Пришла другая машина. Когда стали перегружать в нее наши вещи из «Чайки», я заметила ящики с коньяком и отборными фруктами.
Наконец поехали и… остановились у красивого источника, сопровождающие нас расстелили скатерти, поставили бутылки, разложили фрукты. Все было очень элегантно и весело. Но вот мы прибыли на вокзал, автобусов с нашими актерами еще не было.
Подали поезд, мы с помощью наших болгарских друзей быстренько в него погрузились. В это время подъехали автобусы. Актеры вышли из них запыленные, усталые — дорога по жаре оказалась очень тяжелой. С ними был и наш парторг Михаил Иванович Жаров. Не помню, с кем я вместе ехала в поезде. А Леонид Викторович Варпаховский, его жена и Жаров оказались в одном трехместном купе. И Варпаховский стал с восторгом рассказывать Жарову, как хорошо мы путешествовали… Жаров реагировал на его рассказ сдержанно.
Я очень хорошо помню, что эти гастрольные эпизоды были именно в 1969 году, и вот почему. Год этот черной отметиной вошел в мою жизнь. Я тогда держалась изо всех сил. И чем бы я ни занималась — играла в спектаклях, ездила на гастроли, принимала приглашения на дружеские встречи, я думала лишь о своем горе. Понимала, что ничего невозможно исправить, врачи и лекарства бессильны. У меня умирал папа, вопрос был только времени, когда это произойдет. Хотя и говорят, что надежда умирает последней, но в моем случае надежда уже умерла…
Папа очень хотел, чтобы я вступила в партию. Он был убежденным коммунистом, совершенно не из тех, кто членство в партии использовал для карьеры. Он любил свою страну, защищал ее в войну, желал ей счастья в трудные ее годы. Часто думаю, что, если бы все коммунисты были такими, как мой отец, нашу страну ждала бы другая судьба. Я сейчас пою осанну не партии, а самому любимому человеку-коммунисту. А партия, какой она стала, — это совсем другое…
Когда я вступила в комсомол, папа этим очень гордился. И, конечно, когда он сказал, что надо бы мне вступить в партию, я не посмела ему возражать, не хотела его огорчать. Хотя уже и не была той наивной девочкой, которая сияющими глазами смотрела на «вождей» и мечтала о великих свершениях. Более того, я не забыла травлю, которую мне учинили в институте. Но я дала папе обещание и подала заявление.
После возвращения из Болгарии истекал мой кандидатский стаж. Меня пригласили на заседание партбюро театра, чтобы я рассказала, как его прохожу. Ответила, что я с удовольствием работаю, все идет нормально. Тогда один из членов партбюро спросил:
— А как это получилось, что в Бухаресте Малый театр едет в советское посольство, а вы оказываетесь там до приезда коллектива, раньше всех?
Я уже и забыла об этом маленьком происшествии, и вот — напомнили…
Рассказала, как это было, каяться не стала, потому что не чувствовала себя виноватой.
Тогда последовал еще один вопрос:
— А вы знаете, кому дают «Чайки»?
Ответила:
— В нашей стране — членам правительства. А за границей — тем, кому их предлагают.
Конечно, это была подчеркнутая наивность, но по сути ведь — правильно!
Такой ответ может понравиться, а может и нет. Во всяком случае никаких санкций против меня не последовало, в партию приняли…
Я вспоминаю все эти происшествия — и с приемом в посольстве, и с «путешествием» в «Чайке», и, наконец, с выходом к болгарским зрителям, да и другие — не потому, что они сыграли какую-то значительную роль в моей жизни. Просто Малый театр — это один из тех высокопрофессиональных, запредельно талантливых коллективов, где ничего не проходит бесследно. Ничего! Случайные фразы, не очень продуманные поступки — все оседает в каких-то уголках памяти. Хорошо, если отдельных людей, но невероятно сложно, если в памяти коллектива.
Сладкая каторга
У каждого театра есть свой ритм работы, от которого зависит вся жизнь актера. В Малом он вырабатывался многие годы и почти не менялся, разве что в необычных ситуациях, которые изредка случались.
Я тихо улыбаюсь про себя, когда читаю в нашумевших романах из театральной жизни, что известная актриса ночь провела с друзьями, возвратилась домой на рассвете, до полудня спала, потом медленно «возрождалась», чтобы к вечеру выйти из разбитого состояния, блистать на сцене и после спектакля снова «нырнуть» в изнурительные развлечения. Никакого отношения к действительности это не имеет. Если к работе в театре относиться ответственно, он подчиняет себе актрису и даже порабощает ее.
Вот мой обычный день. К одиннадцати часам утра надо быть готовой к репетиции. Для этого нужно очень рано встать, сделать необходимые гимнастические упражнения. Раньше они занимали у меня два часа, потом полтора, сейчас — тридцать, иногда двадцать минут. Это обязательно. Нужно «прибрать» себя, привести в порядок, заняться косметикой. Какое-то время уходит на завтрак, ибо впереди — рабочий день, в ходе которого просто неприлично перекусывать на ходу бутербродами. Нужно обязательно привести в порядок горло — актриса не может репетировать с севшим или хриплым голосом.
