Встречи на перекрестках — страница 10 из 22

Закулисная история доклада разведки

Первое международное заседание, в котором я принимал участие как министр иностранных дел России, был СМИД – Совет мининдел стран СНГ. Первые мои поездки в январе, сразу же после назначения, были в страны СНГ – в Таджикистан, Узбекистан, Белоруссию, Украину. Ко всему этому я вернусь несколько позже. А сейчас хотел бы все-таки начать с «натовского клубка», который пришлось распутывать российской дипломатии.

Впрочем, не только дипломатии. В конце 1993 года Службой внешней разведки был подготовлен и публично представлен доклад о влиянии расширения НАТО на интересы России. Это произошло за два с лишним года до моего перехода на Смоленскую площадь. В то время в руководстве МИДа еще не сложилось четкого представления о значении этой проблемы или, точнее, о необходимости сосредоточиться на нейтрализации отрицательных последствий курса, уже взятого Западом на расширение Североатлантического союза.

Много спекулятивных рассуждений и о позиции в первой половине 90-х годов президента России по этому вопросу. Во время своего визита в Варшаву летом 1993 года Ельцин действительно сказал президенту Валенсе, что вопрос о вступлении его страны в НАТО находится в компетенции Польши, а не России. Так или иначе, но это высказывание сразу же подхватили – и за рубежом, и в России, – представив его чуть ли как не показатель того, что Москва если и не выступит в поддержку расширения Североатлантического альянса, то, во всяком случае, по сему поводу промолчит.

Дальнейшее изложение, на мой взгляд, показывает несостоятельность таких прогнозов. Причем описываемые события относятся приблизительно к тому самому периоду, когда было заявлено о суверенном праве Польши делать свой выбор.

В понедельник 15 ноября 1993 года, в 15.30 я в качестве директора СВР был у президента с еженедельным докладом. Первой темой были результаты только что состоявшейся моей закрытой поездки по приглашению коллег в Саудовскую Аравию, Объединенные Арабские Эмираты, Египет и Сирию. Можно было считать эти результаты обнадеживающими. Я встречался и с лидерами этих стран, и все они высказывали особую заинтересованность в развитии многосторонних связей с Россией.

Президент затронул ряд вопросов военно-технического сотрудничества и дал указание проработать их на межведомственной основе.

Докладывая о некоторых новых моментах, проявляющихся в США в отношении России, я начал с того, что в администрации США проявляются разногласия по вопросам концентрированной ставки на одного лидера без сохранения маневра на будущее. У разведки была возможность конкретизировать эту тему, равно как и шаги, предпринимаемые различными американскими службами с целью не допустить сближения ряда стран СНГ с Россией.

Президент был информирован и о подготовке СВР открытого доклада по проблеме расширения НАТО, так как эта тема начинала, по нашему мнению, вырисовываться в качестве одного из наиболее опасных раздражителей отношений России с Западом.

Не скрою: мы в это время имели абсолютно надежные свидетельства и того, что стратегическое военное планирование в штаб-квартире НАТО по-прежнему включает в себя «наихудший вариант» с применением ядерного оружия – против кого: России, Китая? – и что в натовских кругах берет верх подход, ведущий к тому, чтобы «Партнерство ради мира» (ПРМ), провозглашенное и широко рекламируемое в качестве универсального процесса, в котором найдут свое место все, в том числе и Россия, превратить в «школу» для постепенного вступления в НАТО различных претендентов, но, естественно, без России[31].

Инициатива ПРМ была выдвинута США на заседании министров обороны НАТО в Травемюнде в октябре 1993 года. На момент подготовки доклада СВР генеральный секретарь НАТО М. Вернер уже и открыто высказался об американской инициативе как о согласии с принципом расширения состава НАТО на перспективу. А ведь нам тогда «подкидывали» идею о том, что «Партнерство ради мира» связано со стремлением найти выход из сложнейшей ситуации с целью «спустить на тормозах» идею расширения НАТО.

В докладе СВР подчеркивалось:

– в условиях постконфронтационного периода и отсутствия так называемой блоковой дисциплины, которая существовала до ликвидации Варшавского договора, Россия не вправе диктовать суверенным государствам Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ), вступать ли им в НАТО либо другие международные объединения;

– процесс вхождения государств Центральной и Восточной Европы в НАТО, его характер, сроки, обязательства и права новых членов должны формироваться с учетом мнения всех заинтересованных сторон, в том числе России, перспектив укрепления основ коллективной безопасности на континенте, развития общеевропейского сотрудничества, а также необходимости обеспечения гарантий неукоснительного соблюдения всеми странами, претендующими на участие в Североатлантическом союзе, заключенных ими международных соглашений;

– лишь учет приведенных факторов способствовал бы созданию предпосылок и благоприятных условий для взаимодействия РФ с НАТО.

Борис Николаевич попросил текст доклада СВР и оставил его у себя, сказав, что после внимательного прочтения решит вопрос о его публикации.

Через неделю, во время следующей встречи, он санкционировал презентацию открытого доклада СВР в пресс-центре МИДа на Зубовской площади. Оценивая материал, Ельцин подчеркнул: «Считаю его актуальным, нужно поставить точки над i; в то же время чувствуется, что разведка не «нагнетает страсти», напротив, выступает за укрепление стабильности, в том числе в нормализуемых отношениях с Западом».

Пресс-конференция директора СВР для представления доклада «Перспективы расширения НАТО и интересы России» была назначена на 25 ноября. Утром вышла газета «Известия» со статьей, в которой говорилось, что у СВР и МИДа существуют противоречия по вопросу расширения НАТО. Я уже стоял в пальто, готовясь выехать на Зубовскую, когда позвонил Андрей Владимирович Козырев, попросивший высказаться на пресс-конференции по поводу этой «возмутительной публикации». Обещал ему, не упоминая о статье, сказать об отсутствии противоположностей в стратегических оценках. Обещание свое выполнил, ограничившись словами о том, что некоторые тактические различия естественны, но они не проявляются в главном, – взял на себя смелость заявить, что оба ведомства негативно относятся к расширению НАТО.

Каково же было мое удивление, когда через два часа после пресс-конференции СВР советник министра иностранных дел по контактам с общественностью созвала брифинг, где заявила, что доклад Службы внешней разведки – документ чисто ведомственный, а позиция МИДа, которая отражает мнение президента, заключается в следующем: НАТО не угрожает России; любое государство может обеспечивать свою безопасность так, как считает нужным; вступление стран Центральной и Восточной Европы в НАТО контрпродуктивно… без России.

Возможно, кое-кого дезориентировало то, что я во время представления доклада практически ушел от ответа на вопрос, знакомился ли с ним предварительно Ельцин. Сказал лишь, что идеи, заложенные в материал СВР, безусловно, докладывались главе государства. Так или иначе, но заключительный аккорд принадлежал пресс-секретарю президента В.В. Костикову, который сразу же заявил, что Ельцин разделяет точку зрения разведки на проблему расширения Североатлантического альянса.

Представляя доклад, я сказал присутствовавшим на пресс-конференции:

«Это открытый документ Службы внешней разведки Российской Федерации, ее оценка и анализ одного из самых актуальных вопросов современности – проблемы расширения НАТО за счет переставшего функционировать Варшавского договора. Раньше «все было просто»: происходило противоборство двух блоков. Сегодня этой «простоты» уже, к счастью, нет. Но как будет обеспечиваться безопасность различных государств в постконфронтационный период – от этого зависят судьбы и Европы, и мира в целом. Предлагаемый вариант, который подвергается рассмотрению в документе, – увеличение зоны ответственности того блока, который представлял Запад в период противоборства. Насколько это оправданно, оптимально ли такое решение? СВР излагает свой взгляд на эту проблему с учетом всей ее неоднозначности и сложности.

Думаю, что оценки, высказанные в документе, найдут не только сторонников, но и тех, кто их не разделяет, хотя бы частично. Мы к этому готовы.

Наверняка возникнет вопрос, каковы источники данных этого анализа. Могу сказать прямо: это и открытая, и та информация, которая получена специфическими средствами разведки. Главное, как представляется, – в выводах аналитиков СВР на основе полученных данных, а эти выводы однозначны. Россия не индифферентна в отношении развития событий, которые затрагивают ее интересы. Россия имеет все основания соизмерять ход этих событий с возможными изменениями в геополитической и военной ситуации. Обновленная Россия вправе рассчитывать на учет своего мнения».

К сожалению, это мнение так и не было учтено до конца. Кто выиграет от этого – покажет будущее.

В первые дни пребывания на Смоленской площади я собрал совещание по НАТО. Для меня это совещание было очень важным. Я знал, что и до моего назначения министром ряд ведущих сотрудников МИДа четко заняли позицию против расширения Североатлантического альянса, но тогда оставались в меньшинстве. На этот раз картина изменилась. Лишь один из выступавших сказал примерно следующее: мы не сможем остановить страны Центральной и Восточной Европы, рвущиеся в НАТО, поэтому следует смириться с расширением и искать другие направления, где можно было бы развернуть сотрудничество с Западом.

Такая «страусиная» постановка вопроса была отвергнута. Преобладающее большинство высказалось за активную политику против расширения НАТО.

О чем поведали архивы

На следующий день ко мне зашел бывший в ту пору заместителем министра С.Б. Крылов и сказал, что в мидовских архивах есть записи бесед, которые свидетельствуют о том, что политика расширения НАТО родилась не в ходе холодной войны, а в результате ее окончания. Я попросил дать мне эти архивные материалы. Они относились к периоду объединения Германии, а затем распада Варшавского договора. Лидеры всех ведущих западных государств – членов НАТО тогда убеждали советских руководителей, что у них на уме нет идеи расширения. Делалось это по вполне понятным мотивам – стимулировать Москву на решение о выводе советских войск из Восточной Германии и притупить возможно острую реакцию на распад Варшавского договора.

Вот документально те заявления, которые были сделаны западными лидерами в 1990–1991 годах.

Дж. Бейкер. Механизмом, обеспечивающим присутствие Соединенных Штатов в Европе, является НАТО. Если НАТО будет ликвидировано, то такого механизма присутствия США в Европе не будет. Мы понимаем, что не только Советскому Союзу, но и другим европейским странам важно иметь гарантии того, что если Соединенные Штаты будут сохранять в рамках НАТО свое присутствие в Германии, то не произойдет распространения юрисдикции или военного присутствия НАТО ни на один дюйм в восточном направлении.

Мы считаем, что консультации и обсуждения в рамках механизма «два плюс четыре» должны дать гарантии того, что объединение Германии не приведет к распространению военной организации НАТО на Восток. (Запись беседы М.С. Горбачева с госсекретарем Дж. Бейкером 09.02.1990.)

Обратите внимание, сам госсекретарь США подсказывал, что легализовать нерасширение НАТО можно через соглашение об объединении Германии.

Хорошо помню, как на заседании политбюро ЦК весной 1990 года М.С. Горбачев говорил о том, что можно было бы попытаться связать наше согласие на вывод войск из ГДР с выходом объединенной Германии из НАТО. Это был один из немногих эпизодов, когда на заседании политбюро – во всяком случае, в присутствии кандидатов в члены политбюро, в числе которых был в то время я, и секретарей ЦК – затрагивались вопросы объединения Германии. Обычно они «обговаривались» между генеральным секретарем ЦК и министром иностранных дел или на уровне «полных» членов политбюро, которые вначале собирались в Ореховой комнате Кремля, а потом уже заходили в зал заседаний политбюро, где их ждали, подчас довольно долго, остальные.

Было совершенно ясно, что такая увязка вывода наших войск с выходом ФРГ из НАТО была непроходимой. Выход объединенной Германии из НАТО означал бы конец Североатлантическому союзу, а на это Запад не согласится. Но очевидно, Горбачев рассматривал это как «запросную позицию». За нее в конце концов мы получили зафиксированные в Договоре об объединении Германии гарантии против размещения на территории бывшей ГДР ядерного оружия и иностранных войск на постоянной основе. Но Бейкер-то говорил о большем – о гарантиях против распространения военной организации НАТО на Восток!

При этом заявлением Бейкера заверения западных лидеров не исчерпывались.

Г. Коль. Мы считаем, что НАТО не должно расширять сферу своего действия. Надо найти здесь разумное урегулирование.

Я правильно понимаю интересы безопасности Советского Союза и отдаю себе отчет в том, что вы, г-н генеральный секретарь, и советское руководство должны будете доходчиво объяснить происходящее населению СССР. Одно дело, когда говорим мы, а другое дело, когда говорят простые люди. Они помнят о судьбе своих отцов и братьев. (Запись беседы М.С. Горбачева с федеральным канцлером Г. Колем 10.02.1990.)

Как заявил премьер-министр Великобритании, он «не предвидит условий, чтобы в настоящее время и в будущем восточноевропейские страны могли бы быть в НАТО». (Информация министра обороны СССР Д.Т. Язова М.С. Горбачеву о беседе с премьер-министром Великобритании Дж. Мейджором 06.03.1991.)

Д. Хэрд заявил об отсутствии в НАТО планов присоединения стран Восточной и Центральной Европы к Североатлантическому договору в той или иной форме. (Информация министра иностранных дел СССР А.А. Бессмертных об итогах рабочего визита в СССР министра иностранных дел Великобритании Д. Хэрда 26.03.1991.)

Ф. Миттеран. Есть еще одно соображение. Каждое из упомянутых мною государств (речь шла о бывших членах Варшавского договора. – Е. П.) будет стремиться обеспечить свою безопасность путем заключения отдельных соглашений. С кем? Очевидно, что с НАТО. Но такая перспектива опять-таки не относится к СССР. Это также усилит ощущение изоляции и даже окружения у Советского Союза. Убежден, что такой путь не является правильным для Европы. (Запись беседы М.С. Горбачева с президентом Франции Ф. Миттераном 06.05.1991.)

Два момента хотел бы подчеркнуть.

Первый – заверения Ф. Миттерана давались уже в то время, когда Варшавский договор «дышал на ладан». И речь шла именно о стремлении стран Восточной Европы проситься в будущем в НАТО.

Второй – президент Франции прямо признавал, что речь не может идти о приеме СССР в НАТО, даже в перспективе.

К огромному сожалению, следует констатировать, что заверениям западных лидеров не была придана договорно-правовая форма. А ведь есть все основания считать, что в то время это могло бы быть сделано.

Но все-таки почему в последующем произошел такой кардинальный поворот в позиции стран, играющих ведущую роль в НАТО, и в первую очередь США? Почему они вопреки обещанному, причем подкрепленному, казалось бы, серьезной аргументацией против приема в НАТО стран Варшавского договора (ведь понимали же, судя по их словам, к чему это может привести), на 180 градусов развернулись в отношении своих прежних заверений? Ответ на эти вопросы не однозначен.

Действительно, руководители стран Центральной и Восточной Европы провозгласили свое настойчивое стремление вступить в НАТО. Судя по всему, это поддерживается если не большинством, то, во всяком случае, весьма значительной частью населения. Подтверждением являются и опросы общественного мнения, и результаты референдума в Венгрии. Что стояло за этим? Опасения, что ситуация в России создаст угрозу их безопасности? Не думаю, что это основная причина или даже реальная. Да и многие лидеры этих стран подчеркнуто заявляют, что их выбор не предопределен опасениями каких-то агрессивных действий со стороны России. Сегодня, уже через многолетний период развития Российского государства и в корне изменившейся международной обстановки, при любой реальной – именно реальной – конфигурации сил, стоящих у власти в России, разговоры о возможной военной угрозе с ее стороны странам Центральной и Восточной Европы, равно как и другим странам, выглядят как элементарная мистификация.

Нелишне напомнить, что еще при существовании Советского Союза, да и в тот острейший период, когда начался процесс распада социалистического лагеря, Москва в преддверии того, что ее союзники выйдут из Варшавского договора, не давила на них и не собиралась этого делать. Я был на заседании политбюро ЦК, на котором М.С. Горбачев рассказал, что забившийся в истерике Чаушеску (это было еще при существовании Варшавского договора) обратился с просьбой незамедлительно ввести войска в Румынию. Но на дворе был уже не 1968 год, ознаменовавшийся маршем танковых колонн на Прагу, а 1990-й, и дело ограничилось лишь информированием высшего советского руководства о призыве Чаушеску – ни у одного присутствовавшего даже не возникло вопроса о возможности военного вмешательства в Румынии. А в нынешних условиях говорить о такой перспективе не приходится и подавно.

Может быть, над кем-то довлеет груз воспоминаний? Согласен, с ними не так скоро и легко расстаются многие. Но такой груз прошлого – не решающий элемент в определении того, кто и как в нынешних условиях угрожает безопасности государства.

Что касается стран Центральной и Восточной Европы, то причина их стремления вступить в НАТО обусловлена, очевидно, другим. Они хотят быть идентифицированы как часть Европы – не Востока, а Запада, – войти в европейские структуры, главным образом в Европейский союз. Но прием в ЕС для них по многим причинам оказался труднодостижимым, во всяком случае на ближайшую перспективу. Есть основания считать, что в таких условиях присоединение к НАТО представлялось им кратчайшим и менее обременительным путем вхождения в европейские структуры.

Доля вины за все это лежит и на нас. После ликвидации Варшавского договора и Совета экономической взаимопомощи мы как-то не уделили должного внимания своим бывшим союзникам. Была и объективная причина: реформы в России на шкале приоритетов были куда выше, чем политика в отношении стран Восточной Европы. Но это не могло служить оправданием того, что, упраздняя СЭВ, мы «вместе с водой выплеснули и ребенка». Да, действительно, СЭВ был во многом несовершенен и вызывал нарекания со стороны его восточноевропейских участников. Однако были и сложившиеся в течение многих лет производственные связи с СССР, устойчивые рынки сбыта продукции восточноевропейских стран. Когда все это оборвалось, эти страны очутились как бы в пустоте.

Что и говорить, даже мощная в экономическом отношении Западная Германия не смогла одномоментно «переварить» достаточно развитую экономику ГДР. В 1991 году представители «Дойче банк» обратились ко мне как к члену Совета безопасности, отвечающему за внешнеэкономическую тематику, с предложением предоставить нам кредиты для восстановления производственной кооперации с предприятиями ГДР, так как в Бонне опасались, что безработица в восточной части объединившейся страны создаст большие социальные проблемы, а для интеграции в западногерманскую экономику этих предприятий нужен был немалый срок. К сожалению, нам в то время было не до восточногерманских, собственно, как и не до других восточноевропейских предприятий.

Элементарный и ничем не оправданный разрыв тысяч и тысяч связей, образовавшихся по линии СЭВ, больно ударил по экономическим интересам многих стран, в том числе и России. Но такова была действительность, и она способствовала тому, что восточноевропейские страны, сначала как бы находившиеся в оцепенении, приняли одностороннюю западноевропейскую ориентацию даже в условиях, когда в Западной Европе для их продукции не просматривалось никаких «ниш». В немалой степени этому, конечно, способствовал и политический фактор – изменение характера режимов в этих странах.

