Очень ласковая женщина, но у меня с ее слов все захолонуло. Шутка ли, министр и прямо тебе — мильен. «Береги». Ну и с тех пор я уже сама не своя стала. Как Витя куда со скрипкой едет, — я с ним. Без скрипки уйдет, — я от нее ни на шаг. Играть кончит, в футляр положит, я футляр оберну и под подушку. Так и сплю на ей.
А тут, как назло, стали к моему Витюше девки липнуть. И девки не как у нас в деревне, а модные, смелые, бесстыдные. Все наружу торчит, ну прямо будто голая. Глаза наведенные, ресницы стрелками, на голове — башня. Каблучки тонкие. Задница — как облитая. Ходят — туда-сюда ею швыряют. А под руку возьмут, так и норовят титьками уколоть.
Ну, мово Витю и начало крутить. Лениться стал. Но тут я на него: «Что же это ты, — говорю, — Витюша, с нами делаешь? За что же мы столько лет муку терпели, по углам мыкались? Министр, — говорю, — женщина, на нас надеется, нам скрипку в мильен дала, а ты?! Что ты, — говорю, — Витюша, титек не видал, что ли? Так ешшо увидишь. Опосля. Насмотришься этого добра. Играй, — говорю, — без передыху. А девок этих я на себя возьму!»
И чуть его не запирала. А сама за ним тенью. И если какая из них приплывет, выхожу и говорю: «Дома нет. Уехал готовиться». Но они стоят и прислушиваются — не играет ли? А у меня все предусмотрено: дверь обтянута, не слышно. Ну, перебила я это дело, малость отошел парень. Втянулся в игру. С утра до ночи. Уж мне совсем терпенья нету, однако терплю.
А потом — конкурс. И все говорят: «Замечательно!» Да я и сама слышу — не скрипит уж, поет, ровно стонет иногда. Однако, врать не буду, гармонист, с которым девчонкой гуляла, как бывало растянет гармонь, сожмет, — так в груди затеснит... Ну, у того лучше выходило, лучше.
Но и у Вити правильно, хорошо стало получаться. Две с половиной тыщи пришел и положил он мне на стол. «На, мама, бери. Премия». Так все деньги матери и отдал. Теперь квартиру нам дали. Мужик приехал. Он теперь на пенсии. Тоже, простил нас. Значит, теперь все ничего.
А министр, женщина, посмотрела мне в глаза и — помнит по имени-отчеству — поблагодарила. «Спасибо», — говорит. Это она, наверное, про скрипку подума-
ла, что я сберегла. А если бы ей кто про девок рассказал, вот тогда действительно — спасибо. Девки, между прочим, я к ним пригляделась, разные. Есть нахальные, а есть ничего. Просто мода — все наружу. Мужикам, конечно, нравится, сразу видит: все при ей. Однако помню, когда я с гармонистом гуляла, мода лучше была. Все и так при девках было. Да не про всех. И ценили это парни. А то сейчас — идет девка, на парне виснет, в глаза заглядывает, трещит ему — ля-ля-ля, а он — папироса на губе висит, и по сторонам поглядывает, сытый, надоела, мол. А тогда: не глядишь, а взглянешь, и он — на седьмом небе. Теперь учится мой Витя. На той скрипке играет. Не знаю, как дальше жизнь пойдет. Вроде, все есть. И мужик с нами. И Витя рад. Как-то теперь его жизнь сложится? Не занесся бы. И, опять же, кого в дом приведет? Ну, пусть модная, авось замуж выйдет, прикроется. А вдруг как ешшо пушше от Витиной славы очумеет? Беда. И когда мы спокойно заживем — неизвестно.
Остается добавить, что скрипач этот — ныне знаменитый Т.[1]
Жора Шлем или кое-что о нумизматике
Эту историю мне удалось восстановить в ее подлинности, после того как я прочел о ней в пересказе как раз именно того следователя, который принимал в ней участие. Возможно, ради «художественности» или по иным известным ему соображениям он в своей публикации отступил от истины, изменил сюжет, имена действующих лиц. На мой взгляд, история от этого пострадала. Тут она — без прикрас, все как было на самом деле.
Итак, в 20-е годы наркомфином и членом ЦК был старый революционер-подпольщик Г.Я.Сокольников. Страстный нумизмат. Имел коллекцию из 349 редких монет, которыми дорожил необычайно.
И вот эту коллекцию похитили. Никакие замки не взломали, больше ничего не взяли. Вор проник через форточку.
Сообщили в угрозыск. Начались поиски. Никаких следов и результатов. Обычные места, через которые можно что-то нащупать — рынки, комиссионные, скупочные пункты — оказались негодными. Какой вор понесет коллекцию монет в комиссионный или на рынок?
Дни шли, и найти похищенное не удавалось. Сокольников все более и более свирепел. Наконец он вызвал к себе начальника московского угрозыска и сказал: «Куда, к черту, годится ваш уголовный розыск, если вы не можете сберечь от воров даже членов правительства?! Немедленно разыскать монеты! Иначе мы посмотрим, что вы сами за люди!»
Тогда начальник угрозыска вызвал к себе следователя Свердловского района Л.Ш.*, который был известен как спец по замысловатым делам и сказал: «Лева! Горим! Что делать?»
_________________________
*См. «Записки следователя» Льва Шейнина (Д.Т.)
Стали думать. Но ничего в голову не приходило. А от Сокольникова звонки — припекает.
И вдруг от начальника одесского угрозыска телеграмма: «В Москву выехал Жора Шлем».
