И тут мы подходим к одной из самых загадочных страниц в жизни Алибера. Проведя несколько месяцев в Сибири, он неожиданно забросил свои коммерческие дела, на перекладных покатил в Петербург, а оттуда за границу.
По словам самого Алибера, он «с давнего времени» вникал в дела карандашного производства. Чем был вызван этот интерес, на что рассчитывал первостатейный купец, все более увлекаясь идеей самому заняться добычей графита, объяснить нелегко, но можно попробовать. На первый вопрос отчасти отвечает сам Алибер: интерес к карандашной промышленности подогревался кризисом, который переживала эта столь необходимая отрасль в то время.
В течение нескольких столетий чуть ли не монопольным поставщиком высококачественных карандашей была Англия. Еще в 1565 году в Англии открыли вскоре ставшее знаменитым Борроудельское месторождение графита в графстве Камберленд. Карандаши, изготовлявшиеся фирмой Брокмана, приобрели всемирную известность и фактически не знали конкуренции. Англичане чрезвычайно ревниво относились к репутации своей карандашной промышленности и следили, чтобы борроудельский графит не попадал на предприятия иностранных фабрикантов; вывоз его в естественном виде был строжайше запрещен, и на мировой рынок поступала только готовая продукция — карандаши Брокмана.
Итак, карандаши Брокмана изготовлялись из превосходного самородного графита. Его конкуренты тоже изготовляли карандаши из графита, но более низкого качества и примешивали к нему какие-то жирные вещества; но это лишь в малой степени улучшало их, и сравнения с брокмановскими они все равно не выдерживали.
Но в 1840 году, как раз к тому времени, когда начал активную деятельность Алибер, великолепный борроудельский графит кончился, месторождение истощилось, фабрикантам пришлось перейти на изготовление карандашей из графита, ранее забракованного. Они очищали его химическим путем и прессовали. Качество брокмановских карандашей резко снизилось, потому что тогда еще не научились приготовлять высококачественный прессованный графит; в нем оставались пустоты, трещинки, он легко ломался. Ища пути искусственного улучшения графита, английские фабриканты предприняли отчаянные попытки найти новые месторождения высококачественного самородного графита. Они не жалели средств, экспедиции обшарили самые дальние уголки обширной Британской империи, но ничего не нашли. Запасы второсортного графита тоже подходили к концу. Цена на графит, поднялась до 400 франков за 1 килограмм.
Понятно, что при такой ситуации открытие месторождения отличного графита и создание собственной карандашной фабрики сулили большие выгоды. Это, очевидно, и воодушевляло первостатейного купца Алибера.
А вот на что он рассчитывал… Тут мы вновь вступаем в область догадок. Казалось бы, неудачный опыт англичан должен был несколько обескуражить Алибера, но этого не случилось. Впрочем, может быть, виной тому некто Черепанов. Но не стоит спешить. Так или иначе, а в 1844 году Алибер уехал за границу знакомиться с карандашной промышленностью.
Он побывал во Франции, Германии, Швейцарии и, конечно, в Англии. Вид агонизирующих карандашных предприятий Брокмана доставил ему некоторое удовольствие и укрепил в намерении разыскать графит. В 1845 году он возвращается в Россию и совершает стремительный наезд в Иркутск. В 1846 году он вновь уезжает за границу, вновь посещает рудники и карандашные предприятия. Первоначальные коммерческие соображения переходят у Алибера в страсть, манию. Теперь уже ничто не может остановить первостатейного купца в намерении отдать все свои средства и силы захватившей его идее.
И вскоре Алибер стал обладателем графитового месторождения.
В статье, написанной им самим, есть такое свидетельство: «В 1846 году, быв по торговым делам моим в Восточной Сибири, я познакомился с горными местностями этого края и, смотря на богатство разнородных каменных пород Саяна и его отраслей (отрогов, как бы сказали мы теперь, — И.3.), предположил обозреть цепь гор, лежащих подле китайской границы, с целью осуществить давно питаемое мною желание отыскать хороший графит. Для того, собственно, сделал я несколько поездок на линии водораздела рек Иркута, Китоя, Белой и Оки. Во многих местах этих горных стран я встречал разные валуны графита, но качеством своим он был обыкновенный и не углублялся в недра земли, а образовывался на поверхности только небольшими гнездами. Впоследствии, после долгих, постоянных трудов и усилий, наконец мне представился счастливый случай открыть коренное месторождение этого минерала в одном из отрогов Саянского хребта, в недрах Ботогольского гольца, лежащего невдалеке и почти в равномерном расстоянии от истоков вышеозначенных четырех рек».
Исторических героев, тем более героев определенно положительных, как известно, рекомендуется писать светлыми красками. И я сейчас едва осмеливаюсь бросить одну-единственную темную тень на образ, первостатейного купца Алибера: история открытия месторождения графита придумана им самим от начала до конца. Доказать это не так уж сложно. Во-первых, страницей ранее Алибер пишет, что в 1846 году он изучал карандашное производство за границей. Во-вторых, так сразу приехать в неведомую горную страну, не имеющую даже приблизительной карты, не говоря уж о карте геологической, и в течение двух-трех месяцев найти столь горячо желаемое месторождение графита — это прямо-таки сказочная история. В-третьих, существует объективный рассказ о том, как был открыт графит на Ботоголе, человека, совершенно не заинтересованного ни в судьбах рудника, ни в саморекламе, ни в том, чтобы как-то опровергнуть Алибера.