Не исключаю и того, что тяга некоторых стран ЦВЕ в НАТО диктовалась их опасениями давления со стороны наращивающей мускулы Германии, хотя эта причина не видится в качестве реальной, особенно в условиях складывающейся системы европейской безопасности. Отдельные руководители стран ЦВЕ хотели вступить в НАТО, исходя из своих внутриполитических интересов и пытаясь закрепить будущее за своими режимами.

Но ни одна страна и не помышляла бы о вступлении в НАТО, если б не понимала, что это ее стремление идет не поперек, а в унисон с политикой руководства Североатлантического союза. Давайте все-таки вернемся к записи беседы М.С. Горбачева с Дж. Бейкером. Вспомним, как тот сказал: «Если НАТО будет ликвидировано, то такого механизма присутствия США в Европе не будет». После окончания холодной войны НАТО сохранилось, но было ли этого достаточно для обеспечения в полном объеме присутствия США в Европе? Это – не праздный вопрос. Ситуация быстро менялась. Европа шла и идет по пути интеграции. Вырисовываются контуры одного из самых сильных центров многополюсного мира. Наиболее важные европейские страны тяготеют к большей самостоятельности в политике. Нередко это выражается в активизации их связей с Россией.

В этих условиях США в гораздо большей степени, чем раньше, испытывают необходимость активного присутствия в Европе. Сделать это через неизменный по своему охвату Североатлантический союз? Это могло бы быть, если бы НАТО само по себе сохранялось в первозданном виде, таким, каким оно было в период холодной войны. Но в Североатлантическом союзе явно начинал «выпирать» европейский элемент, приобретавший историческую перспективу. Именно такая ситуация заставила Вашингтон думать над тем, как укрепиться в НАТО и, следовательно, в Европе. Расширение Североатлантического союза за счет принятия новых членов, коленопреклоненно относящихся к США, безусловно давало немалый шанс американской политике на европейском направлении.

«Если и нужно было подтверждение вассальной зависимости Европы от США, оно ныне предоставлено предстоящим решением о расширении НАТО. В отличие от Буша, который еще ухитрялся сдерживать себя, Клинтон оседлал боевого или, скорее, троянского коня. Американцы уже не скрывают, что расширение НАТО нацелено не на отражение русской угрозы (как известно, больше не существующей), а на создание в Европе новой стратегической ситуации – то есть упрочение своего контроля. Это лишний раз подтверждается тем, что расширение структур НАТО будет осуществляться за счет государств, чья безопасность в наименьшей степени подвергается угрозе».

Автором этой цитаты является не кто иной, как Юбер Ведрин. Он писал это в апреле 1997 года, то есть до того, как стал министром иностранных дел Франции. Конечно, неминистерское качество давало ему больший простор для публичных высказываний.

Ситуация становилась все более ясной. В условиях, когда США взяли курс на расширение НАТО, нужно было принимать решение и нашей стороне. В таких условиях особое значение приобретала встреча с руководителем внешнеполитического ведомства США. Я, безусловно, сам бы инициативно поставил вопрос об этой встрече. Но меня опередил Государственный секретарь США У. Кристофер. Он позвонил из Иерусалима, где находился во время ближневосточного турне, и предложил встретиться в Женеве.

Мы не привыкли спать с ежом

Не скрою, я был рад этому звонку. Но как-то жестко был поставлен вопрос о месте встречи. Узнал – оказалось, что это не связано с тем, что Кристофер намерен быть в ближайший период в Женеве по другим делам. Я никогда не придавал какого-то особого значения протоколу. Но тут несколько насторожился. Помогли этому и сотрудники секретариата, по словам которых прошлая встреча Кристофера с бывшим российским министром состоялась тоже в Женеве и тоже с подачи госсекретаря.

Дальнейший обмен мнениями подтвердил, что настороженность была не совсем необоснованной. Возможно, что все, о чем расскажу, было продиктовано не самим госсекретарем. Может быть, «упражнялся» его аппарат. Но это был определенный почерк, который, кстати, никогда не проявлялся позднее при Мадлен Олбрайт – мы всегда договаривались по всем вопросам организации наших встреч.

Итак, подтвердив свою заинтересованность в обсуждении с госсекретарем США целого ряда двусторонних и многосторонних проблем, я предложил на выбор три страны – Белоруссию, Болгарию или Финляндию. При этом подчеркнул, что это не отменяет официального визита У. Кристофера в Москву. Как и предполагал, Госдепартамент остановился на Финляндии. Финский министр иностранных дел Тарья Халонен тут же гостеприимно пригласила, что, понятно, было подобающим образом оценено.

Но на этом «протокольная дуэль» (кому она нужна?!) не закончилась. Из Вашингтона пришло новое «уточнение»: предлагалось провести переговоры в резиденции посла США в Хельсинки. Мы ответили, что последний раз встреча уже проходила в Женеве на американской территории – в представительстве США, а теперь очередь за нами. Поэтому опять на выбор: либо в резиденции российского посла, либо в гостинице в предместье Хельсинки, в которой я был намерен остановиться.

В ответ – несколько дней молчание. И только за сутки до намеченного на 9 февраля прибытия в Хельсинки поступило согласие американцев на наше предложение встретиться в отеле.

В гостиницу «Каластаяторппа», что по-фински означает «хижина рыбака», за пару часов до приезда госсекретаря подъехал представитель Госдепартамента, который изложил «сценарий»: я встречаю У. Кристофера на подходе к отелю, там уже будут десятки прибывших с госсекретарем американских репортеров, в основном телевизионщиков, я буду одет так же, как и он, в пальто, потом мы вместе заходим в отель, в одном из залов которого состоится беседа-обед.

Почему я должен быть в пальто? Неужели американский протокольщик так упорно беспокоится о моем здоровье – на улице действительно было минус 12 градусов по Цельсию! Додуматься до истинной причины такой заботы мне опять помогли наши сотрудники. Кристофер обычно обращал особое внимание на показную сторону дела. Во всяком случае, его окружение предусматривало режиссуру освещаемого в буквальном и переносном смысле начала встречи так, чтобы было непонятно, кто к кому приехал. К сожалению, таким условностям придавалось столь большое значение.

Я встретил У. Кристофера с радушной улыбкой, в костюме, на пороге отеля – как и подобает встречать гостей.

Переговоры один на один происходили во время обеда. За столом сидело по два человека с каждой стороны – министры и записывающие беседу сотрудники. Кристофер говорил по-английски, я – по-русски. Беседа была запланирована на полтора часа, но продолжалась более трех.

Начался разговор с предложения госсекретаря перейти на «ты». «Друзья обычно зовут меня Крис», – сказал он. Чувствовалось, что У. Кристофер заинтересован в том, чтобы установить нормальные отношения и заодно «прощупать» меня. Такая двуединая задача сказалась на содержании беседы – сложилось впечатление, что он на этот раз решил не затрагивать инициативно острые проблемы. Что касается меня, то я не предполагал отказываться от прямых вопросов, которые у нас к этому времени успели вызвать озабоченность.

Выслушал самым внимательным образом, как много снега в той самой Северной Дакоте, где вырос Кристофер, узнал, что жена у него финка, а предки родом из Скандинавии, что он стал морским офицером во время Второй мировой войны, в которой, однако, не принимал участия. Говоря о войне, Кристофер подчеркнул, что США и Россия были и остаются самыми мощными державами.

Оттолкнувшись от этих слов, я перешел к конкретике и сказал: давайте договоримся о пяти пунктах, которые определяют отношения этих «самых мощных держав». Во-первых, постоянные консультации; во-вторых, взаимное информирование по вопросам, затрагивающим интересы другой стороны; в-третьих, предотвращение «сюрпризов»; в-четвертых, выполнение достигнутых договоренностей и, в-пятых, поиски развязок по тем вопросам, где наши интересы не сходятся. При этом подчеркнул: у нас нет сомнений в том, что Россия должна иметь продвинутые, развитые, многопрофильные отношения с США, но, говоря откровенно, складывается впечатление, что американская сторона уделяет не столь уж большое внимание равенству двух субъектов наших отношений.

– Мне представляется обратное, – возразил Кристофер. – Никто, глядя на Клинтона и Ельцина, стоящих бок о бок на пресс-конференции, не может сказать, что наш президент относится к вашему не как к ровне.

Пришлось заметить «Крису», что любой глава иностранного государства, приезжая в США, стоит на подиуме рядом с американским президентом и это важный, но далеко не главный показатель их равенства.

Затем сказал о наших обеспокоенностях американской политикой в ряде областей. Начал с СНГ, подчеркнув, что Вашингтону следует правильно понимать интеграционные процессы на пространстве Содружества. Речь не идет о возвращении к Советскому Союзу, да это и невозможно. Даже в беседе с госсекретарем не использую термин «реинтеграция», так как не хочу быть неправильно понятым.

Вместе с тем я высказал опасения, что на Западе сегодня делают ту же ошибку, что и мы, когда на официальном уровне утверждали, что при капитализме не может быть никакой интеграции, так как между странами там существуют непреодолимые противоречия. А все, что происходит в Западной Европе, – это, дескать, дело рук США и направлено на создание экономической базы НАТО. Сегодня, подчеркнул я, совершается аналогичная ошибка, когда кое-кто на Западе заявляет, что интеграция в СНГ – это «имперские амбиции Москвы». Такая трактовка создает заторы в наших отношениях с США.

Привел и другой пример. Президенты двух стран не без труда договорились, что следует разграничить стратегическую и тактическую ПРО. Без этого не удастся сохранить Договор по ПРО 1972 года, а значит, продолжить сокращение стратегических вооружений. Однако США не дали никаких импульсов к переговорам, и договоренность повисла в воздухе.

Прерывая меня, У. Кристофер сказал:

– Давайте поручим сегодня решить этот вопрос находящимся здесь нашим заместителям Г.Э. Мамедову и Л. Дэвис.

– Нет, – ответил я, – это вопрос переговорный. С легкостью он не решается.

Отдельно остановился на Боснии. Сказал, что в Дейтоне проделана большая работа и это во многом заслуга Государственного департамента США. Но один из немаловажных пунктов соглашения повис в воздухе. Мы договорились, что санкции с Югославии снимаются через 30 дней после того, как сербы отведут войска на свои позиции. К моменту моей встречи с госсекретарем США прошло уже 40 дней, а санкции не сняты. Предупредил: это очень важный вопрос и он должен быть решен, иначе мы будем односторонне выходить из санкций.

Хотя У. Кристофер вначале чисто по-адвокатски попытался трактовать или, вернее, запутать вопрос о том, что считать «зонами разъединения» в Боснии и Герцеговине, я все-таки понял – к словам о необходимости прогресса в вопросе о снятии санкций с Белграда он отнесся серьезно. При этом он даже отметил, что хотел бы усиливать сотрудничество с нами не только в БиГ, но и в ближневосточном урегулировании и намерен для этого прислать в Москву для консультаций своего основного переговорщика – Дэниса Росса (кстати, Росс так в Москве и не появился).

Одной из самых главных проблем нашего разговора стало будущее НАТО.

– Известно, – сказал я У. Кристоферу, – что Россия не намерена стучать кулаком по столу, как, к сожалению, и вы и мы делали в эпоху холодной войны. Но это не снимает наших серьезных тревог в связи с расширением Североатлантического альянса. Нам заявляют, что НАТО не собирается вести военные действия против России. Предположим, мы согласны с таким аргументом. Но и вам известно, что российские ракеты не нацелены на США. Однако следует ли из этого, что Вашингтон был бы готов поддержать наращивание Россией ее ракетноядерного потенциала, не нацеленного на Соединенные Штаты?

Так или иначе, само приближение НАТО к российским границам создает совершенно новую, крайне невыгодную для нас военно-политическую и геополитическую ситуацию.

Кристофер в ответ произнес целый набор уже хорошо известных нам заверений и аргументов, главным образом напирая на то, что процесс расширения НАТО не только не направлен на создание новых разделительных линий, но чуть ли не будет способствовать интеграции всех государств в Большую Европу.

В то же время в его голосе зазвучали и жесткие ноты.

– Начиная с 1993 года, – сказал госсекретарь, – президент Б. Клинтон ясно заявлял, что НАТО будет расширяться.

Принималась ли в расчет позиция России? По словам Кристофера, натовцы исходят из того, что Россия, во-первых, хотела бы, чтобы такое расширение было постепенным, и, во-вторых, что необходимо найти какие-то формы подключения самой России к НАТО. Так в Вашингтоне поняли «сигнал» из Москвы. Если он стал другим, то, как сказал Кристофер, «вам придется спать с ежом».

Я думаю, он не оценил моего ответа о том, что предпочитаю спать совсем не с ежом.

На следующий день состоялись переговоры в расширенном составе. Договорились о том, что Кристофер посетит Москву в марте того же года.

Остановились на «третьем варианте»

Разговор с У. Кристофером не оставил сомнений в том, что с нами решили не считаться при расширении НАТО. Аргументы были ясны как божий день: России придется смириться с фактом расширения; повлиять на условия расширения она не сможет, так как в Североатлантическом союзе нет членов с разными правами; не процесс расширения будет происходить с учетом позиции России, а самой России придется адаптироваться к этому процессу.

Первым, пожалуй, сказал мне прямо о том, что в НАТО нет «пассажиров» разных классов, С. Тэлбот во время его посещения МИДа в январе 1996 года вместе с будущим американским послом в России Д. Коллинзом. Нужно отдать С. Тэлботу должное – он не стал спорить, а просто улыбнулся, когда я ему ответил:

– Строуб, о чем вы говорите? Если НАТО сравнить с самолетом, то на нем не только летят пассажиры разных классов, но американцы сидят в кабине пилота. Это ли не свидетельство «равенства» всех и вся?

А если говорить об обязательствах и правах различных членов НАТО, которые якобы подстрижены под одну гребенку, – продолжал я, – то приведу пример Норвегии, на территории которой не размещено ядерное оружие и нет иностранных баз. Мне могут заметить, что это – самоограничение, а не продиктованное условие извне. Но как в этой связи смотрится ФРГ? Ведь согласно Договору об объединении США, СССР, Англия и Франция установили, что в восточных землях (бывшая ГДР) Германии не должно быть ни ядерного оружия, ни иностранных войск. Заметьте, это условие было продиктовано в том числе и СССР, который вообще не имел ни малейшего отношения к НАТО.

Подобные аргументы во время контактов с западными собеседниками повисали в воздухе. Ну что же, тогда нужно было задать самим себе сакраментальный вопрос: что дальше?

Могло быть три варианта:

1. Выступать против расширения НАТО и отказаться от любых отношений с Североатлантическим альянсом. Этот вариант можно было считать «путем в никуда», а точнее, путем назад – пусть не сразу, но к возобновлению холодной войны. В то время, как известно, наш миротворческий контингент уже находился в Боснии в составе сил, осуществлявших операцию под эгидой НАТО, хотя наше подразделение и не подчинялось, а лишь координировало свою деятельность с натовским командованием. Следовало отказываться и от этого?

2. Признать или в крайнем случае не возражать против расширения НАТО и вести дело на этой основе к документальному оформлению отношений России с Североатлантическим союзом. К этому варианту нас подталкивали натовцы, в первую очередь США, да и некоторые отечественные политики, впоследствии рекомендовавшие М. Олбрайт «не обращать внимания на тех русских, которые выступают против расширения атлантического альянса, так как они борются за голоса избирателей» (?!). Такой вариант смахивал на капитуляцию и был чреват эскалацией тяжелых последствий. Это совершенно точно не приняли бы у нас в обществе. Однозначно против такого варианта выступили и президент, и Министерство иностранных дел, и Министерство обороны, и Служба внешней разведки – все без исключения сотрудники, работавшие в то время на «натов) ском направлении».

3. Не сходить с негативной позиции в отношении расширения НАТО и одновременно вести переговоры с целью минимизировать последствия, в наибольшей степени угрожающие нашей безопасности и не отвечающие нашим интересам. Иными словами, сделать упор на воздействии на процесс расширения.

Сошлись на этом, третьем варианте, посчитав его оптимальным в сложившейся ситуации.

А теперь хотелось бы все-таки остановиться на возможности приема России в НАТО. Этот вопрос приобретал все большее значение, так как сторонники расширения Североатлантического союза в качестве чуть ли не главного аргумента в пользу своей позиции говорили: а почему бы самой России не вступить в НАТО? В статье, опубликованной в «Независимой газете» (не хотел бы полемизировать с ней всерьез – мне не доставляет удовольствия опровергать явные небылицы или обвинять поэпизодно автора во внешнеполитической безграмотности), К. Боровой писал, что «престижный клуб НАТО был открыт для России»[32]. Когда я выступал в Думе по проблемам наших взаимоотношений с НАТО, депутат Г. Старовойтова тоже задала вопрос: «А не вступить ли России в этот альянс?» Нужно сказать, что такая тема проскальзывала – именно проскальзывала – и в разговорах американцев с нами о будущем Североатлантического альянса (в том числе и на самом высоком уровне): настанет, мол, такое время, когда и Россия сможет претендовать на вступление в НАТО. Характерно при этом, что идея присоединения России к НАТО обозначалась в нарочито аморфной форме и тут же вполне конкретно подчеркивалось: подавайте заявку на вступление, определяйтесь, дескать, уже сейчас.

Мне очевидно, что никто из западных политиков не думал, да и не думает всерьез о возможности принятия России в НАТО. Как мне сказал один из западноевропейских коллег, руководство НАТО исходит из того, что гипотетический прием России в эту организацию будет означать конец альянса. НАТО было создано для коллективной защиты своих членов от угрозы на Европейском театре, и оно абсолютно не приспособлено к тому, чтобы давать гарантии России – а это будет необходимо при ее членстве – от возможных угроз и с азиатского направления. Да и вообще, несоизмеримо огромная Россия, расталкивающая плечами другие европейские страны, участвующие в НАТО? Кстати, министр обороны ФРГ Ф. Рюе прямо призывал «понять ту простую истину, что Россия никогда не сможет стать членом НАТО. Она сама – мировая держава, причем и европейская, и азиатская одновременно, которая просто не может быть интегрирована в альянс…».

Нет, никто и никогда всерьез не помышлял о приеме РФ в эту организацию. Можно в этой связи процитировать и З. Бжезинского, который высказался в свойственной ему манере вполне определенно, отвечая на вопрос корреспондента французской газеты «Фигаро»: «НАТО является альянсом стабильных демократий, разделяющих одни и те же ценности. Я с трудом представляю себе Россию, которая будет отвечать этим критериям в ближайшие десять лет. НАТО является также интегрированным военным командованием при доминирующей роли США еще на долгое время. Я с трудом представляю себе, каким образом Москва могла бы ему подчиниться, не жертвуя тем представлением, которое Россия имеет о себе. Было бы ошибочно просто утверждать, что для России нет места в НАТО. Достаточно дипломатично объявить, что кандидатура Москвы будет рассмотрена тогда, когда она подаст заявку на вступление и когда она выполнит необходимые условия»[33].

