раилевич Липкин (1911, Одесса – 2 003, Переделкино) был не только замечательным поэтом, но и непревзойденным переводчиком восточной поэзии, восточного эпоса. В его переводах на русский вышли киргизский эпос «Манас», эпическое повествование калмыков «Джангар», эпическая поэма Фирдоуси «Шах-наме», трагическая история любви «Лейли и Меджнун» Навои. Но последние десятилетия жизни Семен Липкин воспринимался прежде всего как выдающийся русский поэт. Вместе с Арсением Тарковским и Марией Петровых он входил в замечательный поэтический триумвират, до уровня которого из их современников-поэтов дотягивали немногие. Не лишен интереса факт дружеского общения каждого из них со своими ныне прославленными старшими современниками Анной Ахматовой, Борисом Пастернаком, Мариной Цветаевой, Осипом Мандельштамом. Признание Арсения Тарковского по этому поводу: «Я ветвь меньшая от ствола России», – мог бы сделать и Семен Липкин. Но и без этого признания вся его поэзия воспринимается ныне как полноценное продолжение традиций знаменитых предшественников.
Родной город Липкина Одесса навеял ему немало лирических сюжетов, воплотившихся в его стихах, подарил ему дружбу с Эдуардом Багрицким, по совету которого в 1929 году он отправился «покорять столицу», где окончил институт, выучил персидский язык, стал переводчиком.
Мне посчастливилось в течение ряда лет быть знакомым с Семеном Израилевичем и его женой, прекрасной поэтессой Инной Лиснянской.
Впервые я встретился с Липкиным в загородном доме Бориса Балтера.
В один из приездов к Борису, году в 1972-м, я встретил пожилого, очень серьезного и внутренне сосредоточенного человека с негромким голосом, южным выговором и мягкими интеллигентными манерами, пришедшего из писательского дома. Это был Семен Израилевич Липкин – известный переводчик восточной поэзии, сам напоминавший восточного мудреца и прорицателя. Борис его очень высоко ценил. Он как раз недавно прочел в рукописи тогда еще, конечно, не изданную поэму Липкина «Техник-интендант», которую считал достойной уровня «Поэмы без героя». И такая оценка не была совсем безосновательной. Поэма в самом деле удостоилась от самой Ахматовой высокой похвалы, о чем Липкин поведал в воспоминаниях о встречах с нею:
«В 1961 году я закончил свою главную стихотворную работу – поэму „Техник-интендант“. Анна Андреевна выразила желание послушать поэму. Ахматова жила тогда на проспекте Мира у Нины Леонтьевны Манухиной-Шенгели. Я часто бывал в этом доме, так как дружил с покойным Георгием Аркадьевичем…
Поэму я читал обеим – Анне Андреевне и Нине Леонтьевне, читал долго, больше часа. Я заметил слезы на глазах Анны Андреевны.
Пришло лето. Анна Андреевна подарила мне свою маленькую книжицу в черном переплете, вышедшую в серии „Библиотека советской поэзии“. Вот надпись:
„С. Липкину, чьи стихи я всегда слышу, а один раз плакала.
Но продолжу свой рассказ. Был нежаркий летний вечер, за окнами в саду шумела листва. Разговор велся полушутливый. Семен Израилевич красочно рассказывал про какого-то старорежимного петербургского дворника, который после эмиграции хозяев продолжал усердно наблюдать за их бывшим домом. Дворник был уверен, что хозяева обязательно вернутся и восстановится старый порядок. О революционной смуте 1917 года дворник говорил: «Жили мы, жили – и вдруг эта несчастя», подразумевая приход к власти большевиков. Байка Липкина вызвала одобрительный смех Бориса и его жены Гали. А на меня этот рассказ произвел иное впечатление, потому что, будучи уже вполне оппозиционно настроенным по отношению к действующей власти, к октябрьскому перевороту и Ленину я еще был вполне лоялен. В то время, как говорится, до меня еще «не дошло». Я работал инженером, и в моей профессиональной среде если что и критиковали, то только происходящее. Да и свежи еще в памяти были поэма глубоко почитаемого мною тогда Андрея Вознесенского «Лонжюмо» (1962) и его же стихи «Секвойя Ленина» (1962) и «Уберите Ленина с денег» (1967).
Я впервые слышал столь крамольные речи, высказываемые вслух спокойным голосом, как вполне очевидные вещи. И можно сказать, что после недолгого осмысления всего слышанного в доме брата моя политическая девственность в вопросе об «октябре» и его вожде была окончательно потеряна.
Но вообще беседы Липкина с Балтером всегда были чрезвычайно содержательными, потому что и тот и другой не терпели пустого трепа.
Когда-то в другой раз, это было уже в 1974-м, Семен Израилевич благосклонно отозвался о моей первой публикации в «Юности», показанной ему Борисом. Там в стихотворении о стариковской чете интеллигентов были такие строки, непонятно как прошедшие цензуру: «…Здесь пили чай, в сердцах кляли Лысенко, / В языкознанье понимали толк!» – с явной отсылкой к знаменитой песне Юза Алешковского «Товарищ Сталин, вы большой ученый…».
Но я, как и тогда, считаю это проявлением его любезности по отношению к моему старшему брату, который был сердечно рад моему успеху.
