А в отделе царила рабочая атмосфера. Сотрудники делали вид, что политические потрясения их не касаются. Как ни в чем не бывало раскатывался под особняковыми сводами медоточивый голосок эксперта Ведерниковой, подвизавшейся на ниве православия. Ах, как она была увлечена работой! А в это время, как потом стало известно из газет, председатель фонда академик Лихачев выступал в защиту демократии на Дворцовой площади! Но академик находился в Петербурге, а фонд в Москве, и атмосферу в нем создавал не он, а бывшие партийные функционеры…
В седьмом часу, возвращаясь домой на метро, я заметил из окна вагона группы людей вокруг расклеенных на перроне станции листовок. Никто не разгонял читающих, не срывал воззваний. Для первых дней переворота это выглядело странным и вселяло определенные надежды. Создавалось впечатление, что путчисты совершенно не контролируют ситуацию…
Зато дома ждала не очень приятная новость: подруга сообщила Ире по телефону, что сегодня ночью намечен штурм Белого дома. Радиостанция «Эхо Москвы», сумевшая в этот день несколько раз выйти в эфир, звала всех на Краснопресненскую набережную. Радио же, контролируемое путчистами, напротив, передало сообщение о введении в Москве с 23 часов комендантского часа. Ира категорически отказалась остаться дома и заявила, что пойдет вместе со мной. Мы созвонились с Аликом и Милой Шор, они тоже собрались к Белому дому. Договорились встретиться в 22 часа на Баррикадной.
Ночь с 20 на 21 августа
Эскалатор, работающий на выход, несмотря на поздний час, был переполнен, как в дни митингов и массовых гуляний. Правда, многие ехали с рюкзаками и в теплой одежде, напоминая любителей подледного лова рыбы. Вниз по параллельному эскалатору тоже спускалось немало людей, некоторые выкрикивали последние новости типа: «Павлов заболел», «Язов подал в отставку»… И хотя потом выяснилось, что это не соответствовало действительности, в тот момент в душе зарождалась надежда на скорое падение хунты, впрочем, эта надежда так же быстро исчезала…
На улице встретил дождь. Народу было много, очень много. Пространство перед высотным зданием со стороны метро было заполнено людьми: большая часть из них шла к Белому дому, меньшая – возвращалась оттуда. Мы пошли проходными дворами, чтобы сократить путь. Молодые ребята тащили металлические балки и арматуру для баррикад. Белый дом уже был окружен баррикадами, за ними сновали люди, правда, народу было значительно меньше, чем днем на митинге.
Шагая в толпе, мы дошли до моста, повернули обратно. Все были под зонтами, в капюшонах. Со стороны парка, как и днем, работали громкоговорители. Мы пошли туда. Проход через баррикады был оставлен только в одном месте, сквозь него люди пробирались цепочкой, в затылок впереди идущему. Шел очередной митинг, работала радиостанция Белого дома, собранная какими-то умельцами…
Через некоторое время наши друзья решили возвращаться домой: Мила неважно себя чувствовала, Алику завтра рано утром нужно было куда-то ехать по работе. Уходя, они оставили нам какие-то бутерброды, взятые ими на всякий случай…
Дождь лил не переставая, все стояли под зонтами, так близко друг к другу, что зонты соприкасались краями, налезая один на другой, образуя сплошные поля над взволнованной толпой. Выступления ораторов чередовались с сообщениями радиостанции. Прямо перед нами стояли два крупных мужчины средних лет с хорошей выправкой. Я обратился было к ним с каким-то вопросом, но что-то меня остановило. Один из них посмотрел на меня не очень дружелюбно, другой холодно улыбнулся. Через некоторое время я услышал, как один из них сказал другому: «У них есть только эта ночь, завтра будет поздно!» Думаю, фраза эта относилась к путчистам, но произнесена она была с некоторой отстраненностью от происходящего. По радио предупреждали, что в толпе немало КГБэшников, возможно, эти двое были из их числа…
Около полуночи было объявлено, что в связи с введением в Москве комендантского часа уходить от Белого дома небезопасно. Хотя мы и так не собирались уходить, вопрос теперь оказался для нас окончательно решенным: мы оставались до утра…
К часу ночи стало ощущаться все возрастающее напряжение. Вокруг заговорили о том, что штурм якобы назначен именно на это время.
На балконе находился Попцов, мечтавший вслух, как хорошо будет работать российскому телевидению после победы над путчистами. А я вспомнил, как он выступал перед «молодыми» писателями Москвы лет десять назад на конференции в ЦДЛ. В то время ничто не предвещало в нем будущего защитника демократии от коммунистов, он выглядел вполне обычным литературным функционером, правда, и ничего недостойного им сказано тогда не было… Сейчас его выступление постоянно прерывалось сообщениями из радиорубки о продвижении военной техники в нашем направлении. Последнее сообщение было инструктивным: нас извещали, что две красные ракеты в небе над Белым домом будут предупреждать нас о начале газовой атаки. Всем, кто не имеет противогазов и респираторов, рекомендовалось намочить носовые платки, чтобы дышать через них в случае применения против нас отравляющих веществ. Выступление Попцова больше не возобновлялось, зато объявления теперь следовали одно за другим. Нас призывали сохранять полное спокойствие, не провоцировать наступающих на применение силы, не оказывать никакого сопротивления. Нам разъясняли, что наша задача состоит не в оказании сопротивления войскам, а в демонстрации поддержки законно избранной власти, в моральном воздействии на солдат.