Совершенно очевидно, что предлагался «ход», который имел целью облегчить расширение НАТО. Уж если Россия подает заявку на вступление, то как она может возражать против приема в альянс любого другого государства?

Итак, выбрали третий вариант: не сходить с позиции негативизма в отношении расширения НАТО и одновременно вести переговоры, дабы минимизировать ущерб от такого расширения, перспективы которого, в том числе в силу и наших просчетов в начале 90-х годов, становились все более реальными. Но с кем вести эти переговоры? Американцы, как это следовало из беседы с Кристофером, вообще не склонялись к идее реальных переговоров с нами о расширении НАТО. Если и вести переговоры, то, по их мнению, следовало бы оставить в стороне расширение – дело это, дескать, решенное и его условия не подлежат дискуссии, – а обсуждать можно было бы лишь отношения России с НАТО. Если мы согласимся с этим подходом, то следует вступить в контакт с генеральным секретарем НАТО Хавьером Соланой. Таковой выглядела в начале 1996 года позиция США.

Западногерманская и французская позиции не были столь категоричными. Руководители этих двух европейских стран хотели найти выход, так или иначе связывая вопрос расширения НАТО с нашими переговорами об отношениях с альянсом, но тоже кивали в сторону Х. Соланы. Правда, при этом давали нам понять, что хотели бы иметь параллельные контакты по этому вопросу – германо-российский и французско-российский. Позже проявила интерес к обмену мнениями с нами об отношениях России с НАТО и Великобритания.

В преддверии переговоров

В создавшейся ситуации мы вначале приняли линию на проведение конфиденциальных параллельных встреч зондажного характера с представителями каждой из ведущих стран альянса – США, ФРГ, Франции, Англии, а также с генеральным секретарем НАТО Х. Соланой. Велись консультации на эту тему и с другими заинтересованными натовцами – турками, греками, итальянцами, норвежцами.

Что касается наших партнеров, то они, очевидно, тоже преследовали в тот период «зондажные цели», пытаясь определить прочность российской негативной позиции по расширению НАТО. Это стало абсолютно ясно во время официального визита в Москву У. Кристофера 21–22 марта 1996 года. Буквально накануне приезда в Москву и встречи с президентом России и руководством российского МИДа госсекретарь США – очень небольшой процент вероятности того, что это было случайно, – сделал в Праге концептуальное заявление, в котором подчеркивались следующие моменты: для стран Центральной и Восточной Европы существует угроза; лидерство США в Европе – необходимое условие обеспечения ее стабильности; во втором эшелоне кандидатов на вступление в НАТО может присутствовать Украина в контексте ее интеграции в европейские структуры; никаких пауз в переговорах с новыми кандидатами для вступления в НАТО нет и быть не может – это непрерывный процесс.

В первом же разговоре я сказал Кристоферу, что президент Ельцин весьма резко отреагировал, когда ему доложили о содержании выступления в Праге. Сослался и на жесткий разговор Ельцина с генеральным секретарем НАТО Соланой, который был принят в Кремле за день до приезда госсекретаря США, и, по всей видимости, это тоже была реакция на пражское заявление Кристофера. Добавил: не получается ли, что США делают ставку на проигрыш Ельцина на выборах? Если это действительно так, то там ошибаются.

Кристофер, который признался в том, что уже знает от Соланы о предельно жесткой российской позиции, стал оправдываться – мол, в Праге он говорил и о другом: о чрезвычайной важности установления нормальных, продвинутых отношений России с НАТО. Попросил «подготовить» его предстоящую на следующий день встречу с Ельциным. Чувствовалось, что он очень нервничает перед этой беседой.

Президент, видимо, счел, что сигнал, направленный и генеральному секретарю НАТО, и через меня Государственному секретарю, достаточен, чтобы отвести сомнения в «зыбкости» нашей позиции. Разговор Ельцина с Кристофером был благожелательным. Затронули вопросы проведения на должном уровне саммита по ядерной безопасности в Москве, трансформации «семерки» в «восьмерку» в Лионе.

Характерно, что во время переговоров в расширенном составе с У. Кристофером, которые сразу же начались в МИДе после его встречи в Кремле, ни госсекретарь, ни его коллеги ни словом не обмолвились о НАТО. Мы тоже не поднимали этого вопроса.

Иное было в Джакарте, где 23 июля 1996 года, в период очередного заседания форума АСЕАН по проблемам безопасности, я вновь встретился с госсекретарем США. Кристофер начал беседу со слов:

– Вопрос о расширении НАТО с третьими странами мы не обсуждаем, равно как и предоставление разных классов членства в НАТО.

– Не следует говорить с нами в ультимативной форме, – ответил я Кристоферу. – Если же вы нам твердите, что не хотите обсуждать эту тему, мы будем вынуждены сделать больший акцент на обеспечение нашей безопасности, в частности пересмотрев некоторые уже подписанные договоры по сокращению вооружений.

– Я не выдвигал ультиматумов, а просто разъяснял ситуацию, – отреагировал госсекретарь.

Несмотря на явное ужесточение постановки вопроса о НАТО, чувствовалось, что попытки лишить Россию влияния на расширение Североатлантического альянса становились уже «арьергардными». К этому времени состоялась целая серия бесед на уровне и министров, и заместителей министров – с нашей стороны Н.Н. Афанасьевского, Г.Э. Мамедова, руководителей департаментов С.И. Кисляка, О.Н. Белоуса, Н.Н. Спасского – с германскими, французскими, английскими коллегами, во время которых европейские партнеры уже категорически не отводили ту систему проблем, которую мы выдвигали в качестве основы для обсуждения и решения:

– военные вопросы, которые возникнут при возможном расширении НАТО. Для нас это гарантии неразмещения ядерного оружия на территории новых членов; отказ от размещения на постоянной основе иностранных войск и соответствующей военной инфраструктуры на их территории; определение «рамочных» принципов модернизации Договора об обычных вооруженных силах в Европе с учетом требования непродвижения в угрожающих размерах военной машины НАТО к нашим границам;

– создание консультативного механизма Россия – НАТО, который позволил бы принимать консенсусные решения по вопросам, затрагивающим интересы России;

– эволюция НАТО, отход от «традиционной» линии, усиление политического элемента в деятельности этой организации;

– придание документу, определяющему отношения России с НАТО, обязательного характера. Это не должна быть аморфная хартия или декларация, а документ, подписанный главами государств – России и членов НАТО.

Мы не идеализировали обстановку, понимая, что между всеми западными участниками «параллельных» контактов с нами, включая, естественно, США, существует координация, происходит обмен мнениями, но одновременно осуществляется взаимовлияние, проявляется стремление – особенно между западноевропейскими партнерами – не отстать друг от друга, имея в виду важность отношений каждого с Россией. Наконец, далеко не все из них, хотя бы внутренне, считали безупречной крайнюю позицию, проталкиваемую У. Кристофером.

Вот лишь несколько примеров подобных диалогов, в которых мало-помалу выкристаллизовывались некоторые подвижки в западноевропейских идеях.

Во время первой встречи с министром иностранных дел Великобритании М. Рифкиндом, 27 февраля 1996 года в Страсбурге, решил предостеречь от двух неправильных представлений о российской позиции, так как они в то время приобретали широкое распространение на Западе. Сказал: возможно, вы считаете, что если Россия согласится на паузу в расширении НАТО с учетом президентских выборов, то она, мол, после будет готова детерминированно принять расширение. Это не так. Кто бы ни был в Кремле, никто позитивно не воспримет расширение НАТО. Вы ошибаетесь и в другом, если представляете, что наше сотрудничество с НАТО в Боснии подведет к тому, что Россия закроет глаза на расширение. Здесь тоже не должно быть никаких иллюзий.

Малкольм Рифкинд – блестящий адвокат – сыпал аргументами в пользу того, что расширение по природе присуще НАТО, что претенденты на членство и не думают угрожать безопасности кого бы то ни было и так далее и тому подобное. Но главное заключалось в следующих его словах: «Конечно же, если бы ядерное оружие было развернуто у российских границ, то мы могли бы понять вашу тревогу».

30 июля 1996 года в Париже, во время новой беседы с М. Рифкиндом, сказал ему: «В отношении расширения НАТО есть две «красные линии», которые мы не перейдем. Вертикальная – для нас неприемлемо положение, при котором военная инфраструктура за счет новых членов НАТО угрожающе приблизится к нашей территории. Горизонтальная – для нас неприемлемо участие в НАТО балтийских государств и других бывших республик Советского Союза».

В этой связи рассказал ему, как в мою бытность в 1989 году председателем Совета Союза Верховного Совета СССР обсуждался вопрос об экономической самостоятельности Прибалтийских республик. Помню разговоры со многими депутатами из Прибалтики, некоторые из них впоследствии сели в руководящие кресла своих уже независимых стран. Тогда они говорили: если Литве, Латвии и Эстонии будет предоставлена независимость, то они со всем пониманием отнесутся к военным потребностям Советского Союза и будут готовы сохранить стоянки ВМФ, аэродромы, станции раннего предупреждения, сооружения ПВО на своих территориях, переведя все это на договорную основу.

Однако при провозглашении суверенитета балтийских государств мы ликвидировали свое военное присутствие без каких-либо условий. Я сказал Рифкинду, что если последует присоединение этих стран к НАТО с использованием созданной нами военной инфраструктуры, то этого абсолютно не примет наша общественность. Более того, это приведет к созданию разделительных линий в Европе, и я вообще не уверен, какие дальнейшие действия могут быть предприняты в такой ситуации с нашей стороны.

Весьма интересен был ответ Рифкинда: диалог между вами и НАТО начался. Можно обсуждать в формате «16+1» вопросы непродвижения ядерного оружия. Но по более широким вопросам отношений между Россией и НАТО вам следует все-таки консультироваться и на двусторонней основе. Причем не только с США, но также с Великобританией и Францией. США, конечно, наиболее важный партнер, но они не могут говорить от имени всего НАТО.

Эта беседа состоялась спустя почти два месяца после встречи с натовскими министрами иностранных дел в Берлине в формате «16+1», о чем и упомянул Рифкинд. Эта встреча была знаменательна прежде всего тем, что накануне, 3 июня, состоялось заседание Совета Североатлантического сотрудничества, на котором провозгласили необходимость модернизации НАТО, большей его приспособленности к новой ситуации. Обозначились два направления такой адаптации: усиление европейского элемента в НАТО и его миротворческих функций. Это создало в некотором смысле благоприятную ситуацию для того, чтобы при сохранении позиционного противостояния по вопросу расширения альянса все же приступить к обсуждению ряда аспектов расширения.

Но, как справедливо считал Рифкинд, нам не следовало принимать чисто натовское направление контактов и отказываться от тех каналов диалога, которые уже были задействованы. Да мы и не собирались делать этого, отлично понимая и убеждаясь на практике, что многоканальные контакты (о переговорах еще не шла речь) дают целый ряд преимуществ.

Там же, в Париже, я беседовал с К. Кинкелем. Сказал ему:

– Важно определить характер, направленность и темпы эволюции НАТО. Если речь идет о глубокой реформе альянса – усиление европейского компонента и перенесение центра тяжести на противодействие региональным угрозам, на миротворчество, то это открыло бы и новые возможности для отношений Россия – НАТО.

– То, что я сейчас скажу, я ни с кем не согласовывал, – ответил К. Кинкель. – Не подумать ли нам о создании Совета Россия – НАТО, где Россия была бы представлена на равноправной основе? Это мыслится как часть предложения о подписании хартии между Россией и НАТО.

Это была еще одна, новая и очень важная, постановка вопроса.

Но самым главным следует признать высказанную президентом Франции Ж. Шираком идею «цепочки»: реформирование НАТО, затем диалог между Россией и обновленным Североатлантическим союзом с целью установления особых отношений России – НАТО, а затем уже переговоры о его расширении, включая формы и содержание. Говоря об этом В.С. Черномырдину 28 июня 1996 года, во время встречи «восьмерки» в Лионе, Ж. Ширак подчеркнул, что идею такой «цепочки» разделяет и федеральный канцлер Г. Коль.

Я сказал де Шаретту, с которым встретился в Лионе, что мы готовы были бы пойти по этому пути[34]. Де Шаретт предложил в предстоящие месяцы «окунуться с головой» в работу по созданию архитектуры европейской безопасности. Он связал такую необходимость с тем, чтобы придать импульс коренному обновлению НАТО – этому французы придавали огромное значение.

На авансцене Солана – за кулисами США

Именно в это время проявилось некоторое раздражение американцев тем, что Россия ведет разговоры параллельно по многим линиям. Судя по реакции европейских собеседников, это раздражение было доведено и до них. Может быть, отсюда и росли корни американского предложения начать, не откладывая, переговорный процесс на натовском «треке», иными словами, с Х. Соланой.

Мы готовились к этим переговорам серьезно. На протяжении лета 1996 года в тесном взаимодействии с представителями Министерства обороны и Службы внешней разведки были наработаны многовариантные позиции, согласована наша переговорная линия, которая была представлена президенту Ельцину и получила его одобрение. Однако, по нашему общему мнению, переговоры, как таковые, еще не вполне созрели. Следовало продолжать «зондажную работу».

Предстояли важнейшие встречи в Нью-Йорке, куда я должен был вылететь на заседание Генассамблеи ООН. Мне уже сообщили, что буду принят президентом Б. Клинтоном. А 20 сентября по пути в Нью-Йорк провел в Вене беседу с Х. Соланой.

Позже у меня установились хорошие отношения с Хавьером Соланой, хотя, как я понимал, он был обязан, находясь на своем посту, держаться «генеральной линии», диктуемой в основном Вашингтоном. Однако в тот раз все предвещало несовместимость собеседников. Когда я задавал конкретные вопросы, Х. Солана отвечал, что не может говорить от имени 16 стран – членов НАТО без предварительного обсуждения с ними. В то же время предлагал мне дать конкретные ответы на поставленные им вопросы, чтобы, как было совершенно ясно, досконально выявить резервы нашей позиции. Я сказал ему: «Вы не обижайтесь, но у меня такое впечатление, что оба мы в тюремной камере, но один из нас – подсадная утка».

Зная, что Россию весьма привлекла идея «цепочки», выстроенной Ж. Шираком, Солана заговорил о «параллельности». Я постарался объяснить ему, что мы понимаем трансформацию НАТО, выработку отношений между Россией и НАТО и проблему расширения альянса как влияющие друг на друга три процесса. Тогда Солана положил на стол в качестве «иллюстративного материала» три ручки и сказал: «Я, как физик, утверждаю, что эти три параллельные линии пересекутся где-то в бесконечности». Я ответил, что, не будучи физиком, знаю геометрию Лобачевского, однако живу не в бесконечности, а на земле и хочу, чтобы проблемы пересекались при их обсуждении. Было ясно, что Солана на тот момент не имел никакого мандата на переговоры, что еще раз убедило в правильности избранной нами линии: «торопиться не спеша».

В этом убедила и встреча с Кристофером 23 сентября в Нью-Йорке. Тот начал разговор с надрывом (я уже понимал: это был его переговорный стиль). «Сегодня мы проводим, возможно, одну из самых важных бесед за всю историю наших отношений, – сказал госсекретарь. – Наше время ограниченно. Этой осенью произойдет много событий: встреча на высшем уровне в Лиссабоне, затем в декабре – руководителей стран НАТО. Сроки сжатые, и мы намерены способствовать убыстрению диалога между НАТО и Россией в целях расширения форм сотрудничества. Хорошо бы, чтобы это оказалось возможным сделать одновременно с приемом новых членов. Мы должны работать все более напряженно, так чтобы к декабрю президенты смогли заложить основу конструктивных отношений Россия – НАТО».

Кристофер подчеркнул, что получил «противоречивые сигналы» о том, готово ли российское правительство двигаться по этому пути. Главное, что мы должны решить, – давать ли поручение Г.Э. Мамедову и С. Тэлботу разработать рамочный документ Россия – НАТО уже к середине ноября?

Стремясь хоть немного подсластить «пилюлю», госсекретарь добавил несколько слов о готовности обсудить проблему модернизации Договора об обычных вооруженных силах в Европе и в процессе обсуждения затронуть выдвигаемые нами вопросы, в частности в связи с уровнями развертывания, дислокацией войск и другими ограничениями.

Но дальше Кристофер поставил вопрос «в лоб»: намерены ли мы продолжать диалог с тремя странами – Францией, Англией и Германией? «Важно договориться, – сказал он, – что российско-американский канал является основным, но американцы могут и будут информировать своих союзников и Солану о проходящем процессе».

С общими разъяснениями выступил и я, спокойно отметив, что России нужен достаточно детализированный документ, уточняющий ее отношения с НАТО, а не декларации типа «не будем нападать друг на друга». Если мы создаем совместный политический орган Россия – НАТО, то надо знать заранее те принципы, на основе которых он будет действовать; какие проблемы будет рассматривать, а какие нет; какие принятые им решения обязательны, а какие нет. Подчеркнул, что рамочные принципы модернизации ДОВСЕ должны быть отражены в самом документе, так как для нас неприемлемо соглашение с НАТО без решения вопроса о непродвижении военной машины альянса к нашей территории.

Если говорить об информации других партнеров по диалогу, то и мы будем это делать, но главное – исключить искажения. Добавил: для нас не самоцель закончить работу над документом в один месяц. Основное – подготовить документ, который определит взаимоприемлемое развитие наших отношений с НАТО, будет способствовать трансформации альянса от инструмента холодной войны к новой организации, а также минимизирует негативные для нас последствия возможного расширения. Если такой документ не получится, то другого мы не подпишем.

Кристофер решил в ответ «вылить ушат холодной воды», подтвердив, что не рассматривает готовящуюся хартию – он упорно проталкивал это название – как нечто обязательное и тем более конкретно детализированное.

Однако, должно быть почувствовав, что «перегнул палку», в начале последовавшей беседы в расширенном составе заметил: «У нас состоялось хорошее и обстоятельное обсуждение с российским министром иностранных дел. Теперь имеется полное понимание позиций друг друга. Относительно расширения НАТО сохраняются различные взгляды, но наша совместная работа будет продолжена по каналам Мамедов – Тэлбот».

На следующий день я встретился с К. Кинкелем. Он спросил о моем впечатлении от беседы с американцами. Ответил: возникло ощущение, что наметилось движение вспять. Нам предлагают обсуждать особые отношения между Россией и НАТО, но при этом говорят, что такие обсуждения не должны влиять на планы, сроки, формат или характер расширения альянса.

Почувствовав мое настроение, К. Кинкель дружески положил мне руку на плечо.

