сравняться с ними и не оставались нечувствительными к подобной дерзости. Некоторым, наконец, не нравится, чтобы число безбожников уменьшалось. Разве безбожники — не отверженные, паршивые стада, заранее обреченные гневу Господнему? В день Страшного суда правосудие Божие, занятое тем, как бы построже наказать нечестивцев, не будет слишком подробно рассматривать проступки обыкновенных грешников, которые, благодаря подобному накоплению, отделаются гораздо легче. Таким образом, сударь, все от меня отвернулись, и я вынужден обращаться к такому нечестивцу, как вы.
Г-н де Брео был вполне расположен прийти на помощь бедному г-ну Флоро де Беркайэ, но перед этим спросил у него, почему, не найдя в религии того, чего ожидал от нее, он не вернулся к прежнему своему образу мыслей. Г-н де Беркайэ пожал плечами с безнадежным видом, потом вдруг покраснел и поднялся, ударив кулаком по столу.
— Подумайте, сударь, как они были бы довольны и как возгордились бы при этом! Неужели для того, чтобы уверовать в Бога, нужно всегда иметь эту веру? Вы хотели бы, чтобы Флоро де Беркайэ на себе доказал неопровержимость этого и признал себя неспособным исполнить то, за что взялся? Да, я спасусь, несмотря ни на кого, и, что бы там ни говорили, я докажу им, что это вовсе не так трудно, как они считают. Славную рожу скорчит добрая маркиза де Преньелэ, когда увидит, что я являюсь на небо, да еще в монашеском платье, так как я хочу, сударь, сделаться именно таковым. Мне говорили о хижине отшельника неподалеку от той гостиницы, где мы с вами встретились. Последний отшельник исчез вместе со служаночкой, которая, помните, подавала нам вино. Я хочу заменить его. Хижина — чистенькая, на опушке. Местность людная, жить можно удобно. Крестьяне богомольны; проезжие щедры и милостивы. Туда я и удалюсь. Отращу бороду. У старого Курбуана найду во что одеться. На это и пойдут ваши деньги. Не сомневаюсь, что и вы когда-нибудь навестите меня; нечестие имеет свой срок, и все приедается, даже прекрасные девицы, вроде той, что у вас сейчас под рукой. Ну, оставляю вас, занимайтесь вашими делами, а я пойду по своим, потому что, сударь, раз взялся верить в Бога, нужно действовать начистоту.
И г-н де Беркайэ, спрятав в карман данные ему г-ном де Брео экю, ушел, не закрыв дверей, а за ним поднялась, вся голая, на кровати прекрасная Маргарита Жеро, очень похожая на искушение, являющееся отшельникам на деревенских картинах фламандских художников.
ГЛАВА ВОСЬМАЯО ТОМ, КАК Г-Н ЛЕ ВАРЛОН ДЕ ВЕРИНЬИ ОТ ДУШИ, НО ВТУНЕ ПОКАЯЛСЯ, И О ДОБРОМ СОВЕТЕ, ДАННОМ ЕМУ СЛАВНЫМ Г-НОМ ДЕ ЛА БЕЖИСЬЕРОМ
Покуда карета везла г-на Ле Варлона де Вериньи из логовища маленькой Аннеты Курбуан к монастырю Пор-Рояль-де-Шан, он составлял в уме прекрасное слово. Он рассчитывал обратиться с ним к сестре своей, матери Юлии-Анжелике Ле Варлон, когда та покажется у решетки в приемной. Все время переезда по ночным улицам, где раздавался звук копыт по мостовой и лила свой свет рогатая луна, не торопясь обдумывал он периоды, готовясь произнести их с надлежащим благолепием. Жест усиливает слово, и г-н Ле Варлон де Вериньи льстил себя некоторой надеждой, что впечатление, которое производят его слова, увеличивается от манеры их произношения. Мать Юлия-Анжелика узнает выраженными в слове, красота и пристойность которого не ускользнут от се внимания, причины, приведшие ее брата в столь ранний час к пустыни, которой он намеревался более не покидать и куда он нес не столько остатки грешного человека, сколько задатки святого. И г-н Ле Варлон де Вериньи испытывал некоторую гордость от нового своего положения.
У него было чувство, что он, взятый сам по себе, уже представляет собою зрелище, не лишенное величия, раз на нем проявилась особая благодать Божья. Разумеется, Бог позволяет иногда людям, к которым особенно благоволит, сразу избавиться от греха, но чаще всего он удаляет их от греховности мало-помалу, так сказать, шаг за шагом: очень немногим дано освободиться так сразу, одним скачком, и с таким треском очутиться за пределами демонской власти. Разве способ, которым очистился он от своей скверны, не ставит его в глазах людей на некоторого рода пьедестал, и не представляет ли он своей особой удивительный пример того, как прекраснейшим образом можно в один день разорвать с тем, что служило всю жизнь жалкой привычкой? Так что г-н Ле Варлон де Вериньи не был бы очень удивлен, если бы увидел, что со всех сторон сбегаются люди, теснясь по краям дороги, чтобы насладиться великолепным и редким зрелищем, какое представляла собою его персона.
Он должен был, однако, признаться, что проезд его совершенно не производил того впечатления, которое ему так живо рисовалось. Дорога продолжала быть безлюдной. По мере того как карета подвигалась, луна заходила и свет ее становился менее ярким. Мрак, который она переставала разгонять, казалось, снова сгущался, но мало-помалу стал утрачивать свою черноту. Он делался менее плотным, казался уже прозрачным, и г-н Ле Варлон де Вериньи различал контуры деревьев и характер местности. Она была безлюдна и погружена в сон. В деревеньке, через которую проезжала карета, ставни были закрыты и двери заперты, никто не показывался на пороге посмотреть, как лошади г-на Ле Варлона де Вериньи рысцой везут его к Господу Богу. Так что г-н Ле Варлон де Вериньи, высунувшийся было из двери, снова откинулся с некоторой досадой на подушки и принялся сызнова строить периоды своей речи и оттачивать красноречивые фразы.
Меж тем заря начала заниматься, и карета приближалась к Пор-Роялю. Г-н Ле Варлон торопился доехать. Наконец показались монастырские постройки в уединенной долине. Пели петухи. Тихонько звякал колокол. Собака залаяла на остановившуюся карету, и г-н Ле Варлон де Вериньи, сойдя с подножки, решительно позвонился у ворот. Будучи впущен, он велел отвести себя в приемную и попросил вызвать к окошечку мать Юлию-Анжелику.
Г-н Ле Варлон де Вериньи, оставшись один, с уверенностью оглянулся. Ему было хорошо известно это благочестивое место, и раньше он всегда проникал сюда не без некоторого трепета. Голые стены эти казались ему обычно грозными, и решетка эта представлялась ему опасной. Сколько раз подвергался он здесь выговорам со стороны матери Юлии-Анжелики и видел, как желтое лицо ее желтело еще больше от гнева и отвращения! Сколько раз на этом самом месте мать Юлия-Анжелика предупреждала его, что он стремится к бездне и что бездна эта, в которую он низринется, полна грязи и пламени! Тогда он только сгибал спину, но сейчас — иное дело! Так что он шагал по приемной, стуча каблуками по плитам, вполголоса для пробы будил эхо, чтобы знать, как зазвучит его речь и как воспримет ее слух матери Юлии-Анжелики. Матушка не поверит своим ушам при столь неожиданном и счастливом известии, чудесный смысл которого, приписывая всю честь этого обращения всецело Господу Богу, не преминет вызвать некоторое уважение и по отношению к тому, кто оказался предметом столь ясно выраженной и нежданной благодати.