А застольные беседы! Тут были и воспоминания о безвременно ушедших, об уехавших навсегда, и старые советские анекдоты. Вспоминали Бориса Балтера и его жену (мою тещу) Галю, мою Иру (ее не стало в 2005-м), Владимира Корнилова, Александра Галича, Льва Левицкого, Бориса Биргера.
Говорили о Войновиче, Аксенове, Искандере, Коржавине. Это все был один близкий круг.
Часто по дороге домой, пролетая по опустевшей к полуночи, тускло освещаемой фонарями Красноармейской улице, я вспоминал строки Пастернака:
И наши вечера прощанья,
Пирушки наши – завещанья…
Бенедикт Сарнов не ушел от меня. Еще не раз буду я мысленно общаться с ним, улавливать такую знакомую мне интонацию, открывая ту или иную из его книг: «Пришествие капитана Лебядкина», «Перестаньте удивляться!», «Кому улыбался Блок», иногда споря с ним, иногда находя подтверждение своим мыслям.
Но вот эти чаепития, эта атмосфера родственной близости – они уже никогда не вернутся.
«В промежутке меж звуком и словом…»
СБеллой Ахмадулиной я столкнулся на деревянной лесенке, ведущей из нынешнего артистического кафе Дома литераторов на второй этаж, где тут же, у лестницы, была дверь в комнатку творческого объединения поэтов. От неожиданности я на мгновение потерял дар речи, но, пока мы сближались (она шла вниз, а я наверх), успел прийти в себя и поздоровался с нею, хотя, казалось бы, странно было здороваться с человеком, с которым ты не знаком и видишь воочию первый раз в жизни. Она ответила, скользнув по мне ничего не значащим взглядом. А у меня возникло такое, я бы сказал, приподнятое настроение: видел и поздоровался с самой Беллой Ахмадулиной!
С некоторым замиранием сердца вошел я в заветную дверь и оставил подборку своих стихов для очередного «Дня поэзии». Спускаясь вниз и выходя на улицу, я все еще был под впечатлением от неожиданной встречи с Беллой. Она запомнилась мне красивой и очень серьезной, строгой на вид, такой, что вряд ли я решился бы обратиться к ней с каким-нибудь вопросом. Шли семидесятые годы, вероятно, самое их начало. Белла, Андрей и Булат, и Евгений, и Роберт представлялись мне обитателями Олимпа, и я еще не вчитывался пристально в их стихи, воспринимая их самих как что-то новое, свежее, сильное, интересное.
Я работал в конструкторском бюро инженером, писание стихов по вечерам скрашивало мои однообразные трудовые будни…
В следующий раз я видел Беллу в Коктебеле, на писательском пляже. Она сидела в шезлонге в купальнике и была окружена незнакомыми мне (что не странно, потому что я мало кого знал из писателей и поэтов) молодыми людьми, даже совсем юными. Они читали стихи, о чем-то громко спорили, курили. У меня к этому времени уже сформировался круг поэтических пристрастий, и стихи Беллы (как и Евгения, и Роберта) в него не входили.
Случай познакомиться с ней мне представился значительно позже. Это произошло на проводах Владимира Войновича в эмиграцию в конце 1980 года, которые происходили в мастерской Бориса Мессерера на Поварской (тогда улица Воровского), ставшего к тому времени преданным и верным другом Беллы. Я был приглашен вместе с моей женой Кларой Козловой. В дверях нас встретила Белла в фартуке: еще шло приготовление к прощальному застолью. Она была очень приветлива и радушна, Клара тут же предложила свою помощь на кухне, а я отправился общаться с гостями.
Тут кроме Войновича и его жены Иры мне были знакомы Паша и Марина Войновичи (дети от первого брака), друг Володи, физик Валя Петрухин со своей будущей женой Олей Принцевой, Галя Балтер, ее дочь Ира Радченко (через четыре года ставшая моей женой), художник Борис Биргер, детский врач Виталий Андрющенко, наблюдавший малолетнюю Олечку Войнович, которая в данный момент, по-видимому, была уложена спать в каком-нибудь отдаленном помещении обширной мессереровской мастерской.
Застолье было шумно-печальным, было много разговоров на политические темы, кто-то фотографировал происходящее. Потом, уже после возвращения Войновича из эмиграции, какие-то из этих фотографий печатались в иллюстрированных журналах. Но это было потом…
С самой Беллой во время прощального вечера мне пообщаться не удалось, лишь когда мы с женой уходили, вновь обменялись с нею несколькими словами: она приглашала заходить просто так, сетовала, что немало времени приходится проводить на кухне.
Продолжилось мое знакомство с Беллой после того, как в 1984 году я стал зятем Гали Балтер, которая дружила с нею, любила ее стихи, получала с дарственными надписями ее книги. Одна из этих книг, это совписовское «Избранное» в черной обложке 1988 года, находится сейчас у меня. На титульной странице рукой Беллы разборчивым аккуратным почерком написано: «Дорогая Галя, Галечка милая, прими еще одно изъявление моей нежности и признательности. Твоя Белла. 15 июня 1989 года».
Дом Балтера был расположен напротив писательского дома Малеевка, их разделяли глубокий овраг и пруд, но была и дорога в обход пруда. Летом Белла, одна или с кем-нибудь из отдыхающих писателей, заходила проведать Галю.