– Я, как министр иностранных дел Германии, – сказал он, – отвергаю любой диктат по отношению к России. Мы не находимся в цейтноте, спешки никакой не будет.

К. Кинкель подтвердил, что необходимо говорить с Россией о деталях и условиях расширения НАТО, включая, естественно, и военную инфраструктуру на территории новых членов.

– Иное было бы абсурдным, – заключил он.

Таким образом, наши германские партнеры, может быть, лучше других понимали контрпродуктивность давления на нас и пытались вырулить к соглашению.

Впрочем, не думаю, что такую, я бы назвал, тупо нажимную позицию одобряли все и в американском руководстве. Во всяком случае, в этом убедила встреча 24 сентября с президентом Клинтоном. Нас проинформировали, что он специально задержался после своего выступления на Генеральной Ассамблее в Нью-Йорке для разговора со считаными представителями других стран, в числе которых был и я.

Встреча произошла в здании миссии США при ООН – это напротив Дворца Организации Объединенных Наций. Шли пешком, проходя через огромное число охранных пропускных пунктов. Президент США встретил на пороге специально подготовленного помещения. Затем последовали обычные в таких случаях сменяющие друг друга волны фото– и телекорреспондентов. Кто-то из них выкрикивал через плечи охранников какие-то вопросы. Б. Клинтон терпеливо и с улыбкой отвечал – он прекрасно умеет работать с прессой. Наконец, остались без юпитеров. С президентом США на беседе, запланированной на двадцать минут, но длившейся почти час, присутствовали У. Кристофер, помощник президента по национальной безопасности Э. Лейк, М. Олбрайт, в то время постоянный представитель США при ООН, и С. Тэлбот. С нашей стороны – посол в США Ю. Воронцов, представитель России при ООН С. Лавров, Г. Мамедов, руководитель секретариата министра Р. Маркарян.

Б. Клинтон очень тепло заговорил о Б.Н. Ельцине, который в то время готовился к операции на сердце. Затем, упомянув, что госсекретарь доложил о нашей беседе по НАТО, президент США счел необходимым, очевидно, сгладить то впечатление, которое могло остаться после беседы с Кристофером.

– С первых дней пребывания на своем посту, – сказал Б. Клинтон, – я был привержен идее создания демократической России, чтобы она стала надежным и сильным партнером США в XXI веке. Это важно по целому ряду соображений.

При этом Б. Клинтон выделил – признаюсь, тогда неожиданно для меня – особое значение наших совместных, скоординированных действий, так как в течение предстоящих двадцати пяти лет, по его словам, вероятно возникновение конфликта между Индией и Пакистаном, с угрозой сползания к опаснейшей перспективе применения ядерного оружия.

– То же самое можно сказать о Ближнем Востоке, – добавил президент, – мирное урегулирование и здесь невозможно без совместного участия России и Соединенных Штатов.

Когда менее чем через два года после сказанного Индия и Пакистан произвели ядерные испытания, я еще и еще раз вспоминал и напоминал моим коллегам о словах американского президента. Действительно, перспектива расползания ядерного оружия создавала принципиально новую и, я бы даже сказал, не менее опасную, чем в годы холодной войны, международную обстановку. Дело не ограничивалось даже индийско-пакистанским измерением. Ядерный характер могут приобрести и другие конфликты, в том числе и ближневосточный – Израиль, по всем оценкам, уже имеет ядерное оружие, а арабская сторона, во всяком случае отдельные арабские государства, будет стремиться к этому, особенно с учетом появления так называемой первой «исламской ядерной бомбы». Отсюда и чрезвычайная важность координации усилий двух самых мощных ядерных держав, чтобы, действуя по всем направлениям – дипломатическому, экспортно-ограничительному, выборочно-поощрительному, в том числе в виде помощи в использовании мирного атома, разоруженческому, демократизации международных отношений, – не допустить развития новой смертельной опасности для человечества.

Б. Клинтон органично перешел от «угроз XXI века» к современной европейской тематике, подчеркнув свое желание сделать все, чтобы помочь построить объединенную Европу, которая впервые стала бы таковой, придя на смену отдельным враждующим государствам. Такая Европа нужна для мира и спокойствия и за ее пределами.

– Это достижимо, – продолжал президент, – если мы сможем создать особые и четко очерченные отношения между Россией и НАТО, чему я глубоко привержен. Я сказал об этом не для того, – заключил Б. Клинтон, – чтобы вас распропагандировать. Это мое искреннее убеждение, и я хотел, чтобы вы о нем знали, а Мамедов и Тэлбот должны продолжать экспертную работу, которую они уже начали.

Беседа явно затягивалась. Кристофер демонстративно смотрел на часы. Тогда я решил помочь своему коллеге и спросил президента, хотел бы он в конце нашей не запланированной на столь длительное время беседы, чему я, конечно, очень рад, услышать один из понравившихся мне анекдотов.

– Конечно, – ответил Клинтон.

– Курицу спросили о самом большом достижении в ее жизни. «Снесла яйцо весом пять килограммов», – сказала она.

«А каково главное желание?» – «Снести яйцо весом семь килограммов».

На аналогичный первый вопрос петух ответил: «Подруга-курица снесла пятикилограммовое яйцо». – «А твое самое большое желание?» – «Набить морду страусу!»

Не помню, почему мне именно этот анекдот пришел в голову в качестве заключительного непринужденного «аккорда» беседы. Не исключаю, что «навеяло» уж слишком заметное стремление госсекретаря закончить беседу. Все рассмеялись. А президент, обращаясь к Олбрайт, со смехом спросил:

– Это не про меня?

Со свойственным ему дружелюбием Клинтон проводил нас до лифта и тепло попрощался.

Натоцентристская модель безопасности в Европе?

В шифротелеграмме о беседе с президентом Клинтоном, направленной в Москву, я подчеркнул его стремление вести дело к укреплению отношений США с Россией. Клинтон хорошо понимал тогда, что без устойчивости этих отношений не может быть ликвидирована или хотя бы значительно ослаблена угроза стабильности в различных частях не только сегодняшнего, но и завтрашнего мира – мира XXI века. В этом контексте он, очевидно, был склонен рассматривать и предстоящие результаты переговоров между Россией и НАТО.

Есть основания считать, что, сохраняясь полностью в качестве сторонника расширения НАТО, президент США в то же время не разделял взгляды тех в американском истеблишменте, кто хотел бы Россию изолировать и исключить самое возможность ее влияния на условия расширения Североатлантического союза. В телеграмме говорилось, что это создает важное условие для подготовки документа, который в конечном счете может нас удовлетворить. Одновременно предлагалось активизировать внешнеполитическую деятельность в России в более широком масштабе, нацеленную на создание архитектуры европейской безопасности, так как такая всеохватывающая система могла бы нивелировать те новые разделительные линии, реальную угрозу появления которых порождает расширение НАТО в Европе.

К такой, более широкой постановке вопроса подталкивало не только заявленное Б. Клинтоном стремление к объединению Европы. Наряду с этим контрастно проявилась линия ряда представителей администрации США, да и других стран, направленная на то, чтобы сделать Североатлантический альянс сердцевиной модели европейской безопасности. Расширение НАТО не было единственным средством достижения этой цели. За последние годы НАТО буквально обрастало различными ответвлениями и связями. С помощью программы «Партнерство ради мира» (ПРМ) к НАТО подтягивались государства: и те, кто не ставил своей задачей вхождение в эту организацию, и те, кто добивался приема в НАТО, пройдя через ПРМ соответствующую «школу».

Наряду с ПРМ был создан Совет евроатлантического сотрудничества. Внешне все выглядело очень пристойно: НАТО создавало политический форум, где и его члены и нечлены могли совместно обсуждать важные для безопасности и стабильности проблемы. Но все эти натовские организации были созданы уже в то время, когда действовали, и небезуспешно, и ОБСЕ, и Совет Европы.

Россия принимала и принимает участие в этих натовских структурах, используя их позитивный потенциал и вместе с тем рассчитывая, что при их универсализации они будут положительно влиять на изменение характера самого НАТО, видоизменяя те функции, ради которых Североатлантический союз был создан в годы холодной войны. Но участие России в ПРМ или в Совете евроатлантического сотрудничества не имело ничего общего с нашим согласием на «натоцентристскую модель» европейской безопасности.

С учетом всех этих идей я обратился к Ельцину с предложением о выступлении министра иностранных дел России на Постоянном совете ОБСЕ в Вене. Это рассматривалось одновременно и как важный предпереговорный шаг по вопросам отношений России с НАТО.

Подобные выступления практиковались многими, но российский министр выступал на этом форуме впервые. Большущий зал с огромным овальным столом, за которым расположились делегации 54 государств, был весьма внушительным. Среди присутствовавших было много знакомых лиц, в том числе из стран СНГ, которые вне зависимости оттого, расположены они в Европе или Азии, стали членами этой уникальной по своему составу организации. Но не скрою, теплые приветствия через стол сменились некоторой внутренней отчужденностью, как только начались выступления. Дело было даже не в их содержании, а в том, что ряд выступавших, зная прекрасно русский язык и даже проработав не один год в советском МИДе, предпочитали говорить в микрофон, стоявший перед каждой делегацией, на ломаном английском или французском. А ведь синхронные переводчики работали на всех шести рабочих языках ОБСЕ, в том числе на русском.

В своем выступлении я сказал, что события в Европе в постконфронтационный период доказывают необходимость нового механизма обеспечения ее безопасности. Тяжесть угроз сместилась с глобального на региональный уровень. За весь послевоенный период, за последнюю половину века, например, в Европе не возникало столь опасных межнациональных, межэтнических и межгосударственных конфликтов, как в последние годы.

Далее я остановился на некоторых чертах модели европейской безопасности, подчеркнув, что должны быть задействованы все международные организации, действующие в этой сфере: ООН, ОБСЕ, Совет Европы, НАТО в совокупности с ПРМ, ЕС, дополненное ЗЕС, СНГ, для чего необходимо проработать вопросы конкретного взаимодействия между ними.

Вместе с тем мы выступаем за то, чтобы центральную функцию новой модели выполняла ОБСЕ, в активе которой богатейший опыт в налаживании диалога по укреплению доверия, развитию общения между противостоявшими друг другу во время холодной войны государствами. Роль стабилизатора международных отношений ОБСЕ выполнила и в период бурных перемен в СССР и Восточной Европе конца 80-х – начала 90-х годов, то есть на начальном драматическом этапе отхода континента от блоковой конфронтации.

И все это не случайно. ОБСЕ – единственная действительно универсальная организация европейских государств. В ней к тому же воплощена и глубокая связь интересов государств Европы и Северной Америки.

Не менее важно, что ОБСЕ – это организация, основанная на принципе консенсуса, гарантирующем права всех входящих в нее государств – больших и малых. Однако, вопреки поверхностным высказываниям некоторых политиков или журналистов, я не предлагал создавать иерархическую систему безопасности во главе с ОБСЕ, которая чуть ли не командует другими организациями, в том числе и НАТО. Системообразующая, координирующая функция ОБСЕ – да, но не командная.

Это выступление состоялось в то время, когда уже вовсю развернулась подготовка к Лиссабонскому саммиту ОБСЕ.

Встреча в верхах в Лиссабоне прошла 2–3 декабря 1996 года. В декларации «О модели общей и всеобъемлющей безопасности для Европы XXI века» говорилось о недопустимости попыток укрепления безопасности одних государств за счет других; об обязательном учете интересов безопасности государств, не входящих в военно-политические союзы, неприемлемости доминирования одной организации государств или группы государств. Лиссабон продемонстрировал, что к голосу России прислушиваются.

Встреча в Лиссабоне позволила начать работу над Хартией европейской безопасности, сопоставимой по значению с Хельсинкским заключительным актом. Вместе с тем уже в Лиссабоне стало ясно, что путь к созданию архитектуры европейской безопасности тернист, а принятие хартии дело нелегкое. Все, кто стоял за идеей расширения НАТО, хорошо осознавали, что они будут тем ближе к своим целям, чем меньше будет сторонников принятия Хартии европейской безопасности.

Но были и существуют другие настроения. Намного позже, 26 июня 1998 года, в Лондоне, где происходила встреча ЕС– Россия по формуле «3+1»[35], я выступил в Чатем-Хаусе (Королевском институте международных отношений). Это было уже не первое мое выступление в этом широко известном в мире исследовательском центре. Поддерживал с ним и с его директором адмиралом Дж. Эберли тесные связи еще в мою бытность руководителем ИМЭМО. У нас остаются дружеские отношения и после его отставки.

Помню, как, приехав на симпозиум в Москву, сэр Джеймс, который в свое время был командующим военно-морскими силами НАТО, сказал мне:

– Хотел бы увидеться с главкомом Чернавиным, но переданная через посольство Великобритании просьба осталась без ответа.

– Я обещаю, что встреча состоится, – сказал я. – С Чернавиным мы вместе были курсантами Бакинского военно-морского подготовительного училища. Я ему позвоню.

Позвонил, и, естественно, адмирал флота Чернавин принял адмирала Эберли. И не просто принял, а на подступах к своей штаб-квартире выставил на всех перекрестках матросов-сигнальщиков, показывающих дорогу, а у здания – почетный караул. Эберли был в восторге.

Я встречался с ним каждый раз и во время моих приездов в Лондон. Как-то он пригласил меня в кафе в неурочный час – было что-то около одиннадцати. Для себя сэр Джеймс заказал джин-тоник.

– Насколько я знаю, вы пьете виски, – сказал я.

– После полудня, – ответил адмирал.

Я был очень рад очередной встрече с ним, особенно тому, что новый директор Чатем-Хауса пошел навстречу его просьбе и сэр Джеймс председательствовал во время моего выступления. В заключение он подчеркнул:

– Почему бы не сконцентрироваться на идее объединения в будущем НАТО с ОБСЕ, особенно с учетом того, что последняя так много делает в превентивной дипломатии, в защите прав человека, в урегулировании конфликтов.

Сказочное «Мещерино» и далее

Можно считать, что начало переговорного процесса по взаимоотношениям России с НАТО определилось в Брюсселе в середине декабря, где наша делегация участвовала во встрече с министрами иностранных дел стран, входящих в Североатлантический альянс по формуле «16+1», и в работе сессии Совета североатлантического сотрудничества. Одновременно в Брюсселе состоялись мои беседы с Х. Соланой, У. Кристофером и К. Кинкелем.

Накануне встречи «16+1», 10 декабря 1996 года, Совет НАТО сделал заявление об отсутствии у альянса «планов, намерений и причин» для продвижения ядерного оружия на Восток. Это могло служить хорошим предзнаменованием.

О результатах многочисленных бесед и наблюдениях доложил президенту Ельцину шифротелеграммой из Брюсселя: «Создается впечатление, что в позициях стран НАТО появляются удовлетворительные нюансы. Среди них согласие на модернизацию ДОВСЕ в увязке, правда пока не жесткой, с рассмотрением вопроса о военной инфраструктуре альянса на территории новых членов. Другой важный для нас момент – постоянный механизм консультаций с Россией предполагает обязательное наше участие в решениях по вопросам, которые затрагивают наши интересы. Обратила на себя внимание активная позиция Германии и Франции по продвижению идей консультаций. США также выступили в поддержку консультаций, уже не связывая их с изменением нашей позиции в отношении расширения НАТО».

Российское НТВ не так уж часто жаловало тогда министра иностранных дел. Тем более было приятно услышать, как меня сравнили с «политическим эквилибристом», когда пришлось решать в Брюсселе «сложное дипломатическое уравнение»: довести до лидеров НАТО жесткую позицию Кремля, а на деле договориться об установлении особых отношений. Еще год назад, подчеркнул комментатор НТВ, с Россией в НАТО никто не разговаривал. Сейчас налицо изменения в позиции альянса из-за твердой и одновременно конструктивной позиции России.

Официальное предложение о начале переговоров по документу, который определил бы комплекс наших отношений с альянсом, было выдвинуто натовцами 11 декабря в ходе встречи министров по формуле «16+1». Принимая во внимание тот факт, что НАТО начало разворачиваться в сторону наших реальных озабоченностей, мы решили начать переговорный процесс.

Подчеркивая кардинальное значение этого решения, Б.Н. Ельцин сказал Г. Колю в Завидове 4 января 1997 года: «Дело очень серьезное, чтобы отделываться малозначительными фразами. Если не будут сняты наши озабоченности, то стратегическое положение России серьезно ухудшится, а наше доверие к Западу будет радикально подорвано».

Сказанное полностью отражало российский подход – мы рассматривали предстоящие переговоры как средство избежать коренного перелома в наших отношениях с Западом в худшую сторону. Действительно, наступал момент, когда и мы, и Запад стояли перед выбором, от которого во многом зависела судьба постконфронтационного мира.

Натовская делегация, возглавляемая генеральным секретарем Х. Соланой, прибыла в Москву. Не помню, кому пришло в голову провести встречу в подмосковном особняке МИДа «Мещерино», но эта идея полностью себя оправдала. Переговоры проводились вдали от журналистов, и никто не «играл на публику». Корреспондентам, правда, это не понравилось, и в ряде статей нас поругивали за то, что мы «скрылись от средств массовой информации» (не премину сказать, что у нас часто путают необходимую закрытость конфиденциальных переговоров с отсутствием столь долгожданной гласности).

«Мещерино» – сказочное место. Великолепная старинная усадьба, в главном здании которой проходила наша встреча, построенная в 1830 году графом Мещерским, окружена огромным лесопарком, примыкающим одной стороной к берегу реки Пахры. В январе река подо льдом. Кругом – блестящий от белизны снег. Сквозь его толщу прорвались гордые и зимой и летом хвойные и печальные, с оголенными ветвями, лиственные деревья. Все кругом было погружено в звенящую тишину. А в доме тепло потрескивали дрова в камине. Здесь, в гостиной, и начались переговоры, продолженные за русским обедом – с соленьями, грибами, пирогами, салатами, селедкой, вареной картошкой, похлебкой в горшочках – блюд не перечесть – и, конечно, водкой в запотевших бутылках. Все было заботливо приготовлено «мещерским персоналом» – жителями близлежащих деревень.

Диалог начался за рабочим столом, был продолжен во время обеда, а потом, как любят говорить мидовцы, в формате «один на один», когда мы около двух часов прогуливались с Соланой на морозном воздухе по очищенным от снега тропинкам леса.

Еще до начала переговоров я задумался о превратностях судьбы. Здесь, в том самом здании, где мы работали и обедали, с 1924 по 1946 год жил «всесоюзный староста», председатель ВЦИК, а потом Президиума Верховного Совета СССР М.И. Калинин, рядом – генеральный секретарь Коминтерна Г. Димитров. Здесь побывали Мао Цзэдун и Ким Ир Сен. А теперь сюда прибыла делегация Североатлантического союза, созданного в свое время для борьбы с коммунизмом и социализмом.