Понять и даже извинить Алибера, сочинившего эту историю, не трудно. Ботогольский графит был самой сильной, самой всепоглощающей любовью в его жизни, его гордостью и его горем; он отдал ему всю душу, чуть ли не все средства, ради графита он обрек себя на многолетний каторжный труд в горах, в тайге вдали от всяких культурных центров.
Примем это к сведению и не будем больше вспоминать об оплошности первостатейного купца…
Что Алибер находил в долинах рек валуны графита, что до него доходили слухи о месторождениях этого минерала — все это бесспорно. Но так же бесспорно и то, что до 1847 года Алибер не имел достоверных сведений о жильных месторождениях графита в Восточном Саяне. И в то же время он настойчиво изучал геологию, горное дело и карандашное производство — чудится в этом что-то фанатичное. А вот что не подлежит сомнению: свою главную ставку в жизни француз Алибер делал на Восточную Сибирь и прилагал немало усилий к тому, чтобы создать себе хорошую репутацию у сибирской администрации и купечества. Об этом говорит хотя бы тот факт, что в 1845 году он пожертвовал двенадцать тысяч рублей ассигнациями в пользу жителей города Троицкосавска, пострадавших от пожара.
Во время одного из своих наездов в Сибирь Алибер познакомился в Иркутске с выбившимся в офицеры казаком Черепановым, человеком, сыгравшим огромную роль в его жизни, хотя первоначально они отнеслись друг к другу совершенно равнодушно, и лишь одно-единственное событие в жизни Черепанова, очевидно, заинтересовало Первостатейного купца.
Казак Черепанов принадлежал к своеобразному, тяжелому для окружающих типу людей. Судя по его собственным запискам, он искренне тяготел к знанию, к литературной деятельности, но ни образование, ни, попросту говоря, умственные способности не позволили ему добиться сколько-нибудь значительных успехов в жизни. И все-таки статьи Черепанова печатались в петербургских газетах, а дневники и даже повести в «Библиотеке для чтения», выпускавшейся небезызвестным Бароном Брамбеусом — Сенковским, востоковедом, писателем, издателем. Отдельные небольшие успехи подогревали пыл Черепанова, делали его заносчивым, самоуверенным, а более многочисленные неудачи создали ему в собственных глазах ореол непонятного страдальца. Все это, разумеется, накладывало особый отпечаток на его отношения к людям.
Черепанов немало странствовал по Восточной Сибири, служил в разных местах, — совершил поездку в Китай, в Пекин. Дневник, который Черепанов вел во время путешествия в Китай, Сенковский опубликовал в «Библиотеке для чтения». Из-за этого дневника и возник затяжной, на многие годы конфликт между Бароном Брамбеусом и сибирским казаком.
Вся беда заключается в том, что в Китае Черепанов пришел к выводу, который можно оценить как весьма оригинальный, но трудно признать здравым. Черепанов решил, что Великая китайская стена построена вовсе не для защиты внутренних районов страны от врагов, ибо, по мнению Черепанова, для этой цели не имело смысла строить ее на скалистых вершинах — достаточно было перегородить ущелья. Вот какое соображение он высказывает (цитирую по его воспоминаниям): «Стена эта сделана с целью еще более возвысить скалы и тем защитить страну от северных ветров и холода» (набрано курсивом).
Барона Брамбеуса нередко и совершенно справедливо обвиняли в редакторском произволе. Но в данном случае трудно разделить негодование Черепанова, сердито написавшего: «Знаменитый ученый этот впервые сделанное заявление столь замечательного исторического факта вычеркнул и на поле написал «ерунда»».
Увы, действительно ерунда. Но Черепанов был достаточно самоуверен, чтобы не посчитаться с мнением Сенковского, и через двадцать пять лет (!) в своих воспоминаниях все-таки обнародовал это соображение, превратившееся у него в нечто очень напоминающее навязчивую идею.
В конце 30-х годов прошлого века Черепанова назначили начальником Тункинского пограничного отделения, и он поселился в селе Тунка.
Мне приходилось бывать в Тунке. Это очень приятное и своеобразное место. Село расположено в обширной Тункинской котловине, у южного склона Восточного Саяна, по соседству с прекрасным сосновым бором. О климатических достоинствах этого места говорит хотя бы тот факт, что неподалеку от Тунки расположен курорт Аршан — один из самых известных в Восточной Сибири, располагающий целебными источниками. На севере котловину замыкает монолитная стена Тункинских гольцов — над дном котловины вершины их возвышаются более чем на полтора километра, а на юге видны пологие сопки отрогов Хамар-Дабана. Как почти всюду в Восточной Сибири, лето здесь сравнительно теплое, но зимой свирепствуют лютые морозы.