Главным источником продовольствия больных являлись добровольные пожертвования обывателей, по преимуществу местного купечества, которые в дни поминовения родителей или в дни погребения присылали подаяния деньгами и провизией. Последнее, хотя и в сильно сокращенном виде, доходило до несчастных больных, что же касается денежных пожертвований, то они всецело шли в широкие карманы больничного начальства и горького положения безумных не улучшали.
Некоторое улучшение в жизнь больных внесло в 40-х годах поступление в Преображенскую больницу заштатного дьякона Ивана Яковлевича Корейши, отданного «под начал» за какую-то серьезную провинность и затем помещенного в сумасшедший дом.
Собственно, психическим расстройством Корейша не страдал, напротив, он как нельзя лучше сознавал и свое положение, и все то, что угрожало ему в будущем, и избрал притворное сумасшествие, как самый ловкий и удобный исход из своего затруднительного положения. Хитрый, изворотливый и по тогдашнему времени даже относительно образованный, судя по тому классу, к какому он принадлежал, Корейша занялся предсказанием будущего, и слава его быстро распространилась среди суеверного населения Замоскворечья.
Пророчества свои выражал он иносказательно, предоставляя слушателям самим догадываться о точном значении его слов, и этот способ предсказаний еще сильнее интриговал его адептов и еще увеличивал веру в его прозорливость.
Помещался он в особой, донельзя грязной и, по его настоянию, почти никогда не убиравшейся комнатке, лежал на полу, на грязном тюфяке, с которого никогда не поднимался, и тут принимал и своих многочисленных посетителей, и приносимые ими многочисленные дары. Пожертвования приносились ему в изобилии, и деньгами, и провизией, и одеждой, но лично себе он не брал ничего, а все отдавал окружавшим его, сопровождая раздачу опять-таки иносказательными фразами и ему только одному понятными притчами.
Все слушали его с благоговением, начальство относилось к нему с величайшим уважением, да как было и не относиться, когда им одним буквально содержался весь дом и на его иждивение существовала вся больница?
Принимал он к себе далеко не всех, иных он не допускал до себя, иных прямо гнал, причем не стеснялся в выражениях и даже подчас разражался таким потоком площадной брани, что находившимся при нем служителям совестно было его слушать, а между тем московские купчихи с благоговением выслушивали все и с утра до ночи осаждали «батюшку Ивана Яковлевича» своими визитами и ублаготворяли его всевозможными приношениями.
Слава его скоро распространилась далеко за пределы Москвы, и сначала из соседних городов, а затем и издалека стали приезжать к знаменитому прорицателю и за советами, и за указаниями, а иногда и за одной только площадной бранью.
Единственной слабостью Ивана Яковлевича был нюхательный табак, без которого он не обходился и который доставлялся ему в таком изобилии, что управление больницы имело возможность пудами продавать его в табачные лавки, откуда он опять попадал по тому же назначению. Табак этот он и нюхал, и жевал, и посыпал им вокруг себя, и совершенно плешивую голову свою осыпал, и так велико было суеверное увлечение его поклонниц из среды московских купчих, что они щепотями благоговейно принимали этот грязный табак из грязных рук Ивана Яковлевича и, как драгоценность, увозили его с собой домой и хранили его «на счастье», зашитый в ладанках.
В преданиях Преображенской больницы существует рассказ о том, будто бы юродствовавшего дьякона Корейшу посетил император Николай Павлович, в бытность свою в Москве услыхавший о нем и пожелавший лично взглянуть на этого самозваного пророка.
Рассказывают, будто бы государь, подойдя к Корейше, спросил его, почему он таким образом лежит, не вставая, и получил ответ:
– И ты, как ни велик и ни грозен, а тоже ляжешь и не встанешь!..
Дальнейшая беседа будто бы происходила с глазу на глаз между государем и Корейшей, и государь, пробыв у него в комнате около четверти часа, вышел оттуда пасмурный и взволнованный.
Насколько это справедливо, решить трудно, но это встречает некоторое подтверждение в том, что в указанную преданьем этим эпоху действительно государь посетил Преображенскую больницу, в которой вслед за этим и произошло несколько крупных улучшений.
Вполне достоверно зато, что вслед за указанным временем этого визита больницу посетил московский генерал-губернатор граф Закревский, к которому Корейша при входе его обратился со следующими многозначительными словами:
– Ой, говори ты, пожалуйста, потише… Слишком уж тебя слышно!.. Оглушил совсем!..