С самого начала с двух сторон, хочу это подчеркнуть – с двух, проявилось стремление сделать встречу максимально деловой. Может быть, в какой-то степени такую тональность навеял «мещерский дух», а может быть, просто уже подошли к черте, когда по горло стали сыты взаимоповторяющимися аргументами, упреками, обвинениями.

Солана сразу же заявил – это было сделано в первый раз, – что он обладает мандатом на ведение переговоров от 16 государств – членов НАТО. Добавил, что считает своей задачей, с одной стороны, создавать и поддерживать консенсус между этими 16 государствами, а с другой – между ними и Россией.

Я чувствовал, что и камин, и даже зимний морозный лес чуть-чуть «растопили» Солану. В целом он оставался в несколько напряженном состоянии, может быть от ощущения того, что не располагал особой гибкостью, будучи зависимым от мнения руководителей НАТО и полученных инструкций. Но все-таки я впервые ощутил во время этой двухчасовой прогулки, что Солана хотел продвижения вперед, понимая значение этого, да и рефлекторного воздействия успеха или неудачи на ту его роль, которая так или иначе впишется в историю[36].

Ряд положений, изложенных Соланой в подчеркнуто общих выражениях, демонстрировал наметившееся сближение позиций. Он признал, что европейская стабильность и безопасность зависят от целого ряда институтов.

– Хотя НАТО – важный институт, но далеко не единственный, и я, – сказал Солана, – полностью разделяю этот тезис, зафиксированный в Лиссабоне.

Отношения Россия – НАТО, – продолжал Солана, – мне представляются в виде комплекса различных элементов. В то же время их нужно свести в целостную картину политических и некоторых юридических обязательств, а также неофициальных и конфиденциальных взаимных заверений. Отсюда – роль хартии.

Содержание документа он предложил разбить на пять разделов: принципы взаимоотношений; области консультаций и сотрудничества; механизмы консультаций; механизмы связи между вооруженными силами сторон; другие области сотрудничества (наука, экология, борьба с терроризмом, незаконным оборотом наркотиков, конверсия и т. д.).

Солана высказал немало идей, способных нас заинтересовать. Однако генеральный секретарь НАТО упорно избегал обсуждения по существу военных вопросов – по-видимому, на тот момент это не было санкционировано альянсом. Такое раздвоение, когда говорилось достаточно много о консультациях (правда, более аморфно о степени нашего участия в принятии конкретных решений), но в то же время упорно отодвигались на задний план военные проблемы, естественно, нас не устраивало. Видимо, Солана понимал наше настроение, и он произнес ключевую фразу, которая определила пределы его возможностей: «Вы встретитесь с американскими представителями, и важно уточнить их позицию на сей счет».

Солана уезжал из «Мещерина», как нам представлялось, не разочарованным. Но он повез с собой и наш главный «сигнал»: договоренности по военному блоку вопросов должны стать неотъемлемой частью общего документа. Очевидно, он вынес из бесед еще по крайней мере одно впечатление: как бы Россия ни была заинтересована в превращении «семерки» в «восьмерку», во вступлении в ВТО, Парижский и Лондонский клубы (о приближении этой перспективы в случае подписания хартии он так горячо говорил), мы не примем никакой «платы» за приглаживание нашей позиции в интересах НАТО, и эти вопросы не должны иметь никакого отношения к подготавливаемому документу и тем более включаться в него.

Второй раунд переговоров последовал в Брюсселе. Прямо с самолета наши эксперты отправились в штаб-квартиру Североатлантического союза, на встречу с натовскими специалистами, которые имели на руках российские предложения. Затем к экспертам присоединились и главы делегаций. После «Мещерина» мы рассчитывали на серьезную дискуссию по конкретным вопросам. Но такого разговора не получилось. Мы поняли, что у натовцев пока отсутствовало видение того, на что альянс мог пойти по военным проблемам. Нам предлагались общие рассуждения или повторение отдельных заявлений НАТО о его политике и намерениях. Механическое перенесение всего этого в готовившийся документ нами отвергалось. Его военно-политическая составляющая должна была, по нашему мнению, быть центральной и содержать конкретные положения.

Ни в коей мере не компенсировало образовывающийся «военно-политический вакуум» некоторое продвижение по другим вопросам. Так натовцы, например, согласились с нашим требованием, чтобы документ был подписан главами государств – России и всех 16 членов НАТО. По нашему настоянию натовцы проявили готовность включить в документ положение о трансформации организации Североатлантического договора.

«А не ограничиться ли нам фиксацией уже согласованных вопросов политического и организационного плана, не отложить ли тяжелые военные проблемы на потом?» – такая идея принадлежала одному из наших дипломатов, но она была отвергнута.

Дело не в том, что мы стояли на максималистских позициях – либо все, либо ничего. Нам было ясно, что мы не сможем обойтись без договоренностей по военным вопросам с целью реально уменьшить для нас издержки расширения НАТО. Это было главной задачей.

В таких условиях значительную тяжесть взяли на свои плечи не только мидовцы, в частности руководитель департамента С.И. Кисляк и его сотрудники, но и коллеги из Министерства обороны: генерал-полковник Л.Г. Ивашов, генерал-лейтенант Н.Н. Зленко и контр-адмирал В.С. Кузнецов. Это весьма подготовленные, умные люди, сочетающие стремление отстаивать интересы безопасности России с пониманием реальной обстановки и необходимости поиска договоренностей, которые могут создать стабильность.

Должен сказать, что межведомственная координация, в которой участвовали также специалисты-аналитики из СВР, была незаменима на всем протяжении «переговорного марафона». Чувства высокой ответственности и профессионализма соединили сотрудников различных министерств и организаций в одну команду. Не помню ни одного случая, когда члены этой команды ставили бы свои ведомственные интересы – как бы они ни были важны – выше общегосударственных. Полное взаимопонимание существовало и на уровне руководства тех организаций, представители которых готовили и вели переговоры.

В Брюсселе мы передали натовцам в письменном виде свои проекты всех четырех разделов документа. Вписали в них все приемлемые для нас натовские наработки. Были уверены, что на следующей стадии переговоров надо уже начинать работу с текстами.

Третья встреча делегаций России и НАТО была назначена на 9 марта в Москве. Накануне к нам прибыл заместитель генсекретаря Г. фон Мольтке. Из его бесед с Н.Н. Афанасьевским выяснилось, что маятник опять качнулся в обратную сторону.

Это подтолкнуло к телефонному разговору с Соланой. Я сказал ему следующее:

– Мы ожидали конкретную и, как вы говорили в Брюсселе, конструктивную реакцию на переданные вам наши письменные соображения, которые рассчитывали положить в основу дискуссии. Однако высказанные фон Мольтке устные замечания возвращают нас назад, например, изложение принципов из раздела о трансформации НАТО во многом отходит от содержания предыдущих договоренностей. Механизм консультаций, по словам Мольтке, предлагается нацелить на обмен мнениями и на стремление к достижению консенсуса, но при этом исключается обязательство принятия решений на консенсусной основе по вопросам, которые касаются совместного с Россией участия в деятельности по поддержанию мира.

Фон Мольтке и сопровождающий его представитель международного военного штаба НАТО вообще отказались обсуждать наши предложения по военным вопросам. Работу над разделом по модернизации ДОВСЕ предлагается отложить и ждать результатов переговоров в Вене, но мы не хотим, чтобы документ Россия – НАТО стал заложником дискуссии экспертов в Вене по модернизации ДОВСЕ. Не должно быть перелива вооружений и вооруженных сил из 16 стран – нынешних членов НАТО на новые территории.

Вы помните, Хавьер, – заметил я, – мы договорились в Брюсселе, что вы выскажете замечания по предложенному нами перечню объектов военной инфраструктуры, но ваш военный представитель оказался не готов к этому. В целом, если вчерашние консультации между фон Мольтке и Н.Н. Афанасьевским не тактический прием, а ваше видение предложенных нами письменных соображений, то это разочаровывает и не сулит ничего хорошего.

Солана сослался на то, что не имел возможности поговорить с фон Мольтке, и сказал, что привезет с собой в Москву проект хартии, хотя, «может быть, туда и не войдут все обозначенные вами моменты».

– Я не сплю которую уже ночь, – пожаловался Солана и опять произнес сакраментальную фразу: – Собираетесь ли вы на следующей неделе поехать в Вашингтон?

И в Москве генеральный секретарь НАТО оказался не готов обсуждать наши предложения по военным проблемам. Ничего нового сказано не было по ядерному оружию. Работу над разделом по модернизации ДОВСЕ по-прежнему предлагалось отложить.

Складывалось впечатление, что наши партнеры из НАТО не спешат, а может быть, даже тормозят выход на предметные договоренности. Все четче стала проявляться и тактика наших партнеров, ориентированная, с одной стороны, на действительные попытки развязок общеполитического и организационного характера, а с другой – притормаживание решения военных проблем. Мы все чаще слышали рассуждения о необходимости решать военные вопросы в Вене в рамках структуры ОБСЕ (меры доверия), а также многосторонних переговоров по адаптации ДОВСЕ, другими словами – вне контекста подготовки документа, призванного определить отношения России с НАТО.

Во всяком случае, обозначилась явная пробуксовка наших переговорных усилий, и мы пришли к выводу, что натовская сторона ждала наших контактов с американцами. В Вашингтоне уже была намечена моя встреча с президентом Б. Клинтоном и госсекретарем США М. Олбрайт, но, главным образом, натовцы ждали результатов российско-американского саммита в Хельсинки, который был намечен на 20–21 марта 1997 года.

Мадлен Олбрайт – госсекретарь и человек

23 января 1997 года в так называемой «желтой гостиной», расположенной рядом с моим кабинетом, я принимал Строуба Тэлбота. Буквально через несколько часов, по его словам, в США будут приведены к присяге новый Государственный секретарь и новый министр обороны. Оба набрали в сенате 99 голосов за и ни одного против. Накануне отъезда Тэлбот беседовал с Мадлен Олбрайт, которая просила передать мне, что будет добиваться дальнейшего продвижения наших отношений. Хотя она должна зарезервировать определенную гибкость в своем графике первых поездок за рубеж, Олбрайт надеется на скорую встречу, может быть здесь, в Москве, в конце февраля.

Одновременно Тэлбот сообщил, что на третий по значению пост в Госдепартаменте – заместителя госсекретаря по политическим вопросам – Олбрайт назначает Т. Пикеринга – бывшего посла США в Москве, а сам он остается второй фигурой в американском внешнеполитическом ведомстве. «Хотя сенат утвердил меня не с таким счетом, как Олбрайт, но, будь я договором, был бы ратифицирован», – сказал Тэлбот.

Я ответил, что рад, во-первых, предстоящей встрече с новым госсекретарем и, во-вторых, тому, что во главе Госдепартамента собирается команда из специалистов по России – это хороший признак намерения администрации развивать отношения с нами. Характерно, что при предшествовавшей встрече с Пикерингом, когда он уже знал, что кончается его срок пребывания в Москве, на мой вопрос, на каком месте собирается работать дальше, посол без всякого энтузиазма, но с не покидающей его чуть-чуть грустной улыбкой сказал:

– То, что мне предлагают в Госдепартаменте, – не для меня. Буду, наверное, продолжать заниматься Россией, но в одном из частных научно-исследовательских фондов.

Таким образом, выбор нового госсекретаря был явно противоположен решению ее предшественника.

Что представляет собой «железная леди»? Как сложатся отношения с этой первой в истории Соединенных Штатов женщиной-госсекретарем?

Уроженка Праги, дочь чехословацкого дипломата, перебравшегося в 1948 году с семьей в США, Олбрайт выбрала для себя на своей второй родине внешнеполитическую стезю. При этом трудно было говорить о ее однозначных политических пристрастиях. С конца 70-х годов она консультировала по вопросам внешней политики представителей либерального крыла Демократической партии – сенаторов Э. Маски, Дж. Ферраро, М. Дукакиса. Вместе с тем тесные отношения связывали Олбрайт с консервативными демократами и республиканцами.

Многие подчеркивают, что политические взгляды Олбрайт сформировались под влиянием З. Бжезинского, который был не только ее преподавателем в университете, но, в бытность свою помощником президента по национальной безопасности, взял к себе на работу в СНБ.

Думаю, что такое представление о формировании и, самое главное, устойчивой приверженности Олбрайт образу мышления, взглядам и идеям Бжезинского слишком поверхностно. С Бжезинским ее роднит разве только то, что она отстаивает «энергичное американское лидерство» в международных делах, резко критикуя изоляционистские настроения. В то же время она делает упор главным образом на использование «особого положения» США в международных организациях, американского доминирования в отношениях со странами-союзниками, нежелание многих стран противодействовать могущественным США. Думаю, что М. Олбрайт считает такой «арсенал» достаточным для проведения американской линии на международной арене. Во всяком случае, при всей своей жесткости в отстаивании интересов США (естественно, таких, какими они ей видятся) Олбрайт не принадлежит к тем, кто по любому поводу хватается за эфес сабли, и тем более к тем, кто не спешит ее вновь вернуть в ножны.

Совершенно случайно я узнал, что научным консультантом по диссертации, которую писала Олбрайт, был Северин Биаллер. Разговорились об этом с Мадлен, когда сидели за общим столом прощального ужина в Маниле, где в июле 1998 года состоялось заседание форума стран АСЕАН по безопасности. «Я считаю себя до некоторой степени ученицей Биаллера», – сказала Олбрайт, тогда еще не зная, насколько я был близок с этим исключительно интересным человеком в бытность свою заместителем директора в ИМЭМО.

С. Биаллер во время Второй мировой войны был в польском Сопротивлении. За это имел советскую военную награду. Был не просто членом Польской объединенной рабочей партии, но одно время техническим секретарем ее политбюро. Как только возвели Берлинскую стену, бежал на Запад. В США стал одним из самых крупных советологов. Возглавлял институт международных отношений в Колумбийском университете, где считался основным антиподом З. Бжезинского, работавшего там же. Мне представляется, что в течение многочисленных встреч с Северином – и в Москве, и в Суздале, и в Нью-Йорке, и в Вашингтоне, и в других советских и американских городах, в которых проходили совместные симпозиумы, состоявшие не только из дискуссий, но и свободного времяпрепровождения с искренним обменом мнениями по самому широкому кругу вопросов, – я хорошо понял суть этого человека. Добавлю лишь, что он даже лучше нас знал слова всех советских песен о Красной армии, освободившей – и в этом он, несомненно, так же, как и мы, был уверен – мир от «коричневой чумы».

И на посту постоянного представителя США в ООН, и будучи госсекретарем Олбрайт жестко и напористо проводит внешнеполитическую линию США. Нередко привносит в работу и личные эмоции, и пристрастия в отношении тех или иных международных событий. По ее собственному признанию, она видит свою задачу в скорейшем подключении стран Центральной и Восточной Европы к евроатлантическим структурам. Не сказываются ли здесь и чувства эмигрантки из Праги? Но одновременно – абсолютно уверен в этом – Олбрайт нельзя назвать, как Бжезинского, антироссийски настроенным человеком.

Уже после знакомства с Мадлен Олбрайт я прочел ее выступление на слушаниях в сенате 23 апреля 1997 года, которое, как представляется, отражает неоднолинейное мышление госсекретаря. Олбрайт подчеркнула, что «невозможно построить неразделенную и свободную Европу, если демократическая Россия не будет ее полноценным участником». И это не дань риторике. «Мы сможем работать вместе с Россией, – сказала Олбрайт, – борясь с распространением вооружений, обеспечивая безопасность ядерных арсеналов и реагируя на гуманитарные кризисы и угрозы миру».

Вместе с тем, не будучи антироссиянкой, Олбрайт ни на йоту не отступила от многих стереотипов, свойственных американским политикам. Заявив, что подозрения в «имперских амбициях России», учитывая ее историческое прошлое, в «какой-то мере оправданны», Олбрайт одновременно признала: Россия имеет право защищать свои интересы. Однако тут же добавила, что США «никогда не признают ее права на так называемые сферы влияния вне пределов российских границ» (!).

По словам госсекретаря, США намерены и дальше оказывать содействие России, но далеко не бескорыстно. Одна часть такой «корысти» нас вполне бы устраивала. Олбрайт сказала, что «от Москвы в этой связи ожидается продолжение курса на демократические и рыночные реформы, полное уважение суверенитета соседей». Однако и к этому она добавила: «…а также взаимодействие с США по широкому кругу мировых и региональных проблем». Думаю, что, говоря это, Олбрайт имела в виду не только взаимодействие, базирующееся на совпадении интересов двух держав. Трудно предположить, что в данном случае она готова была бы отказаться от идеи «безусловного и бесспорного» лидерства США.

За полтора года госсекретарства Мадлен Олбрайт я виделся с ней раз двадцать; много было и телефонных разговоров. Многочисленные беседы, личное общение с госсекретарем позволили мне узнать ее гораздо лучше.

20 февраля 1997 года Мадлен Олбрайт приехала в Москву. Я сразу же почувствовал, что говорить с ней надо напрямую, без двусмысленностей, топтания на месте, стремления обойти острые углы. Такой стиль деловых отношений укрепился и в будущем. Уверен, что так же, как и я, Мадлен Олбрайт понимала, если кто-то из нас говорит «да», то это действительно означает не только его сугубо личное, тем более абстрактное, мнение, но и намерение действовать для претворения в жизнь достигнутого согласия. В то же время мы оба, очевидно, поняли, что «нет» с такой же определенностью означает – партнер по переговорам честно обозначает черту, за которую без движения с другой стороны он не перейдет.

В первой же беседе один на один я сказал госсекретарю: считаю препятствием на пути развития партнерства между нашими странами подход США к процессам интеграции на территории бывшего Советского Союза – мы не хотим, чтобы пытались «греть руки» на непростых и неоднозначных отношениях России с рядом бывших республик СССР. Другим раздражителем является вопрос расширения НАТО.

От первого вопроса Олбрайт практически ушла. По НАТО повторила, что график постоянного расширения будет соблюдаться, но сказала, что при подготовке документа Россия – НАТО навстречу нам следует предпринять ряд шагов, в частности по линии адаптации ДОВСЕ. Высказанные мною замечания Олбрайт достаточно четко суммировала в четырех областях: непродвижение военного присутствия, консультации и их механизм, положение о непродвижении ядерного оружия, трансформация НАТО. «Можно взять это, – сказала она, – за основу нашей дальнейшей работы. У нас есть идеи по каждому из этих четырех направлений».

Мне показалось, что особое значение она придавала следующим своим словам: «Известно, что в прошлом для улучшения отношений с Россией были возможности, но они оказались упущенными. Давайте не упускать их сейчас».

На этой же теме Олбрайт остановилась во время встречи с Ельциным 21 февраля. «Когда я занималась преподаванием, – рассказала Олбрайт, – то читала лекции об упущенных возможностях в американо-советских отношениях, объясняя, как можно было бы избежать их ухудшения. Полагаю, что мы согласны с тем, что у нас есть все основания не повторять ошибок прошлого и формировать отношения партнерства между нашими странами».

