Теперь, когда я составил себе вполне отчетливое представление о походе Пояркова на Амур, эти два незначительных эпизода кажутся мне по-своему символическими: рассказывая на «Ереване» о Пояркове, я знал о нем примерно столько же, сколько можно узнать об Амуре вот при таком шапочном знакомстве. В том была моя вина, но не только моя, ибо черпал я «знания» из опубликованных книг. Об этом мне придется еще не раз говорить в своих очерках, но очень часто мы в географической литературе, да и не только в географической, упускаем за действием человека, за одним фактом из его биографии — остальную жизнь, а то и просто закрываем глаза на все, что не укладывается в стерильное понятие «идеального» героя.
Но вернемся в Якутск и посмотрим, что за события происходили там в годы, предшествовавшие амурскому походу.
Я уже говорил, что в 1637 году из Енисейска в Якутск прислали для управления всеми делами боярского сына Парфения Ходырева.
Но этого московским властям показалось недостаточно, и на следующий год они издали государевым именем указ о создании Якутского воеводства и отправили в Якутск старшего воеводу Петра Головина, второго воеводу Матвея Глебова и дьяка Ефима Филатова; в помощники им назначили двух письменных голов — Еналия Бахтеярова и Василия Пояркова. Весь отряд насчитывал 395 стрельцов и казаков, а потом еще прибавились плотники, судостроители, кузнецы, оружейники, толмачи-переводчики, четыре священника…
Двигалась на восток эта многочисленная по тем временам компания чрезвычайно медленно. Воеводы прибыли в Якутск лишь летом 1641 года, но годом раньше, опередив остальных, в Якутск приехал Поярков в сопровождении еще двух служилых.
О его деятельности в качестве представителя воеводы я ничего не знаю. Но их совместная деятельность в первые два года достаточно хорошо освещена в документах.
А события разворачивались так.
Прибыв в Якутский острог, Петр Головин очень скоро почувствовал там себя полновластным царьком. Не хватало ему лишь немногого — утвердить в этом мнении и всех остальных. Не надеясь на слова, Головин приступил к делу.
Во-первых, для царствования ему требовалась надлежащая материальная база. Выстроенный казаком Иваном Галкиным острог показался Головину слишком маленьким. Он предчувствовал, что трудно ему будет в нем развернуться, и не ошибся. И Головин повелел строить новый острог, предусмотрев в нем все, что положено: и мощные крепостные башни, соединенные тыном — «чесноком», и Троицыну церковь, и воеводский двор, и съезжую избу, и амбары для государевой казны и «пытошную» избу…
Что нужен новый острог, согласились все приближенные воеводы. Но воеводе еще хотелось показать, что не чета он всем прежним правителям, а ближайшим «прежним» оказался Парфений Ходырев, и Головин, обвинив его во всех смертных грехах, решил учинить над ним сыск, то есть следствие… И вот тут начались разногласия. Более мягкий и справедливый второй воевода Матвей Глебов и дьяк Ефим Филатов принялись уговаривать Головина не «сыскивать» Ходырева, но тот обвинил их во взяточничестве («посулы берете»), а кончилось дело тем, что воевода пустил в ход кулаки и власти передрались.
Но последующие расхождения во взглядах имели более серьезные последствия, чем синяки и порванные бороды.
Головин решил устроить среди якутов перепись, чтобы точнее планировать поборы. Умудренные опытом местные «бывальцы» уговаривали воеводу отложить перепись до более спокойного времени, уверяя, что начнется среди якутов «шатость» — они уж давно изменить «хачивали», говорили бывальцы, — и дело может дойти до восстания. Глебов и Филатов поняли, что бывальцы правы, и взяли их сторону… Раздоры приняли крутой оборот, но в конце концов Головин заявил, что якуты его боятся и не посмеют тронуть русских. Всякую иную точку зрения объявил он «бунтом», грозил пытками и отлучением от должности, ибо, заявлял он, в небе одно солнце, а в Сибири одна правда — его, воеводская.
И казаки-переписчики двинулись в улусы. Велено им было переписывать не только вольных якутов, но и рабов их, боканов, и даже весь скот…
Якуты правильно сообразили, что ничего хорошего перепись им не сулит, и поскольку давно избавиться от пришельцев они «хачивали», то началось в Якутии восстание — одно из крупнейших, если не самое крупное за всю историю этого края.
Зимой 1642 года отряды восставших подступили к острогу, и Головин понял, что перестарался.
Ночью за городом занялось зарево (сполох, как писали казаки, случился), и весь гарнизон во главе с воеводами вышел на стены. И именно в этот момент Головин публично обвинил Матвея Глебова, Ефима Филатова и письменного голову Бахтеярова в том, что из-за них восстали якуты!.. Да, да, своими «воровскими» действиями они подбили якутов на восстание!
Что и говорить — ход недурен!
