Я неизменно приносил ей все публикации Василия, подготовленные мною в периодике, и вышедшие книги, но вряд ли она просматривала больше одной-двух страниц.
Разговоров с нею уже не получалось. Правда, что-то ее вдруг задевало.
Так, однажды я рассказал ей, что по ТВ прошли передачи, посвященные 85-летию Зои Богуславской.
– Что? – переспросила Майя с иронией. – Какое 85-летие? Что я, Зойку не знаю!
Но такие всплески составляли, к сожалению, редчайшие исключения.
Последнее время Майя помнила и узнавала только меня, сестру Ирину, Евгения Попова, потому что он хоть и очень редко, но звонил ей, единственный из давних друзей Василия.
Теперь Майя быстро уставала даже от моего присутствия. Единственное, что сохранилось неизменным, – перед самым моим уходом она кричала, чтобы я слышал, одеваясь в прихожей:
– Витька, я ничего тебе не должна?
Сорок лет с Владимиром Войновичем
С Владимиром Войновичем я познакомился благодаря его дружбе с моим двоюродным братом Борисом Балтером[13], известным в шестидесятые годы писателем, автором переиздающейся и ныне лирической повести «До свидания, мальчики». Но произошло это уже после смерти Бориса. Помню, как в загородном доме Балтера все зачитывались в середине семидесятых первой частью «Чонкина» – переплетенной машинописью в самодельной обложке из тонкого картона, совершенно затертой от частого чтения гостями дома, людьми, близкими Балтеру, его вдове Гале и ее дочери Ирине. В число близких людей входил и я. Иногда кто-то из новеньких, кому роман Войновича только что попал в руки, начинал, давясь от смеха, зачитывать вслух какой-нибудь эпизод, и присутствовавшие в тот момент рядом поддерживали чтеца дружным смехом.
Я еще до «Чонкина» узнал и полюбил повести Войновича «Хочу быть честным» и «Два товарища», но с их автором встретился только в конце декабря 1978 года – мы вместе справляли Новый год. О приключениях той праздничной ночи я уже рассказал выше, в главе «В Малеевке без Балтера».
О доме в деревне Вертошино Владимир Войнович вспомнит уже в эмиграции в 1984 году, в газете «Русское слово»:
«Вертошино, бедная деревушка, где из коренных жителей почти никого не осталось, а в будний день можно встретить только старух, которые в старых ватниках и длинных черных юбках тащат из города на салазках буханки хлеба, поднимаются по крутому склону оврага с ведрами на коромыслах или парами прогуливаются вдоль деревни, словно подражая писателям.
И, как только поднимешься по крутой тропе от Дома творчества, тут прямо перед тобой и стоит дом, который среди других, может быть, и не очень выделяется, но который знают все в округе как дом Балтера».
В зимы 1978–1980 годов мне случалось оказываться в этом доме наедине с Володей и, конечно, играть с ним в шахматы. Об одной из таких встреч осталось стихотворение «Попытка портрета», которое приведено выше, в главе «В Малеевке без Балтера».
В Москве мы с женой Кларой иногда посещали Войновичей, однажды вместе с Александром Моисеевичем Володиным, который, бывая в Москве, жил в нашем доме у сестры его жены Фриды. Володин и Войнович были хорошо знакомы, и, узнав, куда мы собираемся, Александр Моисеевич захотел пойти вместе с нами. У меня сохранилась фотография – память об этом посещении, сделанная поляроидом, он тогда только что появился у Володи.
Телефон у Войновичей был отключен, отключен – и все! Поэтому предупредить о приходе было невозможно, эра мобильников была еще далека.
Во двор писательского дома у метро «Аэропорт» входили через высокую арку. Иногда идущих к Войновичу, как правило, вечером, в полутьме, встречали вопросом два неизвестных в штатском: «К кому идете?» Услышав ответ, что к Войновичу, настоятельно советовали не ходить. Но нас с Кларой ни разу никто в полутемной арке не встретил.
Иногда приходилось ждать Володю. Пару раз мы заставали в таком ожидании Таню Бек со своим грузинским другом, там, собственно, я с ней и познакомился.
Володя приходил из магазина или с почты, и устраивалось застолье, во время которого и происходило общение.
Володя рассказывал, что к нему то и дело обращаются за защитой незнакомые люди, иногда приходят домой:
– Как ходоки к Ленину, – невесело шутил он.
Он тогда уже, как говорится, сжег за собой все корабли и открыто общался с западными корреспондентами, ходил на приемы в посольства[14]. Люди, обращавшиеся к нему за помощью, рассчитывали на то, что информация об их преследовании властью будет опубликована на Западе и это может защитить их.
Задолго до этого, в 1974 году, Войнович предпринял попытку организовать в Советском Союзе отделение международного писательского ПЕН-клуба, который защищал бы права собственно писателей. Конечно, это стало известно на Лубянке и было воспринято как серьезная угроза политическому строю. Настолько серьезная, что председатель КГБ Юрий Андропов обратился в ЦК КПСС с соответствующим письмом, где в заключении сообщалось: «С учетом того, что Войнович скатился, по существу, на враждебные позиции, готовит свои произведения только для публикации на Западе, передает их по нелегальным каналам и допускает различные клеветнические заявления, мы имеем в виду вызвать Войновича в КГБ при СМ СССР и провести с ним беседу предупредительного характера. Дальнейшие меры относительно Войновича будут приняты в зависимости от его реагирования на беседу в КГБ»[15].