Судя по содержанию и атмосфере беседы с Олбрайт и по впечатлениям, которыми Борис Николаевич поделился позже, она, несомненно, ему импонировала.

Накануне приезда Олбрайт в Москву у меня родилась внучка. Узнав об этом, Мадлен передала фотографию, где она была запечатлена вместе с президентом Клинтоном, с припиской: «Машенька, когда ты родилась, мы с твоим дедом пытались сделать что-нибудь, чтобы мир, в котором ты будешь жить, был лучше».

Навряд ли Бжезинский мог бы быть автором этих строк.

Другие черты Мадлен Олбрайт – отсутствие напыщенности, располагающая непосредственность. Как не похожа она в этом отношении на своего предшественника! На заключительном вечере форума АСЕАН по безопасности в Джакарте в 1996 году, где все делегации демонстрировали номера своей самодеятельности (это ежегодный ритуал), Кристофер выскочил на сцену в спортивной форме с американским флагом в руках, демонстрируя победу американцев на проходившей в то время Олимпиаде. А как взорвался аплодисментами зал, когда на следующий год в Куала-Лумпуре Мадлен в сопровождении своей делегации прекрасно исполнила песню Мадонны на специально написанный остроумный текст о внешней политике США!

«Приоритетные контакты» в Вашингтоне

Во время одного из разговоров по телефону Б.Н. Ельцина с Б. Клинтоном состоялась договоренность, что перед встречей в верхах в Хельсинки мне предстоит поехать в Вашингтон и с М. Олбрайт продвинуться в согласовании документов саммита: совместных заявлений президентов по вопросам европейской безопасности; по дальнейшему сокращению ядерных вооружений; по укреплению Договора по ПРО, о российско-американских экономических инициативах. Каждый из этих документов был чрезвычайно важным. Что касается первого – по вопросам европейской безопасности, – то в нем практически должны были быть найдены «рамочные» развязки по тем проблемам отношений Россия – НАТО, которые все еще были далеки от того, чтобы «лечь на бумагу».

Но все документы были, по сути, взаимосвязанными. Договоренность о серьезном прогрессе в сокращении вооружений, несомненно, способствовала бы согласованию целого ряда проблем отношений России с НАТО. Об этом несколько позже в открытую заявила и М. Олбрайт. Так что разоруженческие проблемы, имевшие важнейший самостоятельный характер, приобретали и иной аспект, связанный с подготовкой документа Россия – НАТО.

Программа в Вашингтоне была более чем насыщенной. Встретился и с М. Олбрайт, и с С. Тэлботом, потом С. Тэлбот пригласил меня с послом Ю. Воронцовым, Г. Мамедовым и М. Олбрайт к себе домой, где мы целый вечер проговорили о делах. Симпатичная хозяйка – жена Строуба – подчеркнуто не участвовала в разговоре, появляясь каждый раз в гостиной с очередным сверхострым блюдом. Но оказалось, что она была далеко не безразлична к тому, о чем мы говорили. С. Тэлбот сказал на следующий день, что его супруга с огромным интересом слушала, как «делается история».

Несмотря на то что Б. Клинтон накануне перенес операцию по поводу травмы ноги и был малоподвижен, он пригласил на встречу, которая длилась более часа. Сам факт приглашения в жилые апартаменты Белого дома президентом, который все время принимал обезболивающие пилюли, да и конечно же характер беседы показывали, что Клинтон был искренне заинтересован в успехе переговоров с Ельциным.

Экстраординарным было посещение в Пентагоне «ситуационной комнаты». Мне сказали, что впервые министр иностранных дел другого государства «допущен» в эту «святая святых» военного ведомства США на встречу с американскими министром обороны и начальниками штабов всех родов войск. К слову сказать, нашего военного атташе туда не пригласили, но генерал-лейтенант Н.Н. Зленко, который приехал со мной из Москвы, был вместе с нами. Докладывали начальники штабов, иллюстрируя те или иные положения диаграммами, которые проецировались на широкий экран.

Военные всегда прямолинейнее политиков, и это чувствовалось по характеру выступлений. Я вынес два впечатления. Пентагон заинтересован в продвижении процесса сокращения ядерных вооружений, иными словами, в проработке, связанной с будущим договором СНВ-3. А главные усилия по противоракетной обороне направлены на создание ПРО, способной, как сказал один из докладчиков, надежно защитить американских солдат в случае региональной операции, подобной «Буре в пустыне».

По первому вопросу наши интересы очевидно стыковались, но оставалась проблема сбалансированности сокращений с учетом сохранения безопасности сторон и стабильности на глобальном уровне в целом. Что касается ПРО, то нам надлежало найти такое решение, которое не вело бы при создании нестратегической ПРО к образованию оружия для «звездных войн».

Американцы, особенно на первом этапе переговоров, придерживались нажимной тактики. Были попытки исключить из проекта совместного заявления президентов по европейской безопасности положения о непродвижении обычных вооруженных сил к территории России, ограничившись цитированием туманного и потому не устраивающего нас заявления НАТО (оно было сделано в Брюсселе накануне наших переговоров в Вашингтоне). Проявилось стремление добавить в заявление по европейской безопасности констатацию того, что любое государство может присоединиться к любому военно-политическому альянсу, – это могло бы интерпретироваться как наше согласие на вступление в альянс стран Балтии и, возможно, других республик бывшего СССР.

Во время переговоров по разоруженческим вопросам, которые с нашей стороны проводил высокий профессионал Г.Э. Мамедов, американцами продвигался ряд не отвечающих нашим интересам идей. Я согласился с Мамедовым, что для нас неприемлемо включение в совместное заявление президентов по ПРО тех положений, которые могли бы быть интерпретированы как узаконивающие испытания американцами высокоскоростных систем в обход Договора по ПРО. Неприемлемым для нас было и предложение определить срок продления Договора СНВ-2 лишь в Договоре по СНВ-3, переговоры по которому, в свою очередь, предлагалось начать после ратификации Договора СНВ-2.

В результате трудных дискуссий все же удалось: подтвердить обязывающий характер документа об отношениях Россия– НАТО, который будет подписан высшими руководителями России и всех стран НАТО;

было впервые получено согласие включить в совместное заявление заверение от имени президента США, что не произойдет наращивания вблизи России постоянно размещенных боевых сил НАТО;

американцы согласились не только отразить в заявлении по европейской безопасности положение о непродвижении ядерного оружия, но и зафиксировать необходимость включения этого заверения и в документ Россия – НАТО;

в совместное заявление было включено положение об ОБСЕ как универсальной организации, которая может играть особую роль в системе европейской безопасности, и констатация необходимости разработки хартии европейской безопасности на основе решений Лиссабонского саммита ОБСЕ;

согласовать в целом приемлемый текст заявления двух президентов по стратегическим наступательным вооружениям.

Оно включило в себя продление сроков сокращения вооружений по Договору СНВ-2 (американцы предлагали – до 2006 года, мы – до 2008-го; договорились, что развязка остается за президентами). Само продление сроков, по нашему настоянию, зафиксировано именно в совместном заявлении президентов без механической увязки с подписанием Договора СНВ-3. Устанавливались потолки по СНВ-3 в 2000–2500 боеголовок.

Документ по ПРО – единственный, который тогда еще не получился, хотя во время дискуссий в Вашингтоне и обозначилась область согласия, которую в крайнем случае можно было бы отразить в устных заявлениях президентов на пресс-конференции в Хельсинки: приверженность сторон необходимости Договора по ПРО, причем не только в настоящее время, но и в будущем. Вместе с тем чувствовалось, что американцы придают особое значение выработке документа по ПРО, который, естественно, был нужен и нам.

Экономические вопросы в основном затрагивались во время беседы с президентом США. Б. Клинтон подтвердил намерение поддержать вступление России в ВТО, Парижский клуб, придать особый характер «восьмерке», но сделал это сугубо тезисно. Очевидно, он собирался развернуть позицию по всем этим вопросам во время встречи с Ельциным в Хельсинки.

Можно было в общем и целом считать, что двери в Хельсинки практически открыты.

Два «послеоперационных» президента в Хельсинки

– Борис, пожалей калеку, – такой фразой ответил президент Клинтон на упреки Ельцина в связи с упорной линией США на расширение НАТО.

Клинтон обладает большим чувством юмора. Он сделал над собой неимоверное усилие, перелетев через океан и приняв участие во встрече в верхах в Хельсинки. С трудом, на костылях Клинтон дошел до специальной коляски, вытянул ногу и… улыбнулся, хотя было совершенно очевидно, что ему, несмотря на регулярно принимаемые медикаменты, было очень больно.

Ельцин перенес незадолго до этой встречи намного более тяжелую операцию – на сердце. Это тоже была его первая поездка за рубеж после операции. Не знаю, что помогало ему в большей степени – могучий организм, усилия сопровождавших его врачей, чувство ответственности, порождаемое обстановкой саммита, или все это, вместе взятое, но выглядел он отлично. Я бы даже сказал, лучше, чем до операции.

А ведь можно было ожидать всего. Вспоминаю предвыборную кампанию Ельцина. Я был в числе тех, кто встречал президента на аэродроме Внуково-2 во время его поездки по стране накануне первого тура голосования. В этот день он с головокружительной быстротой «прошелся» по нескольким городам и, возвратившись в Москву, тут же на аэродроме решил обменяться мнениями. За стол, накрытый в специальном помещении, нас пригласили всех – и сопровождающих, и встречающих. Здесь были и Наина Иосифовна, и А. Коржаков, и О. Сосковец, и П. Грачев, и М. Барсуков, и П. Бородин, и В. Шевченко, и другие. За столом царило, мягко говоря, приподнятое настроение. Такие поездки президента были действительно продуктивными. День ото дня в их результате рейтинг Ельцина поднимался в опросах общественного мнения по России все выше. Не знаю, как угораздило меня включиться в разговор, привнеся в него «ложку дегтя». Может быть, очевидная, бросающаяся в глаза беспечность нерасчетливых восторгов.

– Борис Николаевич, – сказал я, – в первом туре, как мне кажется, вы не победите. Но во втором, очевидно, пройдете.

– Я не очень готов физически действовать в таком же темпе перед вторым туром, – ответил президент. – И не готов к этому психологически.

Выходя из зала аэропорта, где мы пробыли очень короткое время, и Наина Иосифовна, и А. Коржаков, молчавшие за столом, каждый поблагодарили меня за эту реплику. Было ясно, что самые в то время близкие к Борису Николаевичу люди небезосновательно беспокоились о его здоровье.

Уже потом, после того как Ельцин победил во втором туре, я прочел во многих воспоминаниях о перипетиях предвыборной кампании, об «авторах» победы, о различных точках зрения, среди которых были идеи вообще отказаться от выборов. Это уже позже стало известно, что Ельцин в середине марта сначала хотел принять указ о роспуске Государственной думы, запрете компартии и переносе срока выборов, а потом отказался от этой идеи. Бывший министр внутренних дел А.С. Куликов рассказал подробно об этом, назвав всех, кто по этому поводу вызывался к Ельцину. Министра иностранных дел среди них не было, и я не посвящался в хитросплетения замыслов в связи с президентскими выборами, хотя кое о чем догадывался.

Между двумя турами Ельцин слег. Но тем не менее победил на выборах, хотя неумолимо надвигалась необходимость хирургического вмешательства. Операция на сердце была сделана российской бригадой врачей во главе с хирургом Р. Акчуриным.

И вот два «послеоперационных» президента встретились в Хельсинки. Ельцин выглядел и действовал, надо сказать, безупречно. Судя по его виду, он даже наслаждался тем, что чувствует себя бодро. Обмен приветствиями был традиционно дружеским, но Борис Николаевич начал с констатации того, что от результатов встречи зависит, не начнем ли мы вновь сползать к холодной войне. По первоначальным замечаниям Б. Клинтона тоже чувствовалось, что он считает исключительно важной именно эту встречу с российским президентом, так как от нее во многом зависело решение целого комплекса вопросов – двусторонних и мировых.

Кульминационным моментом можно считать обсуждение документа по разграничению стратегической и тактической ПРО. В Хельсинки Б. Клинтон, явно действуя по «домашней заготовке», фактически обусловил продвижение по другим важнейшим разоруженческим направлениям (да и в целом успех хельсинкских переговоров) принятием заявления двух президентов по этому сложному вопросу.

Переговоры по противоракетной обороне шли уже четыре года. Их целью было сохранение Договора по ПРО, заключенного в 1972 году, который даже объективно подвергался обходу в условиях, когда распространение ракет и ракетных технологий, особенно в нестабильных регионах, продиктовало необходимость работать над нестратегической ПРО. В процессе ее создания неизбежно возникают элементы, которые могли бы быть использованы и для стратегической ПРО. А раз так, то это означает не просто обход договора по ПРО, но перечеркивает возможность значительного и последовательного сокращения стратегических наступательных вооружений. Совершенно ясно, что если одна сторона усиливает оборону против стратегических ракет, то другая будет стараться иметь их столько и такими, чтобы обрести возможность достигать цели вопреки наращиваемой ПРО.

Российские и американские эксперты в Женеве решили вопросы разграничения стратегической и нестратегической ПРО в отношении низкоскоростных систем. Однако подобное разграничение в отношении высокоскоростных систем застопорилось. И оказалось, что только на самом высоком уровне можно развязать две остающиеся принципиальными проблемы. Во-первых, американцы предлагали «смягчить» обязательность некоторых ограничений по созданию нестратегической ПРО – в результате этого ряд важных ограничительных параметров переводился в разряд сугубо желательных «мер доверия». Во-вторых, наши партнеры хотели сделать это «разграничительное» соглашение последним, но тогда при неизбежном появлении в будущем новых технологий выход на производство стратегической ПРО был бы ничем не ограничен и Договор по ПРО оказывался незащищенным.

После трудных обсуждений президенты объявили небольшой перерыв и поручили нам с Олбрайт попытаться выйти из тупика. Уходя, Ельцин повернулся в мою сторону и сказал: «Найдите решение». Мы с Г.Э. Мамедовым и нашими военными специалистами с головой окунулись в поиски взаимоустраивающей формулы, но именно взаимоустраивающей – решили твердо не сдавать позиций.

Было совершенно ясно, что в обсуждение требуется вовлечь свежие силы с американской стороны, поскольку «штатные переговорщики» исчерпали потенциал гибкости – исходили из того, что, коли президент дал нам строгое указание, мы в конце концов «слиняем». С помощью Олбрайт удалось привлечь к переговорам обычно державшегося в тени председателя Объединенного комитета начальников штабов Дж. Шаликашвили, пользующегося большим авторитетом у американских военных. С трудом наконец родились формулы, учитывающие и наши, и американские озабоченности.

Был обозначен целый ряд критериев, которые ставят преграду на пути создания стратегической ПРО: ограничения на параметры баллистических ракет-мишеней, используемых при испытаниях, на скорость ракет-перехватчиков, запрет на ракеты-перехватчики космического базирования и компоненты на новых физических принципах, способных заменить такие ракеты-перехватчики, и так далее. Были обозначены численные параметры, которые не должны превышаться в ходе испытаний нестратегической ПРО. Одновременно была достигнута договоренность о механизме, позволяющем в будущем, по мере развития техники, определять соответствие любой вновь создаваемой системы Договору по ПРО. Состоялась договоренность об обмене информацией и о приглашении наблюдателей на испытания систем ПРО.

Выявилось также понимание, что работа по Договору по ПРО не заканчивается подписанием этого конкретного соглашения – она будет продолжаться по мере совершенствования технологий нестратегической ПРО.

Переговоры происходили далеко не «плавно». Казалось бы, уже договорились, причем договоренность подтвердили и госсекретарь, и председатель Объединенного комитета начальников штабов. Ударили, как говорится, по рукам. Вдруг возвращается один из американских переговорщиков и требует внесения дополнительной поправки. Мы не соглашаемся. Наступает драматический момент, когда все повисает на тонкой ниточке. Олбрайт заявляет, что, если мы не примем не устраивающую нас американскую формулировку, вообще не будет никаких хельсинкских документов, в том числе и совместного заявления по европейской безопасности. Отвечаю: не надо нас загонять в угол.

Наконец страсти остывают и удается найти формулировку, которая хотя и не полностью, как нам сказали американцы, удовлетворительна, но все-таки для них приемлема.

Первым после перерыва в помещение для переговоров в коляске въехал президент Клинтон. Он искренне обрадовался, что решение найдено и встреча будет теперь успешной. Ельцин в свою очередь поблагодарил всех участников этих «нелегких на финише» переговоров за проделанную работу.

Итак, все проекты, подготовленные к встрече в верхах в Хельсинки, превратились в документы. Все «белые пятна» были «заштрихованы». В совместном заявлении о параметрах будущих сокращений ядерных вооружений были зафиксированы такие сроки: для ликвидации стратегических носителей ядерного оружия по Договору СНВ-2 до 31 декабря 2007 года; для их деактивации путем отстыковки ядерных боеголовок или принятия других совместно согласованных шагов – до 31 декабря 2003 года. Президенты пришли к взаимопониманию в том, что после вступления в силу Договора СНВ-2 Россия и США незамедлительно приступят к переговорам по соглашению СНВ-3, которое предусмотрит понижение к 31 декабря 2007 года суммарных уровней для каждой из сторон в 2000–2500 стратегических ядерных боезарядов.

Позднее, в сентябре того же года, в Нью-Йорке мы с Олбрайт подписали на основе хельсинкских заявлений юридические соглашения по СНВ и ПРО, открывшие дорогу для ратификации Договора по СНВ-2 и начала переговоров о более глубоких сокращениях стратегических наступательных вооружений РФ и США в рамках СНВ-3.

Конечно, открытие дороги еще не означало ратификации Договора по СНВ-2 Государственной думой. Но можно смело сказать, что подписанные документы во многом отвечали тем требованиям, которые ранее выдвигались Думой в качестве обязательных условий ратификации: и продление срока ликвидации ракет по Договору СНВ, что было отодвинуто на целых пять лет, и непрерывность процесса сокращений СНВ, что обеспечивается началом уже происходящих консультаций, а в дальнейшем полномасштабных переговоров по СНВ-3, и обязательства по необходу Договора по ПРО.

Последний шаг – он трудный самый

26 марта позвонил Хавьер Солана. Конечно, он уже знал об итогах встречи в Хельсинки, но, очевидно, хотел услышать об этом и от меня – возможно, чтобы сопоставить оценки.

Я сказал генеральному секретарю, что позитивно оцениваем достигнутые в Хельсинки договоренности, придя к единому с американцами пониманию многих важных проблем, относящихся к выработке документа Россия – НАТО. Теперь основная тяжесть переносится на натовский переговорный «трек». Думаю, что работу на нем следует интенсифицировать.

