На большом нарядном грузовике выстроились корнаи, сурнаи. Сердце замирало: от радости перед выступлением. Семь часов утра. Все в сборе. На мне был яркокрасный бархатный халат, новая тюбетейка, блестящие серьги, гремящие украшения. Все это создавало настроение, и мне было невтерпеж. «Когда же мы уже будем на площади?» спрашивала я.
Вот мы едем. По улицам звонко раздаются песни, звуки гармошки, где-то в кругу парни танцуют с девушками. Вот маленькие дети, а вот и физкультурники. Все пестро, все мелькает перед глазами. Чтобы хорошенько разглядеть все, я взобралась на кабинку грузовика. Вдруг корнай и сурнаи заиграли мою любимую танцовальную мелодию, и прямо на кабинке я стала танцовать. Мы остановились недалеко от Красной площади. Уже было видно, как проходят колонны через всю площадь.
Вот мы уже у ворот. Вся раскрасневшаяся от танца, волнуясь от предстоящего выступления перед членами правительства, я была просто сама не своя. Ведь нужно было танцовать и хорошенечко рассмотреть Сталина.
Снова грянули бубны, заревели корнай, и я, как вихрь, понеслась в танце. Вот-вот уже близко к трибуне, вот ясно видны Молотов, Ворошилов, а вот и знакомая улыбка дорогого Сталина. Незаметно для себя я на мгновение остановилась и вдруг, опять, спохватившись, начала с необыкновенной быстротой кружиться в чархе, от которого развевался широкий красный халат и по инерции кружил меня.
Не хотелось уходить, но мы уже прошли трибуну, освобождая дорогу другим. После демонстрации мне говорили студенты, что я была похожа на летящую птицу, с красными крыльями. Только приехав домой, я заметила, что от моих ичигов осталось только одно воспоминание они были совсем разорваны. Мы долго, долго вспоминали о том, как нам аплодировал Сталин, как нам кричали: «Да здравствует солнечный Узбекистан!» До сих пор помню дорогую, всем нам знакомую отцовскую улыбку Сталина.
Мы только что возвратились с Международного фестиваля танца в Лондоне. Мы успели все за это время нашей поездки сродниться, нам казалось, что мы всю жизнь жили вместе: узбеки, таджики, грузины, русские, украинцы, и даже в нашей маленькой группе была эстонка — ее звали Эли. Курыка. Я ее очень полюбила: простая, задушевная девушка. Сейчас Эля Курыка — солистка ансамбля пляски народов СССР. Все молодые, здоровые, жизнерадостные, согретые сталинской заботой, мы плясали в огромном пятнадцатитысячном зале «Альберт Холла» что есть мочи, и даже холодные англичане не выдержали и, зараженные нашими задорными танцами, аплодировали, стучали ногами и кричали: «Вив ля руси!»
Это были незабываемые дни. И вот мы опять у себя. Красная столица принимает свои молодые дарования, возвратившиеся на родину с громадным успехом. Невозможно описать всю радость и все волнение, которое мы тогда переживали. После выступления в ВОКС, как сейчас помню, нас всех собрали в отдельную комнату. Мы притихли. Началось собрание с того, что нужно будет завтра в назначенный час быть готовыми и одетыми в самые нарядные костюмы, потому что (говоривший стал улыбаться), потому что нас будет принимать… Мы не дали ему договорить фразу, и все сразу закричали: «Знаем, знаем, Сталин будет принимать нас»…
Что-то было неописуемое: кричали «ура», обнимались, целовались, плакали. Все это было от радости. Еле-еле нас остановили и сказали: «Ребята! Слушайте внимательно. Вас будет принимать не какая-нибудь королева Англии — будет принимать вождь мирового пролетариата товарищ Сталин».
Еще и еще раз раздались крики «ура». Даже наш старый Уста Алим вел себя, как мальчик. У него блестели глаза, он кричал вперемежку по-русски и по-узбекски: «Яшасун товарищ Сталин!»
И вот, наконец, настал этот счастливый час — мы получаем пропуска в Кремль. Нам казалось, что нас встретит у ворот суровая стража. Но, к нашему великому удивлению, молодые, красивые красноармейцы, увидя нас, сказали, улыбаясь:
— Добро пожаловать, знаменитые гости!
Не могли не улыбаться все, кто видел в этот день нас. Мы были так счастливы, нам так было весело, что даже самый угрюмый человек и тот бы рассмеялся.
Вот нас проводят за кулисы. Всем нам дали по отдельной комнате. Но мы не могли сидеть в разных комнатах, конечно, собрались все в одну, и поднялся галдеж. Стали расспрашивать, кто видел уже Сталина. Я похвасталась, что видела его уже два раза. Но все равно волновалась так же, как и все. Наш шум нарушил комиссар сцены. Он тоже радовался за нас и сказал:
— А теперь приготовьтесь, волноваться не нужно, ведите себя свободно, спокойно, товарищ Сталин любит простоту.
За кулисами было тихо, все приготовились. Так же как в Лондоне, все выстроились парами. Впереди шел знаменосец в форме моряка, наш лихой танцор, рабочий с завода «Электролампочка», который отличился танцем «яблочко». Под гром аплодисментов мы сделали всей группой шествие по сцене и остановились полукругом. После небольшого доклада о поездке начался концерт. Но как можно было не волноваться: проходя по сцене через ослепляющие прожекторы, мы видели лица сидящих дорогих нам людей.