Такая «беседа» состоялась, а затем последовали «дальнейшие меры»: Войнович был приглашен для новой беседы в гостиницу «Метрополь», где во время продолжавшегося несколько часов разговора ему подсунули отравленную сигарету. Все это уже было описано им самим в повести «Дело № 34840», поэтому нет смысла пересказывать опубликованное.
Не помню, в каком году, знаю это по рассказу Войновича, но, видимо, уже перед 1980-м, за ним в очередной раз установили круглосуточное наблюдение. Во двор въехала черная «Волга» с четырьмя пассажирами и осталась надолго. Если Володя выходил из подъезда, двое, не скрываясь, отправлялись следом за ним.
– Я иду, иду, – рассказывал он, – а потом раз – и спускаюсь в полуподвал, в прачечную, они остаются ждать. Выхожу, раз – и в магазин, они остаются у входа.
Накануне Дня конституции, который приходился на 5 декабря, Войновичу нужно было куда-то съездить. Черная «Волга» поехала за его «Жигуленком». Он не смог отказать себе в удовольствии поиграть с ГБэшниками в рискованную игру: хорошо зная район, он, совершив несколько поворотов-разворотов, ушел от «хвоста» и оказался на Ленинградском проспекте сзади них. Воодушевленный успехом, Войнович догнал своих «кураторов» и начал им издевательски сигналить.
Это не прошло ему даром. Наутро, в День конституции СССР, что достаточно символично, выйдя к своей машине, Володя обнаружил, что все четыре колеса проколоты. А теперь представьте себе, как непросто было в советское время поменять все колеса на стоящем во дворе автомобиле!
Я не касаюсь в своих воспоминаниях многих известных фактов из биографии Войновича, его публицистически острых открытых писем Брежневу, Андропову, а также в советские и зарубежные газеты, не касаюсь подоплеки повести «Иванькиада» и т. д., о чем узнавал в то время непосредственно от него самого, – не касаюсь, потому что все это блистательно рассказано им самим в различных повестях и книгах, в том числе в упомянутой уже книге «Автопортрет. Роман моей жизни».
Но помню, как с удовольствием посвящал в эти события коллег по работе в конструкторском бюро во время перекуров (или по дороге домой), когда вокруг оказывались только «свои», которым можно было доверять и которые с восторгом и восхищением выслушивали мои рассказы о приключениях Войновича. Например, о том, как однажды из-за того, что оказался разобранным мост, он переехал (тогда еще на «ушастом» «Запорожце») на другой берег подмосковной речушки по прогибающимся под тяжестью машины доскам, которые сам нашел на берегу и постелил в качестве переправы. Или как он на своих «Жигулях» (я уже упомянул об этом выше) уходил на Ленинградском проспекте от висевших на хвосте черных КГБэшных «Волг».
Особым успехом пользовался мой рассказ о путешествии Войновича по Грузии с Валентином Петрухиным, который приведен мною выше, в главе «В Малеевке без Балтера».
С не меньшим, конечно, восторгом и восхищением воспринимались мои пересказы содержания «Чонкина» и писем Войновича «вождям» – ничего из этого мои слушатели прочесть тогда не могли.
Рассказывая о «Чонкине» и «подвигах» самого Войновича на семейных и дружеских застольях, я испытывал при этом невольную гордость за близкое общение с таким бесстрашным человеком…
Войнович долго сопротивлялся совершенно явному желанию властей заставить его уехать из страны. Но в 1980-м к нему пришел официальный представитель из органов с вопросом:
– Как живете, Владимир Николаевич?
– Плохо, – честно признался Войнович.
– Вам нужно уезжать, – сказал гость, – будет еще хуже.
Войнович вынужден был согласиться.
Но уехали они только в самом конце года. Сначала морально не готова была Ирина, потом внезапно и почти одновременно умерли ее родители, что тоже задержало отъезд.
Провожали их в мастерской Бориса Мессерера на Поварской (тогда улица Воровского). Настроение было почти траурное, ведь невозможно было предположить, что советскому маразму осталось жить всего лишь десять лет. Войнович, правда, говорил, что надеется на скорое возвращение, но глаза у него были грустные-грустные. Провожающих вместилось в мастерскую около трех десятков человек: Паша и Марина (дети от первого брака), двоюродный брат Витя из Запорожья, Игорь и Нина Виноградовы, Борис Биргер с сыном от первого брака Лешей, Валя Петрухин с Олей Принцевой, Галя Балтер с Ирой, мы с Кларой, детский врач Виталий Андрющенко, наблюдавший маленькую Олю Войнович, известный кардиолог Гдаль Гельштейн, Игорь Золотусский, хозяева, конечно, Белла Ахмадулина и Борис Мессерер. Остальных не помню или не был с ними знаком, а на фотографии, которая неоднократно публиковалась в различных изданиях, многие видны лишь со спины (их лица повернуты в сторону Войновича), поди узнай через 39 лет!