Также я счел необходимым сказать Х. Солане, в чем, с нашей точки зрения, состоит задача, которую следует решать: во-первых, получить замечания на переданные нами письменные предложения по принципам трансформации НАТО, российско-натовского механизма консультаций и принятия решений, а также по областям сотрудничества между нами. Так как по всем этим проблемам позиции сторон довольно близки, то хорошо, если бы мы могли непосредственно приступить к согласованию текстов соответствующих разделов документа Россия – НАТО. Во-вторых, и это самое главное, следует сосредоточиться на военно-политическом разделе, к которому мы фактически еще не подступились. Предложил Солане еще до следующей нашей встречи, намеченной на 15 апреля, хотя бы очертить контуры военно-политического раздела, имея ясное представление, в чем мы согласны, а что пока «ставим в скобки»[37].

X. Солана в общем согласился с таким подходом.

За несколько дней до этого телефонного разговора состоялся первый контакт между нашими и натовскими военными. Приехавший в Москву заместитель председателя военного комитета НАТО К. Науманн произвел хорошее впечатление своей рациональностью и открытостью. Некоторые его соображения были близки нашим. Это обнадеживало, но в отсутствие предложений от Х. Соланы по военным вопросам в письменной форме говорить о прогрессе в военной переговорной области было еще очень рано. После того как в Хельсинки мы договорились с американцами о непродвижении ядерного оружия с территории 16 стран – членов НАТО и о том, что в сторону наших границ не будут продвинуты на постоянной основе силы НАТО в угрожающих размерах, нужна была конкретизация этих положений и договоренность об условиях для их претворения в жизнь.

В связи с непродвижением вооруженных сил НАТО в центре внимания оказалась проблема рамочных принципов модернизации Договора об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ). Что касается ядерного оружия, то мы предлагали дополнить договоренность о его непродвижении обязательством со стороны НАТО не создавать предпосылки для его размещения и хранения.

Нужно отметить, что генерал К. Науманн в Москве в этом соглашался с нами. Но Н.Н. Афанасьевский, который уже после этого встретился в Брюсселе с фон Мольтке, информировал, что натовцы не проявляют готовности пойти на фиксацию отказа от создания соответствующих хранилищ и использования для хранения ядерного оружия инфраструктуры, оставшейся после Варшавского договора на территории «потенциальных» членов НАТО.

Опять лабиринт, из которого выбраться не так просто. Б.Н. Ельцин обменялся мнениями по телефону по этому вопросу с рядом европейских лидеров, что, несомненно, имело значение. Я получил приглашения от своих коллег прибыть с краткосрочными визитами в Германию и во Францию. Это было особенно важно в расчете на то, что мои коллеги К. Кинкель и Э. де Шаретт успеют переговорить с Х. Соланой до его поездки в Москву, и действительно, каждый из принимавших меня министров проявил готовность помочь продвижению переговоров и считал, что генеральный секретарь приедет в Москву не с пустыми руками. Эрве де Шаретт даже назвал дату и место для подписания документа о взаимоотношениях России с НАТО – 27 мая, в Париже.

9 апреля я был принят президентом Франции Жаком Шираком. Состоялся заинтересованный разговор. Чувствовалось, что французский президент хотел быть максимально полезным в том, чтобы снять препятствия для подписания документа именно в Париже и именно 27 мая, то есть за пару недель до того, когда в Мадриде состоится сессия НАТО, на которой будет объявлено о предстоящем расширении альянса. Мы тоже были заинтересованы в том, чтобы подписать документ, ставящий определенные условия расширения альянса и нейтрализующий некоторые наиболее неблагоприятные для нас последствия этого, не дожидаясь объявления о пополнении натовского союза. Однако сказал президенту Шираку, что сроки подписания не имеют для нас самодовлеющего значения.

Позже, в интервью члену редколлегии журнала «Новое время» Андрею Грачеву, находившемуся в Париже, я подчеркнул, что по срокам подписания документа Россия – НАТО у нас нет «социалистических обязательств». То время, когда мы обязывались выполнять пятилетку в четыре года, а производственные планы – к очередной годовщине или юбилею, осталось в далеком прошлом. Нам нужен был всесторонне продуманный и взвешенный, хорошо сбалансированный и отвечающий нашим интересам документ – вот что главное.

Итак, развязки предстояло найти на четвертой встрече с генсекретарем НАТО в Брюсселе 15 апреля. Но и здесь натовская позиция по военной части документа нас разочаровала. В ней были отдельные конструктивные моменты, однако в целом наши предложения либо не учитывались, либо их хотели подменить «заявлениями о намерениях». Предлагалось перенести в документ без всяких конкретных обязательств натовской стороны перед Россией тексты заявлений Совета НАТО о ядерном оружии от 10 декабря 1996 года и об обычных войсках и вооружениях от 14 марта 1997 года. Процитировать их. Только и всего. Мы ясно сказали, что это нас не устраивает.

Особое значение приобрело согласование позиций по ДОВСЕ. Все мы понимали, что модернизировать этот договор необходимо: он был подписан в то время и для того времени, когда в Европе противостояли друг другу два военных блока. Мы приняли переход на так называемые «национальные потолки», понимая под этим ограничители по всем пяти видам обычных вооружений для каждой страны, участвующей в договоре. Но при этом россиянам было совершенно ясно, что необходимы дополнительные ограничители, которые могли бы гарантировать от увеличения «совокупных» обычных вооруженных сил НАТО в процессе его расширения. Таких гарантий нам не давали, обвиняя в «блоковом мышлении». А как было мыслить иначе, если НАТО продолжало существовать как военный блок?

В области военной инфраструктуры натовцы ограничивались предложениями о «транспарентности». Мы не были против открытости, как таковой, но необходимо было четко договориться о том, что НАТО не будет развивать за пределами нынешних членов альянса инфраструктуру, обеспечивающую размещение сил и оперативное развертывание ударных группировок, создающих угрозу безопасности других государств. На такую договоренность партнеры не шли.

На переговорах практически сложилась тупиковая ситуация. В связи с этим была достигнута договоренность о проведении в Москве двусторонней российско-американской встречи 1–2 мая.

В столицу России прибыла госсекретарь США М. Олбрайт. Вскользь замечу – судьба распорядилась так, что самые что ни на есть интенсивные переговоры выпадали на наши праздничные дни: 1–2 мая, 23 февраля, 8 марта. Наши партнеры, конечно, не были связаны с нашими традициями, а мы в результате проводили время за «праздничным столом переговоров».

С приехавшей в Москву американской делегацией встретились 1 мая в особняке МИДа на Спиридоновке – с госсекретарем М. Олбрайт, первым заместителем госсекретаря С. Тэлботом, заместителями госсекретаря Л. Дэвис, Дж. Корнблюмом, специальным советником госсекретаря по делам СНГ Дж. Коллинзом, специальным помощником президента и директором европейского отдела Совета национальной безопасности А. Вершбоу, начальником управления Госдепа по военно-политическим вопросам К. Данкерли, представителем Госдепа по связи с прессой Н. Бернсом, зам. заместителя министра обороны Дж. Лодалом и С. Кук, помощником председателя Комитета начальников штабов Р. Майерсом и другими.

С нашей стороны присутствовали: министр иностранных дел, заместители министра Н.Н. Афанасьевский и Г.Э. Мамедов, специально вызванный в Москву посол РФ в США Ю.М. Воронцов, директора пяти департаментов – С.И. Кисляк, Р.В. Маркарян, Н.Н. Спасский, О.Н. Белоус, Г.П. Тарасов, начальник Главного управления международного военного сотрудничества Минобороны Л.Г. Ивашов, начальник международно-договорного управления ГУМВС В.С. Кузнецов и другие.

Я специально привел список американцев и наших участников, чтобы показать, что с обеих сторон придавалось этой встрече кардинальное значение.

Ее важный характер подчеркнул Ельцин, позвонив по телефону в мидовский особняк. Его разговор с Олбрайт, а затем со мной нацеливал на достижение договоренностей.

Переговоры в расширенном составе хотел бы пересказать подробно. Они показывают достаточно выпукло не только позиции и аргументацию сторон, но и ту атмосферу, которая господствовала за переговорным столом. Думаю, что это интересно и для «широкого читателя», – ведь далеко не все знают, через какие дебри и с каким трудом пробиваются дипломаты для того, чтобы «притереть» позиции и достичь в конце концов удовлетворительных с точки зрения национальных интересов договоренностей.

Начал со слов:

– Мы с Государственным секретарем согласны в том, что сейчас необходимо сделать все возможное для достижения прорыва. Но для этого надо решить ряд первоочередных вопросов. Они относятся к рамочному соглашению по адаптации ДОВСЕ, которое мы хотим включить в документ Россия – НАТО. Мы хотим этот договор модернизировать, но не отменить. Ликвидировать достигнутое при подписании договора в 1990 году было бы в корне неверно. Согласно ДОВСЕ устанавливались лимиты для НАТО и Варшавского договора. Сейчас нужно стремиться к тому, чтобы не было впечатления, будто мы ликвидируем абсолютно апробированные элементы, а при расширении НАТО создается возможность беспредельного роста «потолков».

Для того чтобы показать нашу конструктивность на деле, принимаем ваше предложение о переходе на национальные ограничения. Принимаем также вашу идею о том, что «национальные потолки» всех государств – участников ДОВСЕ устанавливаются и пересматриваются и, возможно, изменяются, допустим, каждые пять лет. Но далее должно следовать положение, что сумма «национальных потолков» в любом военном союзе не будет превышать на пятилетие лимита по ДОВСЕ, как он был подписан в 1990 году. И все. Это касается и России, которая, как вы понимаете, тоже может вступать в союзы.

Я не вижу причин не соглашаться с такой постановкой вопроса. Хотел бы, чтобы эксперты с обеих сторон совместно поискали решение.

– Здесь у нас по-прежнему фундаментальное различие в подходах, – сказала в ответ Олбрайт. – То, что вы соотносите какую-то суммарную величину с лимитом 1990 года, исходит из концепции, от которой мы стараемся уйти: блок против блока. Это – старое мышление. Пределы 1990 года были рассчитаны на противостояние между военными блоками. Вы по-прежнему воспринимаете НАТО как противника, а наш подход другой. Мы предлагаем установить строгие пределы на национальные уровни обычных вооружений. К тому же в целом наземные силы альянса во всей Европе сократятся. Это должно помочь снять ваши озабоченности.

– Да, но вся Европа – это не НАТО.

– Согласна, что нашим экспертам полезно подумать над этим. Но нам с вами нужно сейчас согласиться в том, что мы не будем смотреть на вещи через призму межблокового противостояния, а будем основываться лишь на принципе «национальных потолков». Тогда, мне кажется, наши эксперты смогут прийти к взаимоприемлемым результатам. А сам механизм договоренности таков: согласие 30 государств – участников ДОВСЕ по новым «национальным потолкам», и их сумма ясно покажет, что военные силы в Европе не будут расти. Де-факто будет установлен лимит на общий уровень сил НАТО. Если мы пойдем по этому пути, участники ДОВСЕ могли бы пересматривать «национальные потолки» на конференциях каждые пять лет – в 2001, 2006 годах.

Когда вы говорили о российском подходе к проблеме, был сделан намек на возможность вступления России в военный союз. Но это полностью противоречит тому, о чем договорились наши президенты в Хельсинки. Они выступили с новым видением единой и неразделенной Европы. Ваши же слова подразумевают, по сути, новый раздел континента.

– Ваши аргументы, – ответил я, – не основываются на реальном положении дел. Можно подумать, что НАТО – это не военная, а аморфная политическая организация. В НАТО – единое военное командование, единый военный потенциал, то есть речь идет о военном блоке, который к тому же сейчас будет расширяться. Мы не можем абстрагироваться от этого факта. Только через механизм «национальных потолков» для 30 участников ДОВСЕ военный потенциал НАТО ограничить нельзя. Если вам не нравятся «потолки» договора 1990 года, давайте вести отсчет от реального положения с уровнями в 16 странах НАТО. Сейчас у 16 стран НАТО, например, в наличии 17 тысяч танков при разрешенных 20 тысячах. Давайте «плясать» от этой цифры. Нам нужно исключить возможность беспредельного роста военного потенциала НАТО.

– Я снова и снова буду подчеркивать, – сказала М. Олбрайт, – что вы должны по-другому воспринимать НАТО. Это – новый альянс. Лишь один пример – наше взаимодействие в Боснии. НАТО уже не военный блок, чья цель – обороняться против Советского Союза. Борис Ельцин говорил о «новой России». Речь идет и о новом альянсе, не направленном против вас. Именно в этом контексте нужно рассматривать целесообразность установления «национальных потолков».

Пришлось опять взять слово.

– Когда мы с вами обсуждали вопрос об инфраструктуре, обслуживающей возможное размещение боевых сил за пределами 16 нынешних членов НАТО, вы сказали мне, что она должна создаваться «на случай чрезвычайной необходимости». Почему же и мы не должны думать о такой необходимости и воспринимать НАТО как ангела, который обрел крылья? Согласен, что нам нужно идти к сотрудничеству и росту доверия. Но у нас уже есть действующий договор, который ограничивает обычные вооруженные силы НАТО. Сейчас же нам предлагают снять такие ограничения и мотивируют это тем, что НАТО не будет действовать против нас. Эту позицию трудно защитить. Вопрос носит принципиальный характер. Как мы можем согласиться с тем, что раньше ограничения были, а теперь при расширении НАТО их нет?

– Но по сути, – сказала М. Олбрайт, – такие ограничения будут существовать де-факто, как сумма «национальных потолков». Нам тоже не нужна гонка вооружений. Наша общая цель на переговорах по адаптации ДОВСЕ – постараться обеспечить, чтобы посредством «национальных потолков» военные силы оставались под контролем. По нашему подходу все государства – участники ДОВСЕ должны дать согласие на то, чтобы та или иная страна увеличила свой «национальный потолок». Мы исходим из того, что индивидуальные страны будут объединены общей целью снижения угрозы, повышения стабильности. «Национальные потолки» лучше подходят к этой ситуации, потому что все решения будут приниматься консенсусом, а у вас будет право вето.

Слово взяла главный специалист Госдепа по вопросам вооружений Л. Дэвис, и это было хорошо, так как она заговорила о механизме установления «национальных потолков», что помимо ее воли показало беспочвенность разговоров о возможности реального ограничения вооружений НАТО по предлагаемой американцами схеме.

– Установление «национальных потолков» будет представлять собой процесс, – сказала она. – Каждая страна будет вносить предложения относительно тех уровней, которые она хотела бы иметь. Другие страны – участницы договора будут рассматривать их и совместно решать, могут ли такие уровни быть понижены. Каждая из 30 стран должна дать на это свое согласие. Россия также сможет рассмотреть предлагаемые уровни 16 нынешних членов НАТО или других «комбинаций» стран, включая те, которые вызывают у России озабоченность. Когда все 30 государств достигнут согласия в отношении «национальных потолков», они становятся обязательными.

– Процесс, о котором вы говорите, займет вечность, – вступил в разговор Г. Мамедов.

– Конечно, этот процесс займет определенное время, – вынужденно согласилась Л. Дэвис.

– Аналогичным образом, если принять вашу схему применительно к договоренностям по СНВ, – сказал я, – мы могли бы просто исходить из своего желания иметь определенное число боеголовок. А вы бы сделали свою заявку. Нас бы это не устроило, и процесс согласования стал бы бесконечным. Необходимо договориться об установлении четких лимитов, которые не должны будут превышаться. При этом речь идет именно о всех обычных вооружениях, включая и авиацию, от чего вы хотите уйти.

Поняв, что начинаем, как говорится, «идти по кругу», перешел к следующему вопросу – о неразмещении ядерного оружия, а также боевых сил в угрожающих размерах за пределами 16 членов НАТО. Сказал, что по этим вопросам есть согласие наших президентов, что нашло четкое отражение в хельсинкском заявлении. Однако остается важный для нас аспект, который заключается в том, чтобы не создавались структуры для хранения ядерного оружия и обслуживания запрещенных к постоянному размещению боевых сил.

– Что касается временного перемещения обычных вооруженных сил с целью проведения маневров или миротворчества, то нам ясно, что в каком-то объеме такая структура вам необходима для совместимости управления, связи, ПВО. Но экспертам нужно определить разделительную линию между необходимой именно для этих целей инфраструктурой и той, которая создавалась бы для обеспечения запрещаемого постоянного базирования сил.

– Мы готовы показать, что любая новая инфраструктура не представит для вас угрозы, – ответила Олбрайт. – Наши эксперты, включая генерала Майерса, готовы обсудить меры укрепления доверия, которые отвечали бы вашим озабоченностям в этом плане.

– Главный фактор, показывающий, что инфраструктура не будет носить угрожающий характер, – это ее масштабы, – парировал я. – Далее, если нам удастся также найти решение последнего остающегося вопроса, то можно считать, что мы будем близки к завершению работы над документом Россия – НАТО. Речь идет о том, в какой степени будет допустимым перелив обычных вооружений из нынешних 16 членов НАТО под «национальные потолки», устанавливаемые для «новых» стран. Пусть эксперты обсудят и этот момент. Должен еще раз со всей определенностью подчеркнуть, что все перечисленные мной элементы договоренности представляют собой единый пакет.

– В Хельсинки был достигнут прогресс по вопросу о размещении сил. Формулировки выбирались очень аккуратно, и, думаю, от них не должно быть отхода, – сказала Олбрайт.

– Полностью согласен с вами.

– Мы должны поручить экспертам работать быстро и эффективно, – продолжала Олбрайт. – Время поджимает. Наши президенты рассчитывают, что в Париже соглашение будет подписано. В соответствии с указанием президентов мы должны развязать оставшиеся вопросы. Думаю, мы близки к достижению прорыва, который будет иметь историческое значение.

– Прошу экспертов с нашей стороны приступить к работе и вести ее максимально конструктивно.

Американцы передали «в качестве основы для обсуждений» на экспертном уровне свои предложения, в которых был безусловно позитивный момент – предусматривалось значительное снижение уровней «национальных потолков» по сравнению с нынешним. Но опять-таки не содержалось никаких групповых ограничений. Территориальные ограничения существовали, но лишь в виде «фланговых». Там, где было выгодно нашим партнерам, они не отступали от столь третируемой ими «блоковой психологии». На все наши доводы о том, что отход от «блоковых зачетов» предполагает и ликвидацию фланговых ограничений, нам отвечали, что это неприемлемо.

Несмотря на все сложности, решили «идти по тексту» американских предложений. Однако вскоре стало ясно, что наши конкретные замечания по формулировкам не принимаются. Особенную несговорчивость проявила при этом Л. Дэвис.