Восстание охватило обширную территорию, но очень скоро выяснилось, что один якутский князец-тойон имеет зуб на другого тойона, а третий не прочь договориться с русскими за счет первых двух… И когда казаки ударили по разрозненным отрядам повстанцев, им быстро удалось доказать превосходство огнестрельного оружия над копьями и стрелами. И тогда осталось лишь доказать, что действительно Глебов, Филатов и Бахтеяров подговорили якутов выступить с оружием в руках…
Вот тут-то Петр Головин и развернулся! Впрочем, не только он. Нашелся у него достойный помощник — второй письменный голова Василий Поярков, и теперь уже следует поставить точки над «и».
Разумеется, правдой удалось бы доказать только виновность самого старшего воеводы; значит, надо было действовать кривдой.
Читая документы той эпохи, я убедился, что казаки XVII столетия отнюдь не были ревнителями христианской религии. Бога они поминали редко и, хотя носили на шее черневый крест, о божественном не пекись. Но «неверных» в христианскую религию обращали с охотой, и во многих документах поминаются так называемые новокрещены. Всему есть своя причина, а в данном случае ревностное приобщение туземцев к христианству объясняется просто: закон запрещал охолопливать, то есть превращать в своего холопа, местного жителя-язычника, но разрешал захолопить крещеного (правда, его запрещалось увозить в Россию)… Так что у казаков были причины стараться.
Имел новокрещеного холопа и Поярков на своем дворе. Звали его Ивашка Остяк.
Но сначала еще одно отступление. Опытный чиновник, Петр Головин окружил себя людьми, которых документы того времени именуют «ушниками», то есть доносчиками и клеветниками, «притакивателями», или, как теперь мы сказали бы, «поддакивателями», беспринципными холуями, готовыми поддержать (так было, так!) любой наговор, любую неправду…
Я сейчас приведу цитату из книги «Якутия в XVII веке», изданной в Якутске в 1953 году. Вот она:
«Деятельное участие во всех операциях воевод принимали их фавориты, «ушники» по тогдашнему выражению. Все челобитные русских людей XVII в. полны горькими жалобами на этих «ушников», которые умели подделаться к приезжим воеводам и извлекать для себя выгоды из их покровительства. Таков был советник Головина сын боярский Алексей Бедарев, который «при нем притакивал (т. е. ему поддакивал) неправдою для стыда своего»; таков служилый человек Данилко Козица, который «воровал на свою братию шишиморством (шишиморство — наушничание, кляузничество, подлость. См. словарь Даля. — И.3.), всякие ложные заводи затевал и безделием оглашал», за что Головин, любя его «за ушничество», отпускал «по все годы» на службы, давая не в пример другим полный оклад жалованья[7] и не конфисковывал у него привезенных с Оленека соболей; таков торговый человек Епишка Волынкин, который у Головина «был в большой вере» и от «ушничества» которого, по мнению жителей Якутск, «кровь наша проливалась»; таков видный представитель якутской служилой знати письменный Голова Василий Поярков…» (стр. 233).
В этом почетном списке доносчиков и клеветников Поярков назван последним. На самом деле он был первым — хотя бы по своему положению ближайшего советника воеводы.
Петр Головин и Василий Поярков быстро стакнулись между собой в методах «доказательства» виновности Глебова, Филатова и Бахтеярова.
Начать они решили с охолопленного новокрещена Ивашки. Со двора Пояркова его перевели в тюрьму. Поскольку арестантов кормить не полагалось (они пробавлялись дарами родственников и милостыней), а у новокрещена родственники жили не в Якутске, голод быстро заставил его кое о чем призадуматься. Когда же на пустой желудок ему всыпали еще кнута «в три палача», новокрещен безотлагательно показал, что именно Глебов, Филатов и Бахтеяров велели ему «толмачить» якутам убивать русских.
Дальше — больше. По навету Ивашки Головин и Поярков арестовали дворовых людей Глебова и Филатова, и в пыточной избе те, дрогнув, подтвердили показания Ивашки.
Так состряпали Головин и Поярков сыскное дело. И тогда взялся старший воевода за главных своих врагов: засадил второго воеводу, дьяка и письменного голову Бахтеярова в Тюрьму, да не одних, а с чадами и домочадцами — с женами, с детьми, с родственниками.
Угодили в тюрьму и в пыточную избу все четыре священника. Службы в церкви прекратились, и лишь по большим праздникам одного из попов приводили в кандалах в церковь, чтоб мог отслужить он молебен.
Жизнь в Якутском остроге, Да и в окрестностях, замерла. Те, кто еще не угодил в тюрьму, жались по избам. А ушники и палачи бражничали, а потом шатались по острогу, забавы ради избивая встречных.
Боялся ли воевода Головин, творя откровенное беззаконие, кары?
Нет. Он знал, что в среде высшего чиновничества существует круговая порука и что в обиду его не дадут. «Самое большее, говорил он, государь года два-три меня пред свои очи не пустит, а потом новый город в воеводство даст». (Любопытна ошибка Головина: после того как сняли его все-таки с якутского воеводства, новую воеводчину он не получил, но через несколько лет стал окольничим, а это один из наивысших боярских чинов на Руси,).