В том же году в Доме книги на Новом Арбате мне посчастливилось приобрести книжку стихотворений Семена Липкина, изданную в Элисте (столице Калмыкии), и я смог даже по этой куцей книжке оценить его как поэта. Чего стоит хотя бы стихотворение «На Тянь-Шане»:
…В мастерскую, кружась над саманом,
Залетает листок невзначай.
Над горами – туман. За туманом —
Вы подумайте только – Китай!..
Или «Кавказ подо мною»:
…Пусть три тысячи двести над уровнем моря,
Пусть меня грузовик мимо бездны провез,
Все равно нахожусь я над уровнем горя,
На божественном уровне горя и слез…
С тех пор стихи Семена Липкина всегда со мной.
Позже мне посчастливилось познакомиться и с Инной Львовной Лиснянской, человеком очень щедрым и преданным. Она была большим другом жены, а к тому времени уже вдовы Балтера (моей будущей тещи).
После смерти Бориса в том же 1974 году Галя каждый год дважды собирала его друзей: 8 июня (в день смерти) и 6 июля (в день его рождения). Встречались у могилы Балтера на кладбище в Старой Рузе, на горке под соснами. Потом пешком через лес шли в Вертошино. Это примерно два километра. Друзья, которым такой переход был тяжел, ожидали в доме. Застолья проходили шумно, было много воспоминаний, нередко смешных. Инна Лиснянская и Семен Липкин были частыми участниками этих поминальных встреч.
В узком кругу Липкин нередко касался той или иной степени сервилизма некоторых известных поэтов, с которыми был близко знаком. Так, Александр Межиров, по его рассказам, клялся, что больше не станет печатать свое широко известное и ласкающее правильный идеологический слух стихотворение «Коммунисты, вперед!..». А вышедшая вскоре после этого новая межировская книга открывалась как раз этими стихами. Доставалось и Смелякову, которого Липкин называл по имени: Ярослав. Поминался и Кайсын Кулиев, который уже в пору своей всесоюзной славы будто бы не упускал случая подтвердить свою преданность власти; что-то смешное рассказывал Семен Израилевич и про Джамбула. Но все говорилось без толики злости или (боже упаси) зависти. Все это он рассказывал, добродушно посмеиваясь, как рассказывается о тех или иных проделках талантливых людей.
Однажды Семен Израилевич и Инна смотрели машинописную подборку моих стихов, смотрели раздельно и оставили на полях свои галочки против стихотворений, которые казались им более удавшимися. Чаще всего галочки не совпадали.
Несколько раз я встречал Семена Израилевича и Инну в Книжной лавке писателей на Кузнецком мосту. Хорошие книги были тогда в большом дефиците, и писатели, чтобы не пропустить новинку, иногда собирались на втором этаже книжной лавки в большом количестве. Зрительно Липкин и Лиснянская до сих пор видятся мне будто спаянными друг с другом, будто идущими рука об руку. Так оно и было на самом деле.
Во время скандала с «Метрополем» в 1980 году они вслед за Василием Аксеновым, негласным лидером авторского коллектива альманаха, вышли из СП, продемонстрировав таким образом неприятие репрессий, которым подверглись со стороны литературного начальства два самых молодых автора альманаха.
Василий Аксенов, который был тогда еще полон жизненных сил, уверенности в себе и надежд, связанных с написанными, но неопубликованными по причине несовместимости с советской идеологией романами «Ожог» и «Остров Крым», и у которого были уже свои неразрешимые счеты с советской властью, эмигрировал в США, а Липкин и Лиснянская остались на родине, неся все тяготы положения изгоев.
Но Аксенов не забыл их – у же в 1981 году в легендарном ныне издательстве «Ардис» вышел большой том стихотворений Семена Липкина «Воля», подготовленный к печати Иосифом Бродским. Позднее Бродский скажет об этом в одном из интервью, что ему «в некотором роде повезло» составить «тамиздатское» липкинское избранное. И добавит там же: Липкин пишет «не на злобу дня, но – на ужас дня».
У меня хранится эта книга с дарственной надписью моей покойной теще: «Чудной Галочке – любящий ее С. Липкин. 12.VIII.1983».
В письме от 8 ноября 1981 (?) года Липкин писал Аксенову: «…Вася, я Вам очень благодарен за все, что с Вашей помощью со мной произошло и происходит…»
Потом в «Ардисе» была издана книга его стихов и поэм «Кочевой огонь», а также книга стихов Инны Лиснянской «На опушке сна» (1984).
Вместе с Ирой, ставшей к этому времени моей женой, мы в середине восьмидесятых посещали Липкиных на улице Усиевича, где у них была квартира в том доме, где располагался Всесоюзный литфонд.
В это время Липкин дал нам прочесть на два-три дня заграничное, то есть еще подпольное издание «Жизни и судьбы» Василия Гроссмана, своего ближайшего и уже покойного к тому времени друга.
Семен Израилевич с Инной продолжали бывать в доме Балтера. Теперь за ними велось наблюдение спецслужб, во всяком случае, они так считали. В Малеевку им хода не было: вышедшим из СП путевку никто не дал бы, да и им самим не очень-то хотелось общения со своими бывшими коллегами.