Тут рассказчик меня спросил:
Вы, конечно, знаете, кто такое Жора Шлем?
Нет.
Вы шутите?
Понятия не имею.
— Тогда вы — босяк. Жора Шлем — это мировое имя. Это специалист высшей квалификации. Граф. Джентльмен. Короче, Жора Шлем — это максимум. Но вы шутите?
— Честное слово.
Безграмотный человек. Вы, наверное, из тех, которые думают, что самые главные уголовники это те, кто стоят в переулке с финкой и говорят: «Отдай кошелек или...» Чепуха. Это люди без профессии. В тюрьме они будут у всех на побегушках. А человек со специальностью, настоящий артист этот тот, кто берет так, что никто не заметит. Самые большие специалисты — это аферисты и медвежатники. Надеюсь, вы знаете, кто такие медвежатники?
Э-э...
Невежда. Медвежатник — это взломщик несгораемых шкафов. И один из наиболее знаменитых медвежатников того времени — Жора Шлем. Это был человек, о передвижении которого сообщалось телеграммами, как о царствующих особах. Жора Шлем! Ну!.. Разве теперь есть такие люди? Теперь нет таких людей! Теперь неинтересно работать... И вдруг — Жора Шлем выехал в Москву! Мы переглянулись, и Лева сказал: «Вот — спасение! Надо будет с ним посоветоваться».
Начальник московского уголовного розыска согласился, и на следующий день мы уже были на вокзале — встречать одесский поезд.
Наконец поезд прибыл. Мы подошли к международному вагону — ясно, что Жора мог ехать только там. И действительно, из международного первой категории вскоре появился Жора. Была зима, и на Жоре красовалась роскошная шуба с бобровым воротником. На голове — боярская шапка, в руках крохотный чемоданчик из крокоди-
ловой кожи и палка с рукояткой из слоновой кости с серебряной монограммой. Жора был уже тогда в возрасте, высокий, сановитый, представительный, с холеной физиономией и благородной сединой. Ну — Шаляпин, бас из Академического оперного.
Заметив нас, он с огромным достоинством поклонился и собирался было проследовать дальше. Но, видя, что мы идем к нему, остановился.
А, — сказал он, — вам уже, конечно, настучал этот дурак из Одессы? Граждане. Я приехал только отдыхать. Вот. (Он открыл чемоданчик, там была шелковая пижама и серебряный несессер с черепаховыми гребнями, щетками и хрустальными флаконами; он закрыл чемоданчик.) Вот. (Он вынул документы.) Я совершенно чист, отсидел свое и могу позволить себя отдохнуть и развлечься. Частные встречи с друзьями и полный покой — вот зачем я сюда приехал.
— Нет, Жора, — сказали мы ему. — Мы к вам по делу. Хотим посоветоваться. Нам нужна только ваша помощь.
— Чем могу быть полезен?
Не здесь, — сказали мы. — Не проедете ли вы с нами?
— Охотно. Куда?
Там у нас есть машина.
— Охотно. Но зачем же к вам в машину? Я могу взять такси.
— Как угодно. Поедем к нам. Побеседуем.
— Охотно. Зачем к вам? Если побеседовать, то лучше на вольном воздухе. Скажем, в сквере, у памятника Пушкина.
— Хорошо. У Пушкина, так у Пушкина. Поехали.
И мы поехали. В его такси. Когда мы начали рассказывать, он предложил перейти в кафе. Официант, увидев Жору, бросился со всех ног и отвел нам лучший столик. Услышав историю, Жора подумал, потом сказал:
— Граждане. Я не нахожу слов. Я возмущен. Что у вас тут делается в Москве? Кто так работает? Что они, с ума сошли, что ли? Кто же трогает членов правительства? Что для них нэпманов не хватает, что ли? Граждане. Вы мне можете больше ничего не говорить. Теперь это уже мое дело. Я обязан вмешаться. Через 48 часов мы с вами встретимся на этом месте.
48?! (Горький смех.) Что вы, Жора! Мы горим!
Ах, так? Могут снять?
Хуже.
Посадить?
Ну, конечно.
— Тогда 24. Через 24 часа, прошу вас. Скорее не могу.
И мы расстались. Мы еле прожили эти сутки. От Сокольникова звонили, и мы соврали, что напали на след. Работники угрозыска сбились с ног и боялись докладывать, что никаких следов не обнаружено.
Когда через 24 часа, минута в минуту, мы прибыли в кафе на Страстной площади (теперь это площадь Пушкина), Жора уже был там.
Граждане, — сказал он, — я вам должен заметить, что у нас все потрясены этой историей. Уже никто не может работать. Ваши люди сбились с ног, и у наших опускаются руки. У нас решено проработать этот случай по всей линии. Чтобы никому неповадно было.
— Очень хорошо! — взмолились мы. — Но где монеты?!
— Монет нет, — сказал он. — Но будут. Дайте мне еще 24 часа. (Мы застонали.) Ничего не поделаешь, — заметил Жора. — Случай из ряда вон выходящий. Нелепый. Бессмысленный. Монеты будут. Но, прошу вас, извините, что я вынужден ставить вам условие. Одно условие. Я не стукач. Вещь будет, человек — нет.
Мы согласились:
Разумеется! Пожалуйста! Делайте, как вам удобно! Только, ради Бога — монеты!
Так плохо?
Ужас.
— Я вас понимаю. Никто как я вас очень хорошо понимаю. Завтра в это же время.
— А нельзя пораньше?
Увы.