Субъективная мораль – понятие относительное; если же ты будешь заполнен понятиями относительными, то везде и всюду, когда вырастешь, будешь поступать и судить о других по приобретенным тобою условным взглядам и понятиям.
Учиться надо не тому, что окружающими людьми считается плохим или хорошим, а тому, чтобы приучить себя поступать в жизни так, как подсказывает тебе твоя совесть.
Свободно выросшая совесть всегда будет знать больше, чем все книги и учителя вместе взятые. Пока же у тебя еще не оформилась твоя собственная совесть, живи по заповеди нашего учителя Иисуса Христа: «не-делай-никому-ничего-такого-чего-сам-не-желаешь-чтобы-тебе-делали-другие».
Отец Евлисий, в настоящее время уже преклонного возраста, случайно стал одним из первых на земле людей, сумевших жить так, как того хотел для всех наш Божественный Учитель, Иисус Христос.
Да будут его молитвы на помощь всем желающим мочь существовать по Истине!
Мистер Х., или капитан Погосьян
Саркис Погосьян, или, как его теперь называют, Мистер Х., в настоящее время является владельцем нескольких океанских пароходов, одним из которых, курсирующим по его любимым местам между Зондскими и Соломоновыми островами, он управляет сам.
Саркис Погосьян, родом армянин, родился в Турции, а детство провел в Закавказье, в городе Карсе.
Мое знакомство и сближение с ним произошли, когда он еще совсем молодым кончал курс духовной академии в Эчмиадзине и собирался стать священником.
Я еще до встречи с ним знал о его существовании от его родителей, которые жили в Карсе по соседству с моим отцом и бывали часто у него.
Я знал, что у них есть единственный сын, который раньше учился в ереванском «Темаган-Дпрец» (духовной семинарии), а теперь учится в Эчмиадзинской духовной академии.
Родители Погосьяна были родом из Эрзерума и переселились в Карс вскоре после взятия его русскими.
