За прилавком дремала хохотушка в коричневом галстуке. Подбодрили ее: Веселей!
Стаканы, чтобы чего-нибудь не подцепить, ополоснули пивом. Чокнулись.
- Я чуть не познакомился с сиделкой, - сказал Мухин.
1926
ЛЕШКА
Лешка соскочил с кровати. Мать дежурила.
Склонившись, словно над колодцем, чуть белелась полукруглая луна. Не шевелилась жидкая береза с темными ветвями. На траве блестели капельки. Поклевывая, курицы с цыплятами бродили по двору.
Покачивая животом, в черном капоте с голубыми розами, по лестнице спустилась Трифониха. У нее в руке был ключ, а на руке висела вышитая сумка с тигром.
- Фу, - покосилась Трифониха, - поросенок! - и, важная, отправилась за булками.
- Я мылся, - крикнул ей вдогонку Лешка.
Усатый водовоз, кусая от фунта ситного, гремел колесами. Пыль сонно поднималась и опять укладывалась.
- Дяденька, - умиленно попросился Лешка, - прокати, - и водовоз позволил ему сесть на бочку.
Завидовали бабы, несшие на коромыслах связки глиняных горшков с топленым молоком, кондукторша в очках, которая гнала корову и замахивалась на нее веревкой, и четыре жулика, сидевшие под горкой и разбиравшие мешок с бельем.
- Обокрали чердак, - показал водовоз и ссадил Лешку на землю.
Солнце поднялось и припекало. Освещало ситный в чайной Силебиной. Мальчишка из кинематографа расклеивал афиши. Там было напечатано: "Бесплатное", но Лешка не умел читать.
В палисаднике с коричневым забором, сидя на скамье под вишнями, нежился на солнышке матрос и играл на балалайке.
Трансваль, Трансваль...
Было хорошо у палисадника. Забор уже нагрелся и был теплый, сзади пригревало плечи, пахло клевером.
Матрос...
А мать уже вернулась и перед осколком зеркала чесала волосы.
Пили кипяток с песком и с хлебом. Отдувались. Мать велела не ходить на речку и, задернув занавеску, легла спать.
Вдруг загремела музыка. Все бросились.
Блестели наконечники знамен. Трещали барабаны. Пионеры в галстуках маршировали в лес. Телега с квасом громыхала сзади.
Вслед! с мальчишками, с собачонками, размахивая руками, приплясывая, прискакивая:
- В лес!
Вдоль палисадников, вертя мочалкой, шел матрос. Его голубой воротник развевался, за затылком порхали две узкие ленточки.
Матрос! Стихала, удаляясь, музыка, и оседала пыль. У Лешки колотилось сердце. Он бежал на речку - за матросом.
Матрос! Со всех сторон сбежались. Плававшие вылезли. Валявшиеся на песке - вскочили.
Матрос!
Коричневый, как глиняный горшок, он прыгнул, вынырнул и поплыл. На его руке был синий якорь, мускулы вздувались - как крученый ситный у Силебиной на полке.
- Это я его привел, - хвалился Лешка.
Было жарко. Воздух над рекой струился. Всплескивались рыбы. Проплывали лодки, женщины в цветных повязках нагибались над бортом и опускали в воду пальцы.
Купальщики боролись, кувыркались и ходили на руках.
А солнце подвигалось. Было сзади, стало спереди - пора обедать.
Мать ждала. Картошка была сварена, хлеб и бутылка с маслом - на столе.
Наелись. Мать похваливала масло. Облизали ложки. Вышли на крыльцо.
Во дворе, разостлав одеяла, сидели соседки. Качали маленьких детей, тихонько напевали и кухонными ножами искали друг у друга в голове.
- И мы устроимся, - обрадовалась мать и сбегала за одеялом.
Лежали. Лешка положил к ней на колени голову. Она перебирала в его кудлатых волосах.
По небу пролетали маленькие облачка в матросских куртках, облачка, похожие на ситный и на вороха белья.
- Бабочки, - вскочила мать, - купаться так купаться: опоздаем на бесплатное.
Бесплатное!
Повскакали, зашмыгали, повязали головы и выбежали за ворота. Бегали наперегонки и смеялись, а потом притихли и печально пели:
Платье бедняги за корни цепляется,
Ветви вплелись в волоса.
Срывали жесткую высокую траву - класть под ноги, когда выходишь на берег. Тек горький белый сок и засыхал на пальцах.
Молотя ногами, плавали и, взвизгивая, приседали. Лешка, стоя у воды, месил ступнями грязь. Садилось солнце. Начали кусаться комары.
Квакали лягушки. Небо выцвело. Трава похолодела.
Пыль в колеях лежала теплая и грела ноги.
Улица кипела. Все спешили на бесплатное.
Шел водовоз, поглядывая сверху вниз, как с бочки, и крутя усы.
Помахивая рукой, как будто в ней была веревка, торопилась старая кондукторша, и весело бежали обокравшие чердак четыре жулика.
Был гвалт. Стояли очереди к мороженщикам. Шуршала подсолнечная шелуха. В саду горели фонари, играла музыка и бил фонтан. Мать потерялась. Маленьких в кинематограф не пускали. Лешка заревел.
Темнело. Музыка кружилась невысоко, прибитая росой. Силебина сидела на крылечке - тихо, тихо, задумчивая, не замахивалась полотенцем, не орала.
В палисаднике, впотьмах, матрос тихонечко наигрывал на балалайке:
Трансваль, Трансваль.
Он, как и Лешка, не был на бесплатном - миленький...
