Вот такую обреченную на неудачу попытку предпринимаю я сейчас, пытаясь воскресить атмосферу тех лет моей жизни, которые были связаны с Ирой, вернее, с ее стоическим противостоянием смертельной болезни…
В 2001 году Миша окончил школу и поступил в Институт Азии и Африки при МГУ – в ЦИЕЦ (Центр иудаики и еврейской цивилизации). Выбор специальности происходил при Ирином непосредственном участии. Сын интересовался историей библейских народов, и мама целеустремленно искала высшее учебное заведение, которое наилучшим образом могло бы удовлетворить интересы сына. Сначала предполагалось, что он будет поступать на истфак МГУ, но в последний момент ее заинтересовал упомянутый ЦИЕЦ, и это решило дело. Миша весь год занимался с репетиторами из МГУ и сдал вступительные экзамены блестяще. Это было большой победой и для Иры.
31 августа того же года было Ирино пятидесятилетие. Она не любила устраивать празднества по случаю своего дня рождения. Но в этот раз я настоял на том, что его нужно отметить в кругу ближайших друзей. В ресторанчике на Покровке мне удалось договориться даже об отдельном помещении. Хозяин оказался симпатичным армянином, который устроил все наилучшим образом. Компания собралась небольшая: мы с Ирой, ее одноклассник и друг юности Юлик Нисневич с женой Ирой, подруга Ляля с мужем Толей и подруга Наташа. Вечер прошел очень хорошо – так, будто никаких проблем со здоровьем у Иры не было.
Но мы о болезни ее помнили постоянно, об этом невозможно было забыть. Мысль о ней постоянно жила в сознании, хотя мы и не признавались в этом друг другу. Мы просто привыкли к этому за прошедшие годы, притерпелись. И это позволяло сохранять привычный ритм жизни. Даже иногда шутить на эту тему в духе черного юмора. Помню, как-то назвал ее раковой шейкой и сам ужаснулся сказанному. Но ей моя эксцентричная шутка, похоже, понравилась. Не очень нравились ей мои шутки иного рода, специфически мужские, какие я мог иногда себе позволить, находясь в хорошем настроении, дурачась. Я ведь застал еще (будучи на двенадцать лет старше Иры) раздельное обучение в школе, а потом в рыбном институте учился на факультете промышленного рыболовства, тоже сугубо мужском. Видимо, накопленный в те годы «запас знаний» не был в свое время растрачен и вот прорывался порой наружу уже в зрелые годы. Выслушав какую-нибудь остроту такого рода, Ира реагировала иронически-презрительно: «Ивановская улица, рыбный институт!» – на Ивановской в Тимирязевском районе Москвы я жил в детстве, тогда это была окраина.
К концу девяностых у нас уже не было единодушия в оценке происходящих событий, и мы часто спорили о политике. Ира отстаивала позиции правозащитников, я в тот момент в какой-то степени разделял взгляды так называемых государственников. Я доказывал ей, что она диссиденствует, как в Советском Союзе, а мы ведь уже давно живем в другом государстве, в России: «В нашем государстве!» – самозабвенно восклицал я, принимая желаемое за действительное.
Жарко спорили по поводу бомбежек Белграда натовской авиацией.
Я вопил:
– Как это можно – бомбить столицу европейской страны, да к тому же единственной в Центральной Европе, не покорившейся Гитлеру!
Ира в ответ:
– Милошевич сволочь!..
Конечно, спорили и о назначении Путина. Она категорически не верила выходцу из КГБ. Я возражал, что он работал в командах Собчака и Ельцина и, значит, ему можно верить. Очень скоро, уже к моменту принятия «нового» старого гимна, я признал ее правоту. С бомбежками же Сербии не могу примириться до сих пор.
А тем временем передышки сменялись обострениями. При одном из очередных обследований опять были обнаружены метастазы – теперь в печень. Я думал, это конец, потому что слышал где-то, что поражение печени неизлечимо. С тоской и отчаянием представлял себе свое будущее одиночество. Вспоминая мать, которая овдовела в 60, впал в уныние, и, как ни крепился, Ира опять это заметила. Она отреагировала все той же фразой: «Ты что это, хоронишь меня?» Ее волевой настрой, как это ни странно, меня понемногу успокоил. Я привык во всем доверять ей, и она никогда меня ни в чем не обманывала.
Вновь начались ежемесячные поездки на химиотерапию.
Тут возникли еще неприятности другого рода. На Каширку перестали поступать бесплатные препараты для химиотерапии. А покупать их у нас не хватило бы средств: стоимость превышала мою месячную зарплату. Их теперь нужно было заблаговременно получать в поликлинике по месту жительства и привозить с собой на процедуру химиотерапии. Такой порядок был установлен якобы для блага людей, чтобы исключить коррупцию и злоупотребления в Каширском онкоцентре. А на деле это нововведение оказалось бессердечным издевательством над смертельно больными людьми. Ире приходилось теперь ежемесячно ходить еще в поликлинику по месту жительства и не только! Сначала нужно было дать заявку онкологу в поликлинике (очень приличному, к счастью, и отзывчивому человеку), потом идти с этой заявкой к районному онкологу (которая оказалась большой стервой) и доказывать необходимость получения медикаментов для очередной инъекции. В завершение (при успешном ходе дела) нужно было успеть получить препараты вовремя. А для этого постоянно звонить в поликлинику (или ходить туда), чтобы узнать об их поступлении. И, получив их наконец, ехать с ними на Каширку. Иногда приходилось все же докупать какие-нибудь препараты, которых не оказывалось в поликлинике к нужному сроку.
Я понимал, чего стоят эти постоянные хождения по мукам Ире, которая раньше вообще терпеть не могла обращаться к врачам. Но она и тут не показывала виду, только ругалась на тетку в райздравотделе, возвращаясь домой после очередной стычки с ней.
Мы продолжали ходить на вечера и в гости, сами принимали гостей, несмотря на то что Ире временами приходилось пользоваться париком. Она все так же тщательно, как и раньше, относилась к выбору туалета перед выходом из дома. Примеряла то одно, то другое платье или костюм с брюками. Бывало, выбрав одежду, вдруг передумывала, снимала выбранное, и все начиналось сначала. Порой я не выдерживал ожидания, и возникала легкая перепалка.
Летом, как и прежде, жили на даче. Я купил электрическую косилку немецкого производства – И ре теперь не нужно было косить, а мне – выносить с участка скошенную траву: косилка измельчала траву настолько, что ее не нужно было убирать. Видя меня с косилкой, голым по пояс и в зазелененных травой джинсах, Ира, подтрунивая надо мной, находила во мне сходство с американским фермером и говорила, что мне идет это занятие.
В июне 2003 года Ира летала во Францию: была в Париже и у Аксеновых в Биаррице. Биарриц ей очень понравился. А живя в Париже, она со своей французской подругой Флоранс съездила в Шартр и осталась в восторге и от собора, и от самого городка. А осенью я отправился по ее маршруту. Вместе мы теперь путешествовать не могли из-за Тиля. Отдать его в питомник на несколько недель ни она, ни я никогда бы не согласились.
В апреле 2003-го убили Сергея Юшенкова, которого мы хорошо знали: познакомились с ним у Юлика Нисневича. Это был замечательный, в высшей степени интеллигентный и доброжелательный человек. Три года назад мы с Ирой были гостями учредительного съезда «Либеральной России», который проходил в гостинице «Космос» под его руководством. А теперь вот пришли проститься с ним на Ваганьковское кладбище. В скорбной толпе, идущей за гробом, было много уважаемых нами известных людей.
В том же 2003-м в Харькове, в русскоязычном издательстве «Фолио», вышел роман Селина «Банда гиньолей» в двух частях, из которых первая – в Ирином переводе. Луи Фердинанд Селин, классик французской литературы ХХ века, давно привлекал ее внимание. Еще в середине девяностых она перевела «Смерть в кредит» по заказу издательства «Текст». Но, к несчастью, на книжном рынке появилось пиратское издание того же романа, и издательство не решилось печатать ее перевод. А в 2001-м она перевела первую часть «Банды гиньолей» для «Иностранной литературы» – и вот теперь вышла книга. Ирин перевод вызвал печатный отклик. Об этом ей сообщил Леон ид Юзефович – он тогда просматривал чуть ли не все литературные периодические издания. И всегда с удовольствием сообщал Ире, если находил что-нибудь о ее переводах.
В данном случае это был восторженный отклик Сергея Солоуха в «Русском журнале»: только прочтя Ирин перевод, он открыл для себя Селина. Солоух подверг все предыдущие переводы французского классика уничтожающей критике. Не забыл он упомянуть и о «Смерти в кредит»: «Десять лет можно было только догадываться, чего лишила нас Климова (монопольная переводчица Селина. – В. Е.), прилюдно наставив засосов на челе своего кумира. Теперь понятно. „Смерти в рассрочку“ („Смерти в кредит“. – В. Е.) Ирины Радченко. Перевода, который навсегда завис в расчетливом издательстве „Текст“…»
А все дело в том, что Ире удалось адекватно воспроизвести стиль Селина, что, впрочем, отличает все ее переводы. Она тонко чувствовала стиль писателя, и чем сложнее было его передать на русском, тем интереснее ей было работать. Как выразился в свое время француз Бюффон, «стиль – это человек». В полной мере его формулировка может быть отнесена к Ире. У нее во всем был свой строгий стиль: в одежде, в поведении, в манере говорить. Потому, наверное, именно чувство стиля отличает ее переводы с французского.
Между тем лечение продолжалось. И оно, к счастью, оказалось настолько эффективным, что печень полностью очистилась. Можно было на время отбросить парик и сократить химиотерапию. И, главное, работать! Ира открыла для себя еще одного (кроме Селина) французского классика ХХ века, которого не терпелось перевести на русский язык, – Жоржа Перека. В 2003 году в ее переводе в «Иностранной литературе» вышли фрагменты его книги «Темная лавочка». Тогда же у нее возникла мысль перевести его главную книгу «Жизнь, способ употребления», но она оформилась и приняла конкретные очертания чуть позже.