Однажды днем она пришла с Семеном Израилевичем Липкиным, его женой Инной Лиснянской, которая тоже была подругой Гали, и с молодым поэтом Олегом Хлебниковым.
Семен Израилевич предложил всем, включая меня, прочесть по стихотворению. Я тогда уже печатался изредка в столичной периодике. Очередь дошла до меня, и я прочел стихи, обращенные к моей новой жене Ире («Ах, как ты хороша на любительском фото…»), они до этого были опубликованы в «Дне поэзии», кажется, 1985 года.
Все сдержанно похвалили прочитанное мною. И вдруг Олег Хлебников, видимо, продолжая какую-то до прихода в дом возникшую шутливую пикировку, сказал: «Белла, ну зачем вы говорите неправду, ведь вам не нравятся такие стихи!» Белла, слегка смутившись, что-то возразила ему…
Однажды солнечным утром, когда с деревенского берега малеевского пруда мы с малолетним сыном Мишей уже собирались войти в воду, я вдруг заметил, что к нам, пересекая пруд по диагонали, приближается пловчиха в резиновой шапочке. Это была Белла. Вот она вышла из воды, мы поздоровались. Я был смущен ее неожиданным появлением, тем, что вдруг предстал перед ней в одних плавках, и никак не мог найтись, что сказать. Она, видимо, восприняла мое замешательство по-своему и несколько обиженным тоном произнесла: «Извините, вижу, я вам помешала!» Попрощалась и поплыла обратно, к дощатому настилу в писательской купальне на другом берегу пруда…
Я все еще работал в конструкторском бюро. Приезжал на дачу только в пятницу вечером – на выходные. У меня был «Запорожец» «последней модели», если применимо к этой чудо-машине подобное словосочетание! Однажды, приехав, я застал Беллу. Она казалась очень пьяной. Настолько, что речь ее была нечленораздельной, а разговор совершенно бессвязным. Ни до, ни после этого я никогда больше не видел ее в таком состоянии. Вскоре она ушла, отклонив наше с Ирой предложение проводить ее до Малеевки.
Тут мы вспомнили, что забыли купить какое-то лекарство для Гали из тех, что она регулярно принимала. Вечером в пятницу ехать куда-либо было бессмысленно. Но оставался вариант пойти в Малеевку в медпункт и попросить это лекарство взаймы. Мы с Ирой отправились в писательский дом через овраг в наступивших сумерках. У главного корпуса рядом с боковым входом стояла женщина и разговаривала через раскрытое окно с обитательницей номера на первом этаже. Слышно было, что разговор идет на литературные темы, и, приблизившись, мы были несказанно удивлены, узнав в двух собеседницах Эмму Герштейн – в окне – и Беллу – стоящую под окном. От недавнего пьяного Беллиного косноязычия не осталось и следа, разговор был серьезным и содержательным. Мы поприветствовали беседующих и вошли в здание. Этот случай поразил и озадачил: то ли Белла была не так пьяна, как казалось, то ли она за время прогулки от нашей дачи до Малеевки сумела полностью прийти в себя? Вопрос так и остался для нас открытым.
Иногда я встречал Беллу в лесу вместе с Борисом Мессерером, они ходили под руку по хорошо протоптанной тропинке от Малеевки через лес к шоссе. Этой же дорогой я иногда ходил на кладбище в Старую Рузу, где на вершине холма, осененного соснами, была могила Бориса Балтера, моего двоюродного брата, Галиного мужа.
Как-то мы с моим малолетним Мишей шли по этой дороге почти вслед за Беллой и Борисом, не решаясь их обогнать. На Белле были шорты и какая-то легкая маечка. Я поразился, какие тонкие у Беллы ноги, и к тому же совершенно белые, не тронутые загаром.
С Мессерером я иногда встречался на автозаправке в Рузе. Однажды он, видимо, не узнав меня в сумерках, ловко опередил меня у бензоколонки, успев первым схватить заправочный пистолет. Я поздоровался, и он был несколько смущен своим проворством…
Еще помню в Малеевке такой случай – рассказала женщина, привозившая из Рузы бижутерию на продажу. Белла купила у нее что-то, а при расчете женщина случайно обсчитала известную поэтессу, стихи которой знала и любила, на 25 рублей. Тогда это была не такая уж маленькая сумма. Утром, обнаружив ошибку, бедная женщина возвратилась на автобусе в Малеевку, нашла Беллу. Но Белла не взяла эти деньги, а подарила их смущенной своей ошибкой продавщице…
Позднее я встречался с Беллой и Борисом у Василия и Майи Аксеновых в высотке на Яузе по различным торжественным датам. Майя устраивала фуршеты, потому что разместить всех пришедших друзей за столом не получалось. Однажды мы с Беллой, оба в подпитии, оказались вдвоем на кухне, курили. Белла почему-то знала, что я дружу с Бенедиктом Сарновым, который когда-то выступил против нее с критической статьей. И она почему-то догадывалась, что я не являюсь горячим поклонником ее творчества (может быть, потому, что я никогда не говорил ей комплиментов). И вот, когда мы остались одни на аксеновской кухне, она что-то сказала мне об этом. Да, действительно, я не был приверженцем ее поэтической манеры. И, кроме того, некоторые ее поэтические декларации представлялись мне не соответствовавшими действительности, надуманными. Помню стихотворение, которое даже возмутило меня в свое время, ну, может быть, не возмутило, но было воспринято с ядовитой иронией: