После вечера Василий позвал меня с ними в машину. По дороге домой возникла идея заехать куда-нибудь поужинать втроем. Так мы оказались в ресторанчике «Братья Люмьер» в конце Подсосенского переулка. За ужином выпили по бокалу красного бордо, и Василий поехал дальше, на Котельническую набережную.
А мы с Анной, как соседи, пошли домой. Анна была неразговорчива и через минуту-две предложила мне идти вперед одному, а сама побрела сзади медленным шагом. Что это означало, я не понял. Возможно, ей хотелось сохранить очарование, оставшееся после встречи с Василием, вновь и вновь переживать ее от начала до конца, а я с посторонними разговорами мог разрушить это настроение. Но, откровенно говоря, я и сам был рад, что нам не придется общаться наедине.
Новый 2008 год Аксеновы встречали дома. Ничто не предвещало каких-либо неожиданных событий.
Правда, Анатолий Гладилин рассказал мне спустя годы, якобы Василий осенью усиленно искал дачу в районе Рублевки, чтобы поселиться там с Анной. Уверен, эту информацию он почерпнул от Анны, а не от Василия. Не могу представить, чтобы Вася мог вынашивать такой жестокий по отношению к «Маяте» план, зная, что она так и не оправилась от психологического удара, нанесенного смертью внука.
Алена же, поселившаяся в высотке, когда Василий уже лежал в коме, рассказывала противоположное. Якобы Вася начал уставать от нервического склада характера Анны, называл ее истеричкой…
В последние месяцы Василий совсем перестал бегать. Даже по скверу Пограничников, который расположен за Яузой прямо напротив их окон. Вообще за то время, что прошло после его сердечного приступа в начале лета, он здорово сдал физически. Теперь вместо любимого бега он занимался дома гимнастикой. Одним из обязательных упражнений стало стояние на голове. Этот один отдельно взятый элемент йоги Майе очень не нравился, но Василий был, как всегда, упрям.
Так и утром 15 января 2008 года после выполнения других гимнастических упражнений Василий постоял положенное время на голове. А потом засобирался уходить. Долго прихорашивался перед большущим зеркалом, висевшим в прихожей. Наконец надел пальто, обмотал шарф вокруг шеи, надел кепку.
– Хорош, хорош, – с добродушной ехидцей заметила Майя, проходя из кухни, – как на блядки собираешься!
И Василий вышел из дома. Внизу у подъезда стоял выстывший за несколько дней «ситроен». Василий прогрел мотор и через арку дома выехал на набережную Яузы.
В назначенном месте его ждала Анна, чтобы сопроводить по его просьбе к врачу в ЦКБ. Они еще не виделись в новом году, это была их первая встреча.
Анна ждала его в условленном месте. И, узнав фиолетовый «ситроен» в общем потоке, заметила, что с машиной происходит что-то неладное. Она побежала навстречу. Видимо, ее охватило уже ощущение несчастья, беды, краха надежд. Когда она подбежала к машине, Василий был без сознания…
Сознание так и не вернулось к Василию Аксенову до самого конца, до 6 июля 2009 года.
По прошествии нескольких лет я столкнулся с Анной в ЦДЛ, она была на костылях, у нее в результате неудачного и какого-то невероятного падения на улице была повреждена нога. Мы впервые после ухода Василия заговорили друг с другом, как старые знакомые. И наше общение возобновилось. Я оценил, как преданна Анна памяти Василия, оценил ее стойкость в нежелании давать интервью на щекотливую тему, хотя интервьюеры сулили ей, по ее словам, немалые деньги. Основой нашего нового, дружеского общения стала память о Василии. Его круг распался, и мы с ней представляли собой два отдельных осколка этого круга. Мы по-прежнему жили рядом и общались на прогулках с собаками, а иногда и в домашних условиях.
Майя тоже была таким осколком аксеновского круга. Я опекал ее во всех возможных смыслах этого слова, имел от нее генеральную доверенность на любые необходимые для нее действия, в том числе денежные, потому что она уже была не в состоянии даже снять деньги в банкомате. Майя замкнулась в себе от горя, и контакт с нею стал очень труден даже для меня. Я звонил ей, приходил к ней раз в десять дней, раз в две недели, по праздникам и приносил деньги на жизнь и зарплату женщине, нанятой ухаживать за нею. Мы обменивались с Майей двумя-тремя фразами, и я видел, что это ей тяжело. Привыкшая всегда всех одаривать, она по привычке спрашивала меня, когда я уходил:
– Витька, я тебе ничего не должна?
Такая манера обращения была ей свойственна. Она и Аксенова называла Васькой при мне и при других друзьях.
Кроме меня и своей младшей единокровной сестры Ирины, Майя никого не хотела видеть[6].
После смерти Майи (24 декабря 2014 года) я решил описать все, что знал и помнил о последнем годе жизни Василия Аксенова до несчастья, случившегося с ним. Конечно, не мог не показать написанное Анне. Мой текст вызвал ее резкое неприятие. Тогда, дабы не разрушить связующие нас дружеские узы, я пообещал ей не публиковать эти воспоминания.
Но Анна сама разорвала эти узы, демонстративно прекратив общение и тем самым освободив меня от каких-либо обязательств.
Недавно я переписал первую редакцию воспоминаний, добавив в текст опущенные ранее факты, потому что еще раз убедился в том, что давно знал и от чего напрасно попытался отступить: правда превыше всякой дружбы, и никакие привходящие обстоятельства не должны ущемлять ее полноту.
И вот я заканчиваю эти трудные воспоминания. И каков же окончательный итог, окончательный вывод из всего написанного?
Наиболее точное, на мой взгляд, объяснение того, что произошло с Василием Аксеновым в последний год его активной жизни, содержится в жестком по отношению к старшему другу, но справедливом утверждении Александра Кабакова в его диалоге с Евгением Поповым из их книги «Аксенов»:
«Е. П.: И это следовало из всей его натуры тоже. Из того же романтизма, например… Старость? Не может быть. Так не может быть! Ведь он прожил такую огромную, насыщенную, осмысленную, интересную жизнь<…>.
А. К.: Жизнь в таких случаях и таким людям навязывает некоторые… ну, ложные, что ли, решения, загоняя их в ловушку. Ты вот это сделай, жизнь исподтишка советует, и тогда ты и себе самому, и всем вокруг, и вообще жизни и старости докажешь, что ты вовсе не старик…
Е. П.: Где-то я это уже читал. В одной старинной книге, где искушали одного молодого человека тридцати трех лет. Дьявол ему говорит: „Прыгни со скалы для доказательства существования Бога“. Помнишь?
А. К.: Помню. И как эта книга называется, тоже помню… Но здесь совсем не то. Жизнь подсказывает… как сказать?.. Ну, такие возможности. Ты же не старый еще человек, Василий, ты чего же, дурашка, опасаешься-то? Вот ты думал, что ты старый, а какой же ты старый?! Вот тебе, пожалуйста, замечательный выход… Но это не выход на самом деле, а тупик, ловушка, капкан. Человек, вместо того чтобы спокойно, умело, по-стариковски вытащить приманку, бросается туда, и его прихлопывает, как мышь в мышеловке (выделено мною. – В. Е.)».
Майя
Она была страстной, пристрастной, прямолинейной, щедрой во всех проявлениях этого качества: и в душевной любви к ближним, и в вечном желании материально помочь, одарить, накормить, принять. В этой неистребимой потребности помочь очень походила на Беллу, недаром они так безоглядно дружили.
Во время прощания с Василием в Большом зале Дома литераторов она наотрез отказалась сидеть на сцене у гроба, мы сели с ней в зале на крайних местах в первом ряду, она никого больше не хотела видеть в этот момент рядом. Но когда Белла, пройдя мимо гроба и возложив цветы, спустилась к нам по лесенке, я немедленно уступил ей место рядом с Майей. Они сцепились ладонями – правая Беллина и левая Майина – и так сидели все время, пока панихида не кончилась.
По-настоящему и на всю оставшуюся жизнь я познакомился и подружился с Майей летом 1989 года. В перестройку железный занавес раздвинулся, и мы с Ирой[7] отправились в Париж. По счастливому совпадению Майя с Васей тоже находились в это время в Париже, правда, к моменту нашего приезда Василий пребывал в Швеции на каком-то конгрессе или симпозиуме. Чуть ли не на следующий день Майя повела нас в шикарный ресторан «Дары моря», где заказала громадные порции моллюсков всех разновидностей.
Несколько раз мы навещали Майю. Хозяйка квартиры, в которой остановились Аксеновы, их давняя приятельница-подруга, встречала нас радушно, но неизменно замечала с огорчением, что в холодильнике кроме листьев салата нет ничего. Майя обычно сама покупала что-то перед встречей с нами, а однажды не успела и дала мне денег, наказав, что купить в ближайшей лавке, где хозяином был араб.
Французская прижимистость подруги Майю страшно раздражала.
– Ведь она же миллионерша, – возмущенно потрясала она руками, когда выходила с нами на улицу, провожая нас, и мы, стоя втроем у подъезда, выкуривали по сигарете.
Когда они с Василием провожали нас на вокзал, Майя заставила взять у нее 300 франков, чтобы купить что-нибудь в дорогу или на память о Париже. Время до отхода поезда еще оставалось, и я по настоянию Иры купил себе в ближайшем магазинчике замечательную ветровку темно-синего цвета, легкую и по-французски элегантную, из которой не вылезал потом, пока она не износилась до дыр.
В моих воспоминаниях о Василии Аксенове Майя, конечно, постоянно присутствует, поэтому здесь я постараюсь рассказывать лишь о том, что относится непосредственно к ней и о чем по той или иной причине не упомянуто раньше…
И Майя, и Василий обожали нашего зенненхунда Тиля и страшно развращали его угощениями. Однажды Василий скормил ему упаковку сарделек. Тиль заглатывал сардельки мгновенно, так быстро, что Василий даже обиделся:
– Ну что же он даже не жует? – говорил он расстроенно и тянулся за новым лакомством, но тут уж мы с Ирой чуть ли не хватали его за руку и прекращали это безобразие.