А затем, отвернувшись от графа и обращаясь к присутствующему при этом больничному начальству, бедовый прорицатель продолжал:
– Глуп я, други вы мои милые… Совсем глуп!.. Залез на верхушку, да и думаю, что выше меня уж и нет никого!.. Дочь я себе вырастил на позор… Одна она у меня… а, кроме стыда, нет мне от нее ничего… Шляется как… (следует целый фейерверк самых нецензурных выражений), а я, дурак, и унять ее не могу!.. Где уж мне, дураку, другими править, коли я сам с собой управиться не умею?.. Навешаю на себя всяких цац, да и хожу, распустя хвост, как петух индейский… Только тогда и опомнюсь, как вверх ногами полечу…
Все присутствовавшие при этом оригинальном монологе хорошо понимали, что речь иносказательно велась о самом Закревском и о его дочери, графине Нессельроде. Понимал это и сам Закревский… но показать, что понимает, не мог…
На вопрос Закревского, чем он болен, бедовый Корейша отвечал:
– Пыжусь все… Надуваюсь… Лопнуть собираюсь!..
И когда вконец сконфуженный генерал-губернатор выходил из грязной комнаты, Корейша заклохтал индейским петухом и задорно крикнул:
– Фу-ты! Ну-ты!.. Прочь поди!..
Ежели бы такой дерзкой выходке безумного не предшествовал царский визит, то при деспотическом управлении Закревского подобная сцена не прошла бы безумному даром. Не тронуть его мог Закревский только потому, что не мог и не смел тронуть…
Как бы то ни было, но пребывание в Преображенской больнице Ивана Яковлевича Корейши положило начало относительному благосостоянию этого учреждения, и с тех пор только оно приняло характер настоящей больницы.
На деньги, ежемесячно вынимавшиеся из кружки, стоявшей в комнате Корейши и в которую все посетители опускали свои доброхотные пожертвования, улучшено было питание больных, заведены были кровати и матрацы, оборудовано кое-какое белье, и заведен был правильный штат докторов, на деле, а не на письме только посещавших больных.
Смерть Корейши, горько оплакиваемая современными ему обитателями больницы, не унесла с собой раз заведенного порядка, и после него больница не вернулась к прежнему состоянию заброшенной тюрьмы.
Все шло ежели и не улучшаясь, то по раз заведенному порядку, а перестройка здания и вовсе поставила больницу в иное, улучшенное положение.
К окончательному благоденствию привела Преображенскую больницу передача ее в заведование московского вице-губернатора Ивана Ивановича Красовского, гуманному и просвещенному отношению которого больница обязана окончательным улучшением своим.
Красовский, в бытность свою адъютантом кавказского героя Евдокимова, сам страдавший сильным нервным расстройством, лучше всякого другого понимал и внутренний мир больных, и их нравственные потребности, и с заботой и любовью следил за всем, что касалось внутренних распорядков больницы. Указаний и распоряжений, исходивших свыше, он ни касаться, ни изменять не мог. Властью административной он в управление больницы не входил и ограничивался только распорядками ее внутреннего управления, делая в этой области все, что было в его силах и средствах.
Он значительно улучшил весь внутренний строй больницы, уволил всех неспособных и грубых служителей, подтянул медицинскую часть, значительно увеличил врачебные средства, завел строгую чистоту и порядок и в комнатах, и в коридорах, устроил светлые и чистые больничные палаты, которые заботливо вентилировались; он обратил серьезное внимание на стол и вообще на содержание больных и в заботе своей об их нравственном состоянии завел в больнице всевозможные игры и развлечения.
В большом приемном зале он поставил рояль, на котором больные играли поочередно; расставил по зале ломберные столы[416] с приготовленными на них мелками и картами, завел несколько комплектов шахмат и шашек и поставил в обязанность дежурным служителям и младшим надзирателям тотчас же, как больной сядет к столу с желанием заняться той или другой игрой, немедленно занимать место у стола и служить ему партнером.
Так же точно обязан был каждый из надзирателей строго следить за тем, чтобы каждому больному, собирающемуся закурить папиросу, немедленно подана была зажженная спичка, так как держать спички у себя больным строго воспрещалось, а между тем все сумасшедшие, как известно, имеют исключительное пристрастие к питью чая и курению табаку. В силу этого для тех больных, у которых нет личных средств, ежедневно ассигнуется известное количество «казенных» папирос, образующихся из жертвуемых запасов как табаку, так и готовых папирос, присылаемых фабрикантами.
Красовским заведены при больнице особые мастерские, в которых больные очень охотно работают, наблюдая при этом строгий порядок и действительно отрабатывая ежегодно довольно значительные суммы, идущие на улучшение больничного довольства. В числе мастерских заведены переплетные, небольшие ткацкие, в которых вырабатываются узкие тесьмы и шнурки, вязальные с трикотажными машинами и пр., и пр.
Все эти мастерские всегда были переполнены желающими работать, причем строго соблюдалась очередь и еще строже наблюдалось, чтобы больные отнюдь не шли на работу по принуждению, так как в противном случае можно было рисковать, что они все перервут и все машины переломают.
Я говорю обо всем этом в прошлом времени, так как совершенно не знакома с настоящей постановкой дела после отъезда из Москвы Красовского, умершего на посту томского губернатора.