Вместе с тем Руцкой, руководивший обороной Белого дома, попросил людей, образовавших тройное кольцо оцепления Белого дома («живое кольцо»), отодвинуться на несколько метров, чтобы защитникам здания было видно прорвавших оцепление и чтобы они могли стрелять на поражение.
Нам, стоящим в толпе, видно было только черное небо над головами.
Справа за рекой светился контур гостиницы «Украина». Там, как нас оповестили по радио, засели снайперы путчистов. Снайперы могли быть на крыше каждого соседнего дома. Кстати, в одном из них, на углу Рочдельской улицы и Глубокого переулка, в верхнем этаже то зажигался, то гас свет в окне. От всего этого становилось несколько жутковато. Нам, мирным московским жителям, никогда прежде не приходилось подвергаться реальной опасности. Стоящие рядом женщины смачивали носовые платки чаем из термоса, мы протянули свои… Я осмотрел на всякий случай решетчатую ограду, отделяющую нас от парка. Она, к сожалению, была очень высокой, никаких щелей, погнутых прутьев не было видно. В случае паники прорваться в парк было бы невозможно… А пока там горели костры и тоже толпились люди, они были в чуть более безопасном положении, чем мы, но в случае штурма это вряд ли имело бы существенное значение…
Слева, со стороны Нового Арбата, вдруг послышались грохот приближающейся техники, хлопки выстрелов, нарастающий гул голосов. Толпа напряглась, как единое целое. Все головы были повернуты в ту сторону. Потом все стихло, напряжение спало. Так было несколько раз за ночь…
Нас постоянно информировали о том, какие части движутся к Белому дому, на каком расстоянии от нас они остановлены депутатами или народом. Сообщали, что в районе Садового кольца уже есть жертвы… А то вдруг тишина ночи и вялое переговаривание соседей взрывались приветственными возгласами. Так после часа ночи приветствовали прорвавшегося к Белому дому Шеварднадзе – его совершенно белая голова выделялась в темноте в живом коридоре, образованном для него людьми, кругом звучало: «Ура!» В середине ночи так же приветствовали Мстислава Ростроповича, прибывшего прямо из аэропорта. Его сразу же пригласили пройти в радиорубку, где он произнес получившие потом широкую известность слова: «Сейчас я горжусь Россией!»
Радио Белого дома включалось каждые пятнадцать минут. Передавали обращение патриарха Алексия II в защиту законной власти и благословение ее защитникам в эти тревожные минуты. Сообщалось о переговорах с Крючковым, который якобы заверил, что штурма не будет, все могут спать спокойно. Однако вскоре стало известно о продвижении новой танковой колонны по Кутузовскому проспекту, и она была не последней в эту ночь. Ближе к утру внезапно был выключен свет во всех прилегающих районах. Город погрузился в полную тьму. Но чувство страха, испытанное вначале, совершенно прошло. Люди все громче и свободнее переговаривались, обсуждали события последних дней, делились наблюдениями, шутили, угощали друг друга съестным, вместе слушали по транзисторным приемникам «Свободу», ловили «Эхо Москвы», клеймили путчистов и КПСС. Здесь были представители самых разных социальных групп, не только интеллигенция, но и рабочие, жители сельских районов Подмосковья, приезжие из других мест, иногда весьма отдаленных от Москвы; не только люди средних лет, но и молодежь, и старики. Взгляд выхватывал из толпы пожилую пару, а рядом шумела молодежь и даже школьники – в одной такой компании девушка-старшеклассница с жаром рассказывала приятелям, что, как только услышала о введении комендантского часа, сразу же вместе с подругой устремилась сюда…
Незаметно засерел рассвет, никто не заметил, когда кончился дождь. Из Белого дома выносили картонные коробки с вареной колбасой и хлебом («на халяву», как сказал кто-то из стоящих рядом). Живущие в соседних домах несли термосы и даже чайники с горячим чаем… Особым вниманием пользовались танкисты, перешедшие накануне на сторону Белого дома, – два танка мне было хорошо видно с того места, где мы стояли…
По радио передавали, что в эту ночь вместе с нами «стоят» в Петербурге, Иркутске, Туле, Екатеринбурге (тогда еще Свердловске). Ночью со стороны реки прибыли речники Московского пароходства с предложением в случае необходимости использовать их суда. В некоторых городах готовы были к вылету в Москву группы воинов-афганцев, курсантов военных и милицейских училищ – все они хотели защищать Белый дом. А потом пошли сообщения о переходе под командование президента России армейских подразделений, соединений морского флота.