Когда говорил какую-нибудь глупость: «Умен, как поп Семен».
Когда оправдывался, не выполнив какое-нибудь поручение: «У бедного Егорки одни отговорки».
Когда уже в более взрослом возрасте, уходя, пытался перехватить, не садясь, что-нибудь съестное, слышал от нее: «На ходу, как птица какаду!»
Или на восклицание «возьму кусочек!»: «Кусочек с коровий носочек!»
Любимой поговоркой матери при покупке какой-нибудь в меру дорогой понравившейся ей вещи была: «Дешево, да сердито!»
Заметив чье-то двуличие, говорила, посмеиваясь: «И нашим, и вашим за копеечку спляшем».
Про чешущихся кошек (кошатницей она была всю жизнь): «Гром гремит, земля трясется, по спине блоха несется!»
По поводу вещи, не имеющей никакого вразумительного применения, передариваемой одним владельцем другому, чаще всего по случаю дня рождения, говорила: «На тебе, боже, что нам негоже!»
Кстати, сама она всегда была щедра в подарках, которые делала людям.
Но вернусь к своим воспоминаниям.
В середине пятидесятых отец получил садовый участок от Худфонда, далеко, на 87-м километре Волоколамского шоссе. Начались хлопоты по строительству домика, по разведению сада. Я в этой деятельности почти не принимал участия. А мама все воскресные дни проводила там, и вскоре у нас появились свои смородина и крыжовник. Я был полезен только как тягловая сила: таскал сумки и рюкзаки из Москвы на дачу и с дачи в Москву.
В 1956 году, в конце мая, когда я уже сдавал экзамены на аттестат зрелости, к нам на Ивановскую неожиданно приехал дядя Миша. Я был дома один. Дядя сказал мне, чтобы я быстро собрался и поехал вместе с ним:
– Борис Яковлевич умер, – пояснил он, – поедем на похороны.
Я не знал о его смерти, и мама мне утром ничего не сказала. Может быть, не было еще решено, брать меня с собой или нет?
Телефона у нас не было, о мобильниках не было еще и речи, и дяде Мише пришлось взять на себя роль связного. Я быстро собрался, и мы поехали. Куда, не помню. Помню только, что кремация была в Донском крематории. Там же теперь и покоятся урны с прахом Бориса Яковлевича и Варвары Дмитриевны (она пережила мужа на четыре с половиной года).
Поминки по дяде Боре были дома, на Арбате. Это были первые в моей жизни поминки. Обряд этот, в конце которого вспоминаются уже и разные смешные истории, вызывающие улыбку и даже смех, показался мне тогда весьма странным. Мне только исполнилось семнадцать, я вступал в жизнь, и многое в ней казалось поначалу таким же странным…
Забегая вперед, сообщу, что в семидесятые, когда прокладывался Новый Арбат, памятный мне дом в Среднем Николопесковском переулке снесли. Он оказался как раз на задах новоарбатского гастронома. Большой каменный дом в стиле модерн, построенный в начале ХХ века на другой стороне переулка, на который я смотрел когда-то из окон пристанища Гринбергов, стоит до сих пор. Михаил Иннокентьевич переселился в дом известного в свое время кооператива «Лебедь», где и умер 29 ноября 1976 года…
Отец в 1956-м вышел на пенсию, теперь не нужно было ходить на работу в осточертевший ему копийный цех или искать другие способы заработка. У него начали появляться новые, свежие этюды. А мама продолжала работать в «Агропособии». В витрине большого гастронома на улице Горького, внизу, почти у самой Манежной площади, были выставлены ее муляжи фруктов и скульптуры коровы и свиньи. В то время начались уже посещения Москвы иностранными делегациями с Запада. С кем-то из западных лидеров Хрущев решил прогуляться по Москве. После сталинского железного занавеса это было сенсацией. Сенсацией для магазина стало и неожиданное появление Хрущева с высоким иностранным гостем в их торговом зале. Что там творилось в этот момент, описывалось утром в газетах как первая новость дня. А для нашей семьи это было интересно тем, что главе государства очень понравились мамины муляжи и он даже что-то написал об этом в книге отзывов.
Взрослея, обзаведясь новыми друзьями, я постепенно начал отдаляться от дома.
После третьего курса институт по требованию Никиты Хрущева перевели в Калининград, на Балтику, ближе к производству. Началась моя самостоятельная жизнь.
Мама умерла в 1996 году от сердечного приступа, не дожив десяти дней до своего девяностодвухлетия.
Иногда я беру два рассыпающихся от ветхости альбомчика, их обложки с тканевой отделкой. Один совсем маленький, размером с мою ладонь, другой чуть больше. В них фотографии начала века, мама еще совсем маленькая. Фотографии пожелтели и поблекли, на некоторых с трудом можно разглядеть лица позирующих. На одной фотографии, более четкой, чем соседние, мама с совочком в руках, чуть присев на еще нетвердых ножках, пытается набрать в него песка или зерна (разобрать уже невозможно) из расположенной перед ней горкой этого сыпучего материала.