Есть еще и домашние дела, их надо успеть сделать, как и всякой женщине, которая ведет свой дом и любит его.
Репетиции заканчиваются в два часа, иногда позже. Сейчас у нас в театре хорошая столовая, мы можем там пообедать и, если это нужно, сразу идти на вечерний спектакль. То есть имеются определенные, вполне сносные условия. Сегодня актеры очень много трудятся, чтобы заработать себе на жизнь. Раньше тоже приходилось зарабатывать, но как-то это было легче. Может, потому, что жизнь была дешевле, а может, и оттого, что нечего было покупать…
На спектакль я обычно прихожу за полтора часа до начала. Если начало в семь часов, то в пять пятнадцать я выезжаю из дома и в пять тридцать уже в театре. Полтора часа мне нужны для подготовки. Я никогда не отступала от этого распорядка.
После спектакля надо разгримироваться, приехать домой, успеть еще что-то сделать по хозяйству и приготовиться к завтрашнему дню. А назавтра — снова такой же режим. И так изо дня в день, за исключением выходных. Это довольно тяжело, и к этому надо привыкнуть.
Я сказала, что театр порабощает актеров. Но это сладкая каторга, и я не променяю ее ни на что.
Помимо этого, нужно знать новости искусства в стране и за рубежом. Есть еще другие интересы, общественная жизнь, которая всегда была для меня очень значимой. В ней я участвовала очень активно во время моих простоев. Но она не заканчивалась, когда начиналась работа в театре. Все вместе создавало значительные нагрузки.
В 1975 году я была избрана президентом Федерации художественной гимнастики СССР и занимала эту должность почти восемнадцать лет — до 1992 года. Я очень любила художественную гимнастику и сейчас ее люблю, — когда вижу соревнования по гимнастике, страшно волнуюсь и болею за наших.
Я очень старалась быть хорошим президентом. Старалась добиться, чтобы наши гимнастки вышли на первые места в этом очень красивом виде спорта. И понимала, что художественная гимнастика — не просто ловкость и сила. Это искусство, потому она и именуется художественной. У нас были тогда очень большие сложности с этим видом спорта, потому что лидирующее положение в художественной гимнастике занимали талантливые болгарки…
Президентом федерации я стала не случайно, но по воле случая — так бывает. Меня пригласили на тренировочный сбор гимнасток, который проходил на спортивной базе в Новогорске. Это было обычное приглашение: выступить, пообщаться с девочками, ответить на их вопросы. Но я по натуре очень любознательная, никогда не упускаю возможности узнать или увидеть что-то новое.
После выступления я пошла в тренировочный зал и увидела, что на «растяжках» стоит очень красивая, совершенно очаровательная девушка, а лицо у нее — волевое. Ну просто прелесть!
Я потом старшему тренеру Валентине Батаен сказала:
— Вы воспитали гимнастку, которая будет во главе турнира…
Это было перед мировым первенством в Базеле. Действительно, чемпионкой оказалась именно она — Ирина Дерюгина. Впоследствии Ирина стала двукратной чемпионкой мира, спортивной знаменитостью.
И вот буквально с этого моего предсказания и гимнастки и их тренер решили, что я им принесу удачу. Никак не думала, что с поездки в Новогорск начнется мой «союз» с художественной гимнастикой, который будет длиться много лет и принесет мне много радостей и… немало огорчений.
Эстетические идеалы художественной гимнастики — гармония и красота человеческого тела, — мне думается, очень важны сегодня в жизни и в искусстве. Более того, искусству есть чему поучиться у спорта. Я все чаще сталкиваюсь с примерами того, как на сцене и на экране мы явно недооцениваем здоровье и привлекательность как основу нравственной цельности и физической красоты. Становится привычкой в лице, фигуре, во внешности хорошего, умного и доброго человека, «положительного героя», как пишут критики, обязательно подчеркивать некоторую ущербность. Из этого распространенного, к сожалению, явления кое-кто старается вывести чуть ли не новое направление в искусстве: талант подменить некой «странностью».
Хочу быть правильно понятой: я отнюдь не думаю, что некрасивый или физически ограниченный человек не может обладать прекрасными душевными качествами. Сколько угодно таких примеров! Но в искусстве стало почти правилом: если человек душевный, значит, обязательно ему природой недодано… И вот с этим я уже не согласна. И я видела, что именно художественная гимнастика поможет сформировать пожелания зрителей к создателям новых фильмов и спектаклей. Вот поэтому я и дала согласие стать президентом федерации.
Узнала я о своем избрании после возвращения из Болгарии, где снималась в фильме «Я буду приходить в твои сны». Художественная гимнастика мне была близка по своей природе, я ее рассматривала даже не как вид спорта, а как искусство, сочетающее музыкальность, пластичность, изящество, особое женское очарование. И меня совершенно не устраивало, что наши гимнастки на фоне девочек из других стран выглядят серенькими, неприметными. Я поставила перед собою и моими новыми подопечными амбициозную цель: добиться, чтобы наши гимнастки вышли в мировые лидеры. А почему