Аккуратно выполняя свои обязанности, отец Борщ все свободное время отдавал наукам, преимущественно астрономии и химии, и иногда для отдыха занимался музыкой, играя на скрипке или сочиняя музыку для духовных песнопений, из которых некоторые очень прославились в России.
Несколько из тех песнопений, которые он сочинил при мне, много лет спустя мне пришлось слышать даже в граммофонном исполнении, как например: «Кто-Бог-Велий», «Свете-Тихий», «Тебе-Поем» и др.
Отец протоиерей к моему отцу приходил часто, главным образом по вечерам, когда они оба были более свободны от житейских обязанностей.
Свои посещения, чтобы, как он говорил, «не-вводить-других-в-соблазн», он старался делать перед посторонними лицами менее заметными, так как мой отец был только простой плотник, а он занимал в городе очень видное положение и почти все знали его в лицо.
Во время одной из бесед, происходившей в мастерской отца в моем присутствии, отец протоиерей стал говорить обо мне и о моем учении.
Он сказал, что видит во мне очень способного мальчика и считает, что мне оставаться в училище и тянуть восьмилетнюю лямку, чтобы по окончании получить аттестат трехклассного училища, бессмысленно.
И действительно, тогдашняя постановка дела в городских школах была крайне несуразная: училище состояло из восьми отделений с обязательным годичным пребыванием в каждом, а по своим правам приравнивалось к трем классам другого семиклассного, высшего.
Поэтому отец Борщ убедительно советовал отцу взять меня из школы и готовить на дому, причем обещал взять на себя часть уроков. Он говорил, что если в будущем мне будет нужен аттестат, я смогу просто держать экзамен за соответствующее число классов в любом училище.
После семейного совета так и сделали. Я оставил училище, и с этого времени отец Борщ взялся за мое обучение – частью стал сам со мной заниматься, а частью пригласили других учителей.
Учителями моими вначале были находившиеся в это время при соборе кандидаты в священники – Пономаренко и Крестовский, которые, окончив духовную Академию, были причислены к собору в качестве псаломщиков и ожидали назначения на должность военных священников, а также в преподаваемых мне уроках принял участие и врач Соколов.
Пономаренко стал преподавать мне географию и историю, Крестовский – Закон Божий и русский язык, Соколов – анатомию и физиологию, а математике и другим предметам меня учил сам протоиерей.
Я стал заниматься очень усиленно.
Хотя я был очень способным и учение мне легко давалось, но я с трудом успевал приготовлять свои многочисленные уроки и не имел почти ни одной свободной минуты.
Особенно много времени отнимало хождение с места на место, с квартиры на квартиру к моим учителям, которые жили в разных местах; в особенности далеко было ходить к Соколову, который жил при военном госпитале, находившемся на форте Чахмах, отстоявшем от города в четырех-пяти верстах.
Меня вначале в семье прочили в священники, но у отца Борщ были совершенно особые понятия о том, чем и кем должен быть настоящий священник.
По его понятиям, священник должен был не только заботиться о душе членов своей паствы, но и знать все относящееся к их телесным болезням и уметь врачевать их.
В его представлении обязанность священника сочеталась с тем, что обычно входит в область деятельности врача. Он говорил, что как врач, не имеющий доступа к душе пациента, не может приносить действительной помощи, так нельзя быть и хорошим священником, не будучи в то же время врачом, потому что дух и тело связаны между собою, и нельзя лечить одного, когда причина лежит часто в другом.
И он был склонен, чтобы я получил медицинское образование, но не в обычном смысле этого слова, а такое, как он понимал, т. е. быть врачом тела и духовником для души.
Самого же меня тянуло на совершенно другую житейскую дорогу. Я, имея с детства склонность мастерить разные вещи, мечтал о технической специальности.
Поэтому, так как вначале не было еще окончательно решено, по какой дороге мне идти, я стал готовиться сразу и на священника, и на врача, тем более что многие предметы были необходимы и в том, и в другом случае.
Потом уже само собой продолжалось так, и я, будучи способным, имел возможность успевать по всем направлениям; я даже успевал читать массу книг разнообразного содержания, даваемых мне отцом протоиереем или случайно попадавших мне в руки.
Отец протоиерей, очень усиленно занимаясь со мной по взятым им на себя предметам, часто после уроков оставлял меня у себя, поил чаем и иногда просил напеть какое-нибудь вновь сочиненное им песнопение, чтобы проверить запись голосов.
Во время таких частых и длительных пребываний у него он долго беседовал со мною или на темы проходимых предметов, или на совсем отвлеченные вопросы, и между нами постепенно установились такие отношения, что он стал беседовать со мною как с равным.
Я скоро привык к нему, и бывшее у меня вначале чувство застенчивости исчезло; сохраняя к нему полное уважение, я иногда забывался и вступал в спор, что его ничуть не обижало, а, как сейчас понимаю, даже ему нравилось.
В своих беседах со мною он часто говорил о половом вопросе.
Относительно половой похоти он раз сказал мне следующее:
– Всякий юноша, если эту свою похоть хоть раз удовлетворит до своего совершеннолетия, то от этого получится то же самое, что с историческим Исавом, который за одну ложку похлебки отдал свое первенство, т. е. блага всей своей жизни. Потому что если юноша хоть раз поддастся этому соблазну, он на всю свою жизнь теряет возможность быть настоящим достойным чело веком.
Последствия от удовлетворения похоти до совершеннолетия получаются такие же, как если бы в моллавалинское «Маджари»[3] вливать спирт: точно также как от «Маджари», в которое нальют спирт, получится только уксус, так и удовлетворение похоти до совершеннолетия ведет юношу к тому, что он сделается человеком, во всех смыслах, уродом; а когда юноша станет взрослым, тогда он может делать все что угодно – как и «Маджари», когда оно уже вино, то можно сколько угодно в него наливать спирт, оно не только не испортится, но даже от него самого можно получать спирта сколько угодно.
Понятия о мире и о человеке у отца Борщ были очень оригинальны и своеобразны.
Его взгляды на человека и на цель его существования совершенно расходились с понятиями окружающих людей и с тем, что я вообще слышал и выносил из прочитанного об этом.
Я здесь приведу еще некоторые его мысли, из которых можно вынести заключение, какое он имел понимание о человеке и какие предъявлял к нему требования.
Он говорил:
– Человек до совершеннолетнего возраста ни за какие свои, хорошие или плохие, вольные или невольные поступки не ответствен, а ответственны за это окружающие его и взявшие на себя, сознательно или в силу случайных обстоятельств, обязанность подготовить его для совершеннолетней жизни.
Юношеские года всякого человека, как мужского пола так и женского, являются временем для продолжения оформливания до, так сказать, «свершительной-законченности» полученного еще во чреве матери первоначального зачатия.
С этого времени, т. е. с момента законченности своего полного оформливания, человек и становится сам лично ответственным за всякие свои вольные и невольные проявления.
Такое «законченное-оформливание» человека, согласно законам природы, выясненным и проверенным многовековыми наблюдениями людей чистого разума, для мужского пола наступает с двадцати до двадцатитрехлетнего возраста, а для женского пола – с пятнадцати до девятнадцатилетнего возраста, в зависимости от географических условий местности их возникновения и оформливания.
Этот, выясненный мудрыми людьми прошлых эпох, закономерно установленный природой возраст для уже самостоятельного бытия, с личной ответственностью за всякие свои проявления, в настоящее время, к несчастью, почти совсем не наблюдается, и, по моему мнению, это происходит главным образом благодаря тому небрежному отношению в деле воспитания к половому вопросу, играющему самую важную роль в жизни каждого человека, которое имеется у современных людей.
В смысле ответственности за свои поступки, большинство современных людей, достигших и даже немного перешедших совершеннолетний возраст, как ни странно покажется это на первый взгляд, могут оказаться неответственными ни за какие свои проявления, и, по моему мнению, это может рассматриваться как бы на законном основании.
Одной из главных уважительных причин для такой несуразности является то, что к этому своему возрасту современные люди, в большинстве случаев, не имеют соответствующего противоположного пола, закономерно долженствующего дополнять их типичность, представляющую собою, по не от них зависящим причинам, а по причинам, вытекшим от, так сказать, «больших-законов», нечто нецельное.
Человек, не имеющий к этому своему возрасту, для пополнения своей нецельной типичности, соответствующего типа противоположного пола, тем не менее, подчиняясь законам природы, не может оставаться без удовлетворения своей половой потребности, и, вступая в контакт с несоответствующим его типичности типом и подпадая, на основании закона «полюсности», в известных отношениях под влияние этого другого, ему несоответствующего типа, невольно и незаметно для себя теряет почти все типичные проявляемости своей индивидуальности.
Вот почему неизбежно требуется, чтобы всякий человек в процессе своей ответственной жизни имел бы возле себя, для взаимного во всех смыслах дополнения друг друга, особь противоположного пола соответствующего типа.
Такая неизбежная необходимость, между прочим, предусмотрительно хорошо была понята нашими далекими предками, и они почти во все эпохи самой главной задачей, в целях создавания условий для более или менее нормальной совместной жизни, считали нужным добиваться как можно лучше и точнее выбора типов двух противоположных полов.