Вздыхая, по двору прохаживалась Трифониха и, любуясь звездочкой, жевала. Из сумки с тигром вынула пирог и протянула Лешке.
Сидя на ступеньке, он стал есть, пихая в рот обеими руками: пирог был сладкий, а руки - соленые от грязи и горькие от той травы, которую он рвал, когда шел с матерью на берег.
1926
КОНОПАТЧИКОВА
1
Бросая ласковые взгляды, инженер Адольф Адольфович читал доклад: "Ильич и специалисты".
Добронравова из культкомиссии, стриженая, с подбритой шеей, прохаживалась вдоль стены и повторяла по брошюрке. Следующее выступление ее: "Исторический материализм и раскрепощение женщины".
Конопатчикова, низенькая, скромно посмотрев направо и налево, незаметно поднялась и улизнула. - Боль в висках, - пробормотала она на всякий случай, поднося к своей седеющей прическе руку, будто отдавая честь.
Плелись старухи с вениками, подпоясанные полотенцами. Хрустел обледенелый снег. Темнело. Не блестя горели фонари.
Звенел бубенчик: женотделка Малкина, поглядывая на прохожих, ехала в командировку.
Сидя на высоком табурете, инвалидка Кац, величественная, отпустила булку. Стрелочник трубил в рожок. Въезд на мост уходил в потемки, и оттуда, вспыхнув, приближалась искра. Обдало махоркой, с песней прошагали кавалеры:
Ветер воет, дождь идет,
Пушкин бабу в лес ведет.
Гудели паровозы. Дым подымался наискось и, освещенный снизу, желтелся. Из ворот, переговариваясь, выходили Вдовкин и Березынькина: поклонились праху Капитанникова и были важны и торжественны.
Конопатчикова с ними кое-где встречалась. Она остановилась и приветливо сказала: - Здравствуйте.
Негромко разговаривали и печально улыбались: Конопатчикова в шерстяном берете с кисточкой, Вдовкин, плечистый и сморкающийся, и Березынькина, кроткая, с маленькой головкой. Раздался первый удар в колокол. Примолкли и, задумавшиеся, подняли глаза. Вверху светились звезды.
- Жизнь проходит, - вздохнул Вдовкин и прочел стишок:
Так жизнь молодая
Проходит бесследно.
Дамы были тронуты. Он чиркнул зажигалкой. Осветился круглый нос, и в темноте затлел кончик папиросы.
Сговорились вечером пойти на стружечный.
2
"Машинистка Колотовкина, - поглядывая на часы, сидела Конопатчикова за губернской газетой, - пассивна и материально обеспечена.
Зачем писать ей на машине?
Может играть на пианине".
Зашаркали в сенях калоши. Постучались Вдовкин и Березынькина. Похвалили комнату и осмотрели абажур "Швейцария" и карты с золотым обрезом. Тузы были с картинками: "Ль эглиз дэз Энвалид", "Статю дэ Анри Катр".
- Парижская вещица, - любовался Вдовкин. - Я и сам люблю пасьянсы, говорил он.- "Дама", например, "В плену", "Всевидящее око"...
-"Деревенская дорога", - подсказала Конопатчикова.
Вытянули перед собою руки, вышли. Пахло ладаном. Учтивый Вдовкин осветил ступеньки зажигалкой.
Наверху захлопали дверьми: Капитанничиха выбежала в сени убиваться по покойнике.
- И зачем ты себе все это шил, - причитала она,
- Если ты носить не хотел? - и притопывала.
- И зачем ты пол в погребе цементом заливал, если ты - жить не хотел?
Остановились и, послушав, медленно пошли по темным улицам, оглядываясь на собак.
"Жизнь без труда", - было написано над сценой в театре стружечного, "воровство, а без искусства - варварство". Оркестр играл кадриль.
Рвал, рявкая, железные цепи и становился в античные позы чемпион Швеции Жан Орлеан. Скакали и плясали мадмазели Тамара, Клеопатра, Руфина и Клара и, тряся юбчонками, вскрикивали под балалайки:
Чтоб на службу
Поступить,
Так в союзе
Надо быть.
- Эх, - сияя, передергивал плечами Вдовкин. Конопатчикова улыбалась и кивала головой...
Морозило. Полоска звезд серелась за трубою стружечного. Постукивало пианино. В форточке вертелся пар. За черными на светлом фоне розами и фикусами отплясывали вальс, припрыгивая и кружась.
- Счастливые, - скрестила на груди ладони и задумалась Березынькина.
- Они, - проникновенным голосом сказала Конопатчикова, - читают книгу, очень интересную. Заглавие выскочило у меня из головы.
Поговорили о литературе...
Улыбающаяся, полная приятных мыслей, Конопатчикова ощупью нашла края лампы: загорелись звезды над швейцарскими горами и цветные огоньки в окошках хижин и лодочных фонариках.
В дверь поскреблись. В большом платке, жеманная, вскользнула Капитанничиха. С скромными ужимками, перебирая бахрому платка, она просила, чтобы завтра Конопатчикова помогла в приготовлениях к поминкам.
- Не откажите, - двигала она боками, егозливая, и прижимала голову к плечу. - Я загоню его костюмчики, и пусть все будет хорошо, прилично.
3
У Капитанничихи кашляли духовные особы. Пономарь в сенях возился над кадилом. Конопатчикова, проходя, взяла щепотку дыма и понюхала.
Блестел на колокольне крест. Флаг над гостиными рядами развевался. Тетка Полушальчиха кричала и потряхивала капитанниковскими костюмчиками.