На другой мои дед и бабушка сняты стоящими рядом. Бабушка в широкополой шляпе с лентами, в длинной юбке, дед в светлой фуражке с козырьком, в русской рубахе и в сапогах. Еще на одной фотографии – бабушка, опять в длиннополой юбке и кружевной кофточке, держит в поднятой руке гриб с громадной шляпкой. Наверное, белый-колосовик или подосиновик.
Еще есть фотографии с лошадьми и с колясками, сфотографирована прислуга – женщины с простыми добрыми лицами, видимо, из деревенских.
Безмятежная семейная жизнь, год 1906-й или 1907-й.
Вот и все, что, за исключением нескольких мелких вещиц, сохранилось от того благословенного времени.
Приложение. Михаил Соломонович Вогман. Биографические сведения о моем отце[17]
Родился 28 сентября 1896 года в г. Мозырь (Белоруссия), в многодетной еврейской семье. Отец был народным учителем, преподавал в еврейской школе математику. В 1910-е годы семья переехала в предместье Киева.
С 1915 по 1918 год Михаил Соломонович Вогман учится в Киевском художественном училище, а после окончания училища уезжает в Среднюю Азию, в Самарканд, куда переселились к этому времени его родители. Солнечный Самарканд окажет на творчество художника большое влияние, многие его работы будут связаны с природой и людьми Средней Азии не только тематически. Здесь сложатся дружеские отношения с местными художниками Варшамом Еремяном, Николаем Караханом, Оганесом Татевосяном, которые будут сохраняться всю жизнь.
Судьба сложится так, что в Средней Азии он будет жить вновь во время Отечественной войны, в годы эвакуации: в Ташкенте в 1942–1943 и в Самарканде в 1944–1945 годы. Именно здесь будет написана одна из лучших работ художника – автопортрет. Этот автопортрет всегда висел у нас в доме и продолжает висеть сейчас. В 1970-е годы, когда отца уже не было, память о нем вдохновила меня на такие стихи:
Все мы смертны, все мы тленны —
И тебе пощады нет!
Но живет поры военной
Небольшой автопортрет.
Выдают тот год жестокий
Скудный фон и жесткий штрих,
Западающие щеки,
Выступающий кадык.
Напряженность, ракурс резкий,
Темен лик, как образа,
Но пылают гневным блеском
Воспаленные глаза.
В пережившем горе мире
В окна бьет вечерний свет…
И отца в пустой квартире
На стене автопортрет.
Но возвратимся в 1921 год. Молодой художник Михаил Вогман приезжает в Москву, чтобы поступить во ВХУТЕМАС. Здесь он учится с 1921 по 1928 год в мастерской Р. Р. Фалька, там же занимается живописью замечательная художница Ева Левина. В те же годы во ВХУТЕМАСе учатся будущие известные советские художники Семен Чуйков, Георгий Нисский, Николай Ромадин, будущие Кукрыниксы: Михаил Куприянов, Порфирий Крылов, Николай Соколов. В тридцатые годы Михаил Вогман в составе группы художников (Богданов, Рудаков, Стеньшинский) участвует в выставках и творческих поездках по стране, не минует и полюбившуюся с юности Среднюю Азию.
С 1945 года до конца жизни Михаил Вогман живет в Москве, занимая с семьей одну комнату в коммунальной квартире. Мастерской нет. Полноценная работа возможна только летом, на даче, которую семья каждый летний сезон снимает в ближайшем Подмосковье. Зарабатывать на жизнь приходится тяжелым для истинного художника трудом. Не желая писать для художественных салонов, получающих доход от продажи живописи, то есть не желая приспосабливаться к вкусам невзыскательной советской публики, он работает в копийном цеху. Там, помимо Шишкина, приходится копировать такие «шедевры» советской живописи, как «Опять двойка» Решетникова или «Утро нашей родины» Шурпина. Только после выхода на пенсию в 1956 году (в том же году происходит исторический ХХ съезд правящей коммунистической партии, положивший начало непродолжительной политической оттепели) становится возможной полная отдача творчеству. Излюбленными жанрами художника являются пейзаж и портрет, именно в этих жанрах выполнено большинство его работ.
В последние годы жизни, а умер Михаил Вогман 10 января 1964 года, он продолжает общаться с друзьями молодости Евгением Кибриком, Александром Тышлером, Аминодавом Каневским, Иосифом Рубановым. В сороковые и пятидесятые годы Михаил Вогман участвовал в нескольких коллективных выставках. Персональных выставок не было. Его работы имеются в Казахской художественной галерее (г. Алма-Ата), в Каракалпакском художественном музее (г. Нукус), в галерее Ильдара Галеева (г. Москва).
В Нукус они попали благодаря энтузиазму Игоря Витальевича Савицкого уже после смерти художника. Вот как это было. Савицкого привел к нам в дом старый знакомый отца Зенон Комиссаренко. Савицкий посмотрел работы, выбрал несколько живописных и несколько рисунков, всего 17. Сразу предупредил, что денег сможет заплатить очень немного и с рассрочкой на несколько лет. Для нас с матерью материальная сторона дела в данном случае не имела значения. Мы дали согласие, и Савицкий написал нам расписку о принятии картин.