Как сейчас помню, Сталин был в светлосером костюме, в руках у него программа нашего концерта. Он разговаривал с Ворошиловым, что-то показывая в программе. После нескольких номеров было объявлено мое выступление. Когда мои музыканты — Уста Алим, Тохтасын Джалилов и Абдукадыр Исмаилов — сели после поклона и начали первые аккорды танца, у меня слегка закружилась голова, но это был только момент. Услышав знакомый звук дойры, я медленно выплыла на сцену. Раздались аплодисменты, я в танце же поклонилась и начала свой танец. Вот я уже кружусь в вихре «кари-ново»; вот я опять кланяюсь, кто-то мне за кулисами помогает сменить халат, и я танцую танец «Фархад и Ширин». И вот заключительный танец, который так понравился всем сидящим в зале, это танец советской тематики «Раскрепощенная женщина-узбечка», который называется «шелкопряд». В этом танце выражалось бесправное прошлое и радостное настоящее узбечки. Я не чувствовала усталости. Кто-то дал мне воды, но я не могла сделать ни одного глотка.
Перед глазами все время стояла улыбка дорогого Сталина. Получить аплодисменты великого вождя народов — это была моя заветная мечта, которая сбылась. Счастливые, обрадованные, раскрасневшиеся, мы шли домой, делясь впечатлениями, а через несколько часов поезд нас вез домой, на родину, где нас ждал наш народ, гордый за успехи своих посланцев.
Прошло три года. Узбекистан значительно вырос по сравнению с прошлыми годами. Наши колхозники получили высокую награду за социалистический урожай. И вот телеграмма из Москвы:
«Товарищи узбекистанцы! Готовьтесь к декаде в Москве».
Эта весть быстро облетела весь Узбекистан. Рады были даже те, кто не принимал участия в декаде. Но эта радость, общая радость народа, воодушевляла нас на успехи. С каким волнением мы готовились! Сколько бессонных ночей провели мы за кулисами! Какой наплыв народного творчества, сколько талантов выявили мы в подготовке к первой декаде! Словами трудно все рассказать. И кто видел, тот знает, что такое народный подъем сталинской эпохи.
Вот мы уже в поезде. Мы собрали самое лучшее, что было в искусстве узбекского народа, — вернее, что имели и чем были богаты, с тем ехали в Москву. Всю дорогу, говорили о том, как все это произойдет. Меня замучили вопросами ребята и даже взрослые:
— Тамара, ну расскажи нам, какой Сталин?
— Такой, как на портрете, — сказала я. Вернее, я рассказывала всю дорогу о всем том, что я видела: как принимал Сталин и что он еще лучше, чем на портрете.
Разукрашенный лозунгами поезд мчался к Москве. На каждой станции нас встречали представители искусства, провожали, желая нам успеха.
Незаметно пролетело четверо суток. И вот поезд подходит к перрону вокзала Москвы. Из окон вагонов высунулись медные трубы корнаев, сурнаев. Изо всех окон и дверей выглядывали счастливые, радостные лица, даже на паровозе пристроились корнайчи. И так, с музыкой, с настоящим узбекским комфортом, под крики: «ура» собравшихся на перроне знатных людей столицы поезд подошел к перрону.
Нас встречали народные артисты Союза, знакомые, родные. Нам кричали; «Да здравствует солнечный Узбекистан!» Заслуженная артистка Халима Насырова произнесла речь на узбекском языке, а на русском говорила я. Я не помню, как я говорила, — я запиналась, но говорила от чистого сердца. Было море цветов. Детей наших расхватали и понесли, передавая из рук в руки, После коротких приветствий нас повезли в гостиницу и разместили по номерам.
Москва приняла более тысячи человек участников декады. По всей столице ходили нарядные узбеки в роскошных халатах, девушки со множеством косичек, с загорелыми, румяными лицами. Детишки бегали по коридорам гостиницы, а потом, привыкнув, под шумок, тайно от родителей, бегали в метро покататься на эскалаторе.
— Они не так себе приехали, они тоже артисты, — говорили прохожие, трепля за косички и за смуглые щечки: наших ребят.
— А вот эта черненькая — ее зовут Лола — это дочка Тамары Ханум, она так танцует, говорят, что лучше мамы.
— Лола, — говорит ей одна гражданка, — ты сегодня, наверно, не мыла глаз.
— Нет, — говорит Лола, — мыла, даже очень, это они у меня сроду такие, — говорит она на чисто русском языке, поражая всех окружающих.
Вот первый спектакль «Гюлъсара». Я не была занята в этом спектакле и сидела в зале. После увертюры дали занавес. Зрителям представилась яркая картина, рисующая внутреннюю половину нарядной узбекской квартиры. Несколько минут длятся аплодисменты художнику, затем приветствуют молодую Гюльсару, которая поет о счастье матери, которая празднует рождение ребенка. Снова взрыв аплодисментов. На сцену прибежали дети — маленькие Дельбар и Лола. Они в паранджах. В зале хохот. Зрители знают, что только на сцене остались паранджи, и им смешно, но так было раньше. С малых лет учили носить паранджу. Радуется Гюльсара, с нею вместе радуется зал. Плачет перед смертью мать Гюльсары, и вместе плачут зрители. И вот финал: Гюльсара сбросила паранджу, она ее больше не наденет, и отец ее никогда не продаст.