Вечером 1 мая я пригласил группу переговорщиков и с американской, и с нашей стороны к себе домой на ужин. Были предложения моих коллег отужинать либо в особняке, либо в ресторане, но мне хотелось напоследок (М. Олбрайт с ее окружением намерены были улететь рано утром на следующий день) пообщаться с американскими партнерами в домашней обстановке. Моя супруга приготовила все с помощью подруги, а подавала на стол сама – никаких поваров и официантов.

До приезда гостей наша улица была полностью очищена от припаркованных автомобилей – таково было указание охраны. Проверили и быстро подремонтировали лифт (кстати, через несколько дней комендант нашего дома спросил мою жену, не могли бы мы за счет города заменить лифт на новый – это было бы «издержкой» приема столь почетных гостей, но коменданта ждало разочарование). Олбрайт и другие приехали с многочисленной группой телохранителей. Я попросил моего бессменного уже в течение десяти лет начальника охраны полковника Г.А. Хабарова заняться его коллегами, и они, по-моему, неплохо пообщались, находясь в моем кабинете.

Ужин удался на славу. Строуб Тэлбот восхищался пельменями, под которые так неплохо шла водка. Много шутили. Мадлен Олбрайт, которая понимает по-русски, прислушивалась к телепередаче. Как раз шел репортаж о российско-американской встрече. Репортер стоял у ворот мидовского особняка на Спиридоновке и резко критиковал мидовцев за то, что его, «как обычно», не впустили на переговоры, – «вот вам и гласность!». Но он все-таки сумел «из надежных источников» узнать суть произошедшего: приехала «железная леди» и продиктовала российской стороне условия, сказав, что «резервов для уступок больше нет». Что оставалось российскому министру? Он не мог противостоять такой жестко-напористой Мадлен Олбрайт, которая не только хорошо представляет, но и прекрасно умеет отстаивать свои позиции.

Я спросил Мадлен:

– Скажите честно, в США вам поют такие же дифирамбы?

– Никогда, – ответила Мадлен улыбаясь.

Между блюдами сделали небольшой перерыв. Олбрайт, Тэлбот, Воронцов и я отошли в сторону. Произошел откровенный разговор.

– Вы понимаете, – сказал я, – не могу, просто не могу пойти в Думу, – а мы обязаны будем это сделать, – заявив там, что приняли предложение, согласно которому отступаем от Договора по ограничению обычных вооруженных сил в Европе и соглашаемся на то, что уровень вооружений НАТО будет возрастать по мере расширения альянса. Это тот случай, – продолжал я, – когда вы подрываете все возможности взаимодействия и вообще нормальных отношений России с НАТО. Тот случай, когда неизбежно Европа, да и не только Европа, прочеркнется разделительной линией.

– Что нужно сделать, чтобы избежать этого? – спросила госсекретарь.

– Нужна формула, ограничивающая рост военного потенциала НАТО при неизбежном переходе на «национальные потолки». Ничего большего я не придумаю.

Олбрайт подозвала Дэвис:

– Давайте еще раз подумаем о такой формуле, – а затем, обратившись к нам с Воронцовым, сказала: – Я откладываю свой отъезд из Москвы. Мы могли бы еще раз встретиться завтра утром?

2 мая, продолжая переговоры, теперь уже в здании МИДа на Смоленской площади, госсекретарь дала согласие на внесение в документ положения о необходимости учитывать «все уровни», установленные первоначальным Договором об ОВСЕ. Вкупе с принципом консенсуса при установлении новых «национальных уровней» это позволяло фиксировать предел суммарным количествам всех видов обычных вооружений НАТО в случае ее расширения.

Мы обменялись также и новыми компромиссными формулировками по вопросу ограничения будущей военной инфраструктуры в Центральной и Восточной Европе. В результате в основополагающем акте появилось положение о том, что эта инфраструктура должна быть «адекватна» обязательству, принятому Б. Клинтоном от имени НАТО еще в Хельсинки, не размещать дополнительно на постоянной основе «существенных» боевых сил альянса на территории новых членов.

В целом майский этап переговоров с Государственным секретарем США стал основой последующего выхода на договоренность по ключевой для нас разоруженческой «корзине» документа Россия – НАТО.

Финишная прямая

До подписания документа в Париже оставалось все меньше времени. Его нехватку мы почувствовали при встрече с Х. Соланой в Люксембурге 6 мая, но совсем по другому случаю: люксембургский аэропорт, как выяснилось, закрывался в полночь, и генеральному секретарю во что бы то ни стало надо было поспеть на свой самолет и вылететь до этого срока.

Какие-то смутные, тревожные впечатления остались от переговоров в Люксембурге. Вроде продвинулись, закрепив в тексте ряд важных моментов из достигнутых договоренностей с американцами. Вместе с тем оставалось еще много несогласованного. Солана явно нервничал, постоянно перешептывался с сидящим рядом с ним заместителем по политвопросам фон Мольтке. Во время одного такого затянувшегося перешептывания пришлось даже сказать: «Друзья, для чего мы приехали в Люксембург – «играть в посиделки» или вести переговоры?»

Условились о встрече в Москве, которая, как понимали и мы, и натовцы, и определит, будут ли найдены взаимоприемлемые развязки, а во многом и будущее отношений России и НАТО.

Борис Николаевич, как всегда, оставался «непроницаемым». Во всяком случае, никак не проявлялась нервозность ни при встречах со мной, ни при телефонных разговорах с западными лидерами. Очень спокойно отреагировал Ельцин и на телефонный звонок Ширака как раз накануне приезда в Москву Соланы: «Должен тебе сказать, что работа над документом идет непросто, я бы сказал, тяжело. Я попросил Примакова быть как можно конструктивнее. Сейчас важно доработать документ, чтобы не обсуждать его в Париже перед подписанием, а иметь уже готовый текст».

Как только я встретился с Соланой 13 мая, и по его настроению, и по первым словам о том, что он прибыл в Москву не искать, а найти развязки, понял: политическое решение идти в Париж с готовым документом в НАТО принято. Проблем для расчистки оставалось, однако, немало.

Работа шла до глубокой ночи. С обеих сторон в выверку формулировок самым активным образом включались военные. Причем параллельно формулировки согласовывались с заседавшим в то же время в Брюсселе Советом НАТО на уровне послов, которые, в свою очередь, постоянно находились на связи со своими столицами. Натовцы звонили из Москвы в Брюссель, используя мобильные телефоны прямо из двора особняка МИДа на Спиридоновке. В другом углу особняка наши военные также по телефонам согласовывали формулировки по чувствительнейшим вопросам непосредственно с нашим Генеральным штабом. Какая уж тут секретность!

Удалось подчистить политическую часть документа. В основном стал проясняться и блок принципиальных пониманий по военным вопросам. Но вдруг, отходя от того, что проговаривалось ранее как с Соланой, так и с участниками НАТО, наши партнеры стали «под занавес» усиливать акценты на сохранении «при всех обстоятельствах» так называемых фланговых ограничений ДОВСЕ. Причем формулировки, предлагавшиеся Соланой, были прямым откатом от компромиссов, которые вырисовывались до Люксембурга и даже в Люксембурге. В результате блок по обычным вооружениям терял сбалансированность. Напряженный разговор, телефонная сверка позиций наших собеседников в реальном масштабе времени с Брюсселем все же позволили снять и эту обострившуюся проблему. Уж если что-то и должно решаться в Вене, то это прежде всего судьба флангов. Если весь договор будет адаптироваться к новым реалиям в Европе, то трудно себе представить, как это может делаться без дополнительного совместного взгляда на один из его ключевых элементов – фланговые ограничения. Фактически мы так и сделали – отнесли вопрос в Вену.

На следующее утро президент Ельцин провел телефонный разговор с Соланой. В конце концов, можно считать, документ родился. Однако одновременно с этим еще не было единого мнения о том, как его называть. Натовцы стремились закрепить наименование «Хартия», что предоставило бы в будущем им больше маневра для интерпретации обязательности принимаемых условий. Для нашей стороны оптимальным было название «Соглашение» или «Договор». В итоге было принято решение, что документ, который подпишут главы государств и правительств России и стран – членов НАТО, будет называться «Основополагающий акт о взаимных отношениях, сотрудничестве и безопасности между Российской Федерацией и Организацией Североатлантического договора».

Итак, переговорный марафон, который позволил нам свести до минимума отрицательные последствия расширения НАТО для интересов безопасности России, а западным государствам избежать опасного обострения отношений с Москвой, закончился. Как только счастливые переговорщики вышли на ступеньки перед зданием мидовского особняка на Спиридоновке, на лужайку хлынули журналисты с телекамерами, фотоаппаратами, диктофонами. Началась импровизированная пресс-конференция. Потом все участники переговоров сфотографировались на этих ступеньках у входа в особняк.

23 мая я стоял на трибуне, выступая перед депутатами Государственной думы. Знал, что некоторые из них, будучи профессионалами-международниками, политологами, хорошо понимали значение достигнутого. Но были и такие, кто считал, что это – наша «неудача», даже провал, так как не удалось «остановить расширение НАТО».

Выступать было очень нелегко. Постарался в сжатой форме донести принципиальные моменты подготовленного документа.

Судя по вопросам, депутатов помимо военных проблем интересовало, не согласились ли мы на такой механизм консультаций, который даст возможность натовцам диктовать нам свои условия. Характерно, что этот же вопрос, но в «зеркальном» изображении рьяно ставился конгрессменами в США: не получает ли Россия право вето на действия НАТО?

Разъяснил, что каждая сторона без всяких ограничений может предлагать темы для консультаций на Совместном постоянном совете (СПС), за исключением тех, которые касаются внутренних дел России или НАТО. При этом по всем решениям о совместных действиях необходим консенсус. Очень важным является и то положение Основополагающего акта, которое фиксирует прямое российское участие на всех стадиях миротворческих операций, осуществляемых НАТО совместно с РФ, начиная от планирования и заканчивая осуществлением. Это положение, на котором мы настояли, положило конец затянувшимся спорам о том, каково соотношение между командованием российской бригады в Боснии и общим командованием натовской операции, могут ли без участия командования российской бригады определяться ее перемещения или конкретные действия, скажем использование в несвойственных ей полицейских целях.

Атмосфера в Госдуме была неоднозначной, но, несомненно, в общем благожелательной. Было принято постановление, в котором практически выражалось согласие на подписание документа.

Основополагающий акт о взаимных отношениях, сотрудничестве и безопасности между Российской Федерацией и Организацией Североатлантического договора был подписан 27 мая в Парадном зале Елисейского дворца. Это – самое главное помещение резиденции французских президентов, построенное более века назад, где происходили и происходят высочайшие приемы и другие церемонии. Перед рядами, заполненными министрами, другими официальными представителями многих стран, членами дипкорпуса, журналистами, полукругом с разрезом посредине был установлен президиум. Места в нем заняли главы 16 государств – членов НАТО. Посредине, «в разрезе» между двумя частями полукруга, сидели Ельцин, Ширак и Солана.

Открыл торжественную церемонию президент Франции, как и было положено «хозяину» страны, где происходило событие. Затем он предоставил слово для десятиминутного (в два раза больше, чем всем остальным) выступления Ельцину. Президент подчеркнул взвешенный и сбалансированный характер документа, достигнутый в ходе трудных переговоров, который дает возможность при нашем неизменном осуждении расширения НАТО, сохранении той принципиальной позиции, которой мы придерживались с самого начала, оградить свои национальные интересы. При этом мы не скатываемся к конфронтации, которая неизбежно повлекла бы большие расходы на вооружение, новую милитаризацию политического мышления, резюмировал Ельцин.

Приподнятое настроение всех присутствовавших на церемонии подписания, а затем на официальном приеме от имени Жака Ширака подчеркивало чрезвычайную важность – не хочу говорить исторический характер, уж слишком часто мы употребляем эти слова и по делу, и не по делу, – произошедшего события.

В Париже состоялись и двусторонние встречи Ельцина с главами других государств. Многие поздравляли президента России, уговаривали его приехать в Мадрид, где на саммите НАТО предстояло объявить о начале переговоров по расширению альянса.

– Если ты будешь там, – говорил ему Ширак, – на задний план отойдет проблема расширения, а на первый выйдет открытие заседания Совместного постоянного совета Россия– НАТО. Российский президент будет главной фигурой, как и в Париже.

В связи с настойчивым призывом к Ельцину ехать в Мадрид уже со стороны Клинтона – в двусторонней встрече участвовали и министры иностранных дел – я не выдержал и включился в разговор:

– Мне представляется, что президенту нет необходимости этого делать. Несомненно привлекательная идея открыть заседание СПС не перетягивает на чаше весов другую – негативную, особенно для общественного мнения России, – присутствовать в Мадриде в то время, когда НАТО объявит о своем расширении.

– Видишь, Билл, – сказал Борис Николаевич, – не все так просто.

Во время приема сидевший за столом рядом с Ельциным Гельмут Коль склонился в его сторону и сказал тихо:

– Борис, я понимаю твое решение не ехать в Мадрид, ты абсолютно прав.

Начало лета 1997 года было ознаменовано переходом к практическому сотрудничеству в рамках СПС. Еще предстояло договориться о формуле председательствования на его заседаниях. Решили, что председательствовать на совете будут совместно представители России, генеральный секретарь НАТО и, в порядке ротации, представитель одного из государств – членов НАТО.

Впервые я взял в свои руки молоток и утвердил повестку дня встречи СПС на министерском уровне 26 сентября 1997 года в Нью-Йорке. Конечно, кое для кого все происходящее было за пределом допустимого. Представитель России предоставлял слово министрам иностранных дел стран НАТО, включая и госсекретаря США, а затем после каждого выступления комментировал его, выделяя главные идеи и предлагая остальным на них сосредоточиться. Оказывается, такая форма ведения заседаний в НАТО ранее была не принята, но нужно было считаться с полным равноправием всех участников Основополагающего акта.

Г. Киссинджер – и он был не одинок в этом – не преминул заключить, что Основополагающий акт означает начало конца НАТО. Это, естественно, было не так. Но нам-то было ясно: от того, как пойдет сотрудничество Североатлантического союза с Россией, будет во многом зависеть не только реальная стабилизация ситуации в различных регионах, но и направление и темпы эволюционных изменений как в НАТО, так и в Российской Федерации.

Далеко не без понимания этого различные круги по-разному подходили к работе СПС. Существовала тенденция превратить СПС в «дискуссионный клуб», чем-то напоминающий классический «прототип» из бессмертного произведения Ильфа и Петрова «Золотой теленок», где провинциальные «пикейные жилеты» постоянно встречаются для обсуждения мировой ситуации и, поочередно поднимая указательный палец, глубокомысленно провозглашают: «Бриан – это голова».

Нас СПС в виде клуба для дискуссий не устраивал. Не устраивает такая «модель» и некоторых членов НАТО.

Прошел год со дня начала работы СПС, и мы встретились с Х. Соланой в Люксембурге на приеме в честь министров иностранных дел, принимавших участие в Совете евроатлантического партнерства. Отошли в сторону. Я сказал Хавьеру:

– Мне кажется, что если бы не было расширения НАТО, на которое все время мы оглядываемся – и Россия, и вы, ожидая друг для друга неприятных сюрпризов, – то СПС мог бы стать центром европейской безопасности.

– Я тоже думаю об этом, – отвечал Солана.

Кстати, на эту же тему я позже говорил со Строубом Тэлботом, и он, ну чтобы быть абсолютно точным, отнюдь не отрицал этой идеи.

Помню наше совместное с американской делегацией выступление в Маниле в июле 1998 года после окончания АРФ – Асеановского регионального форума по безопасности, ежегодное участие в котором принимают страны АСЕАН и так называемые полноправные партнеры по диалогу, в число которых входят США, Россия, Китай, Индия, Япония, Канада, Австралия, Новая Зеландия, Южная Корея, Европейский союз и другие. Я уже писал о том, что по традиции во время последнего обеда каждая делегация во главе с министром иностранных дел представляет свой художественный «номер». На этот раз решили выступить вместе с делегацией США, о чем в принципе договорились чуть ли не за год до этого, переписывались, «утрясали» текст, но репетировали только раз незадолго до выхода на публику в Маниле.

– НАТО включило в себя Венгрию, – пропела Мадлен Олбрайт на музыку Бернстайна «Вестсайдская история».

– Это самая большая ошибка, – пропел я в ответ на ту же музыку.

Зал, в котором присутствовали все делегаты, «одобрительно неистовствовал».

Два сценария

С подписания основополагающего акта произошли беспрецедентные события. НАТО осуществило многодневные бомбардировки Югославии.

Впервые в истории Североатлантический альянс применил силу не для обороны своих союзников, ради чего он, как неоднократно объявлялось, и создавался. Впервые военную машину НАТО использовали за пределами входящих в союз государств. Впервые НАТО применило военную силу без согласия Совета Безопасности ООН, и ракетные обстрелы и бомбовые удары наносились не только по военным, но и по гражданским объектам. Такая «неразборчивость», напоминавшая практику Второй мировой войны, служила одной цели – запугать Югославию, подтолкнуть ее к капитуляции.

И все это, вместе взятое, выдавалось за необходимость действовать так в условиях этнических чисток, проводимых С. Милошевичем в Косове. Не намерен оправдывать антиалбанские действия в этом югославском крае. Более того, российские представители, и я в том числе, многократно говорили президенту Югославии о необходимости предоставления Косову широкой автономии. Наши призывы оставались без внимания.

Но все же: приблизительно два-полтора года назад именно американские официальные представители считали так называемую Армию освобождения Косова террористической организацией.

Только за первые две недели натовских бомбардировок беженцами стало по меньшей мере в семь раз больше косоваров, чем за все время «этнических чисток», которые, как было заявлено, вызвали эти бомбардировки.

После начала «миротворческой» операции Косово стали покидать, спасаясь от террористов, десятки тысяч сербов.

Бомбардировки Югославии нанесли серьезнейший удар по отношениям России с НАТО. Может быть, в таких условиях следовало бы признать ошибкой те огромные усилия, которые были предприняты нами, чтобы добиться конструктивного взаимопонимания с Североатлантическим союзом? Я однозначно отвечаю на этот вопрос отрицательно. Прежде всего потому, что кровавая операция НАТО была прервана в решающей степени благодаря той роли, которую сыграла Россия. И смею утверждать, что Россия не могла бы с такой силой и так эффективно заявить о себе на миротворческом поприще, если б не было в истории ее дипломатии изнурительных, но в конечном счете полностью оправданных переговоров с целью подготовки и подписания Основополагающего акта.

Возможность достижения компромисса России с НАТО, доказанная подписанием этого акта, безусловно прибавила число тех, кто посчитал натовскую операцию против Югославии грубейшей ошибкой. А неизбежность перспективы резкого ухудшения отношений с Россией, в частности прекращения деятельности Совета постоянного сотрудничества (СПС), как представляется, способствовала сдерживанию эскалации военных действий, предотвратила сухопутную операцию НАТО против Югославии.

Региональная дилемма: сила или другие методы