Это было концом их отношений с прежде дружеским кругом.
Только мы с Ирой как самые молодые в этой компании, сохранив с Непомнящими прежние отношения, взяли на себя роль примирителей старых приятелей. Так, бывая у Сарновых, старались сказать добрые слова о Валентине, а бывая у Непомнящих, сделать то же самое в отношении Сарновых. Нужно сказать, что со временем и они стали отзываться друг о друге (в человеческом плане, но не в идейном!) вполне толерантно.
В 1987 году у нас с Ирой появилась машина, желтенький «Запорожец». Несколько раз мы ездили с Валентином в деревню Махра за Сергиевым Посадом, где у Непомнящих есть дом. В первую же поездку меня оштрафовали за превышение скорости. Валентин и Ира сидели в машине, пока я разбирался с милиционерами. Возвратившись за руль, я не только не ощутил никакого сочувствия с их стороны, но на несколько минут стал еще объектом всевозможных шуток и прибауток.
Махра оказалась замечательной деревушкой, утопающей в зелени деревьев и трав. Дом Непомнящих снаружи представлял собой обыкновенную избу с настоящей русской печью и полатями внутри. Впрочем, обставлен он был вполне по-городскому, со всевозможными электрическими светильниками под симпатичными абажурчиками и полочками по стенам. На участке был большой огород с посадками картофеля, свеклы и капусты. Были и плодовые кусты, и деревья. Достопримечательностью дома был сибирский кот Маус, который нередко находился на плечах у Валентина. Маус не церемонился с хозяином и, карабкаясь к нему на плечи, иногда довольно больно всаживал ему в спину когти. Не пренебрегал Маус охотой на легкомысленных птичек, подлетавших слишком близко, за что был осуждаем хозяевами.
Однажды мы приехали в Махру поздней осенью вдвоем с Валентином. На застекленной террасе, служившей кухней, он быстро растопил дровами небольшую печурку, и сразу стало тепло и уютно. Затем Валентин затопил и русскую печь, тоже дровами. А в нашей деревне Вертошино печи топятся исключительно углем. Из чего можно сделать вывод, что в Подмосковье в разных районах существовали разные уклады.
Последний раз мы с Ирой были в Махре году в 1994-м – год установить легко, потому что в ту же осень мы наш «Запорожец» продали. Мы к тому времени по разным причинам несколько отдалились от Непомнящих, редко бывали у них, общались в основном по телефону. Тут сказалась и разная оценка происшедших в России политических перемен. Но в Махре было все так же хорошо. Так же великолепен был кот Маус. Говорили о многом, в том числе об экспансии католицизма на православном пространстве, а также и шутили, и смеялись. Но когда ехали назад, Ира, припомнив Александра Николаевича Островского, со смехом сказала мне: «Для Вали и Тани католики чуть ли не люди с песьими головами».
В конце восьмидесятых Непомнящего пригласили в Институт мировой литературы возглавить пушкинскую группу. Вскоре я получил от него приглашение участвовать в работе только что созданной им Пушкинской комиссии. Комиссия собиралась раз в две недели, на ее заседании обсуждались доклады и сообщения пушкинистов, в ее работе в те годы принимали участие известные филологи: А. Л. Гришунин, С. Г. Бочаров, А. П. Чудаков, А. Д. Михайлов, Р. И. Хлодовский, М. Ф. Мурьянов, В. Д. Сквозников, Л. О. Осповат, П. В. Палиевский. Вскоре и мне была предоставлена возможность выступить со своей работой об историческом подтексте «Пиковой дамы», так теперь называлась та моя первая пушкиноведческая статья, о которой я упоминал чуть раньше. Я чувствовал себя в кругу филологов очень неуверенно, волновался больше меры, но доклад мой был выслушан с большим вниманием и в целом получил одобрение. Замечена была и моя скромность. Так, Виталий Дмитриевич Сквозников сказал с полуулыбкой: «Приятно слышать, когда докладчик говорит „можно предположить“ вместо более категоричной формулировки».
Несколько лет спустя, когда я чувствовал себя здесь уже более уверенно, мой доклад об апокрифическом четверостишии «Восстань, восстань, пророк России…» вызвал восторженную оценку интеллигентнейшего Андрея Леопольдовича Гришунина, который долго еще, встречая меня в коридорах или на лестнице института, благодарил за полученное им от моей статьи удовольствие.
Пушкинская комиссия продолжает свою работу и сегодня, хотя большинство из перечисленных мною выше корифеев уже ушли из жизни. Не могу не отметить, что в качестве председателя комиссии Валентин Семенович (так я его здесь называю) всегда весьма демократичен (иногда даже слишком) во время разворачивающихся порой бурных дискуссий и безгранично доброжелателен к выступающим, что также имеет, к сожалению, свою оборотную сторону…
Непомнящие всегда находились в оппозиции ко всему американскому, начиная от образа жизни и заканчивая «Макдоналдсом», однако иногда, позвонив вечером, я узнавал, что Непомнящие смотрят по телевизору американский фильм. Никогда не проявляли они интереса к поездке за границу. Собирались отказаться от участия в конференции 1999 года в Париже, посвященной 200-летию Пушкина. Но потом все же поехали. Помню, как вечером в день прилета мы шли большой компанией по Латинскому кварталу, где-то недалеко от Люксембургского сада. День был напряженный, все чувствовали усталость, Татьяна шла в домашних тапочках, потому что за день натерла ноги, и постоянно повторяла: «Надо же, я чувствую себя в Париже как дома!»
Непомнящего принимали на конференции с большим почетом. Его и Татьяну поселили в профессорских апартаментах в здании Сорбонны, это был верхний этаж с колоссальной по размерам кухней, где часть нашей делегации собиралась каждый вечер, закупив предварительно несколько бутылок бордо и закуску в близлежащем магазине «Европа-дисконт». Тут кроме временных хозяев неизменно присутствовали Юрий Николаевич Чумаков, Ирина Сурат, Мария Виролайнен, Алексей Песков. В разгар застолья приходил с бутылкой дорогого вина (не то что купленное нами!) Семен Шварцбанд, интересный собеседник, проводивший параллели между Россией и Израилем, в котором прожил к тому времени 20 лет. Высказывал убеждение в похожести политической ситуации в обеих странах: и в той и в другой население идеологически расколото надвое и примирения не предвидится. С Юрием Николаевичем Чумаковым мы оказались соседями по гостинице, что дало мне возможность поближе познакомиться с этим замечательным человеком и выдающимся филологом.
Потом мы еще несколько раз встречались в Москве. Однажды у Непомнящего летом. Татьяна была на даче, а Валентин приехал на несколько дней в Москву, чтобы принять приехавшего из Новосибирска Юрия Николаевича, который обычно останавливался у них в квартире. По дороге к ним я купил бутылку сухого вина, но по удивленным выражениям лиц известных филологов понял, что совершил ошибку. Пришлось быстро наведаться в соседний магазин и во исправление ошибки купить бутылку «Богородской» водки (такая тогда была популярна марка).
Возвращаясь к парижской конференции, завершу краткие воспоминания о ней несколько легкомысленной зарисовкой. На ее торжественном закрытии в одной из университетских аудиторий я, сидя рядом с Ириной Сурат, обратил ее внимание на три клюющих носом профиля: в боковом ряду, чуть приподнятом над серединой аудитории и отделенном от нее деревянным барьером (что-то вроде ложи), сидели друг за другом Валентин Непомнящий, Сергей Бочаров и Юрий Николаевич Чумаков. Все трое после вчерашнего последнего дружеского застолья в апартаментах Сорбонны имели весьма утомленный вид. По этому поводу я процитировал Пушкина:
Угрюмых тройка есть певцов —
Шихматов, Шаховской, Шишков, —
чем заслужил улыбку своей собеседницы.
А в 1999-м, после Парижа, я побывал еще в Красноярске, где к 200-летию со дня рождения Пушкина издали роскошное полное собрание его сочинений на средства местного предпринимателя Анатолия Быкова, владельца Красноярского алюминиевого завода. Быков в тот момент уже сидел в тюрьме – там велась многолетняя борьба за контроль над производством алюминия. Перипетии этой борьбы освещались в центральной прессе. Фонду Быкова важно было отметиться в положительном деянии, поэтому на презентацию собрания сочинений они пригласили от Института мировой литературы Непомнящего, но он попросил меня поехать вместо него. Был кто-то и из Петербурга, из Пушкинского дома, но уже не помню кто. Презентация проходила в областном драматическом театре.
Здесь мне довелось познакомиться с Виктором Астафьевым. Я сидел в артистической комнатке за сценой, когда он вошел в сопровождении профессора Красноярского университета. Радушно поздоровался со мной, спросил, откуда я, уселся на соседний стул и стал расшнуровывать лакированные ботинки: «Жмут ужасно», – пожаловался он вслух. Да и парадный темный костюм, видимо, тоже порядком стеснял его. Потом он без какой-либо агрессии, вполне миролюбиво фактически повторил то свое злополучное утверждение из переписки с Натаном Эйдельманом: «Вот придет когда-нибудь время, и о Пушкине писать будут русские литературоведы».
Выступал он хорошо, просто и выразительно, в конце выступления поблагодарил Анатолия Быкова за это издание Пушкина на хорошей финской бумаге, в переплете из настоящей голландской кожи и т. д.
Потом был богатый фуршет (фонд Быкова не поскупился). Когда я с рюмкой проходил мимо столика, вокруг которого группировалось окружение Астафьева, его жена, маленькая, подвижная, по виду совершенно деревенская женщина, очень приветливо обратилась ко мне с каким-то вопросом. Потом пригласила выпить вместе с ними, что я и сделал, чокнувшись и с ней, и с Виктором Петровичем, и с профессором Красноярского университета, и еще с кем-то из красноярских знаменитостей, а потом обмолвился с ними несколькими фразами. На прощание получил от жены Астафьева приглашение приехать к ним в деревню Овсянки погостить…
«На божественном уровне горя и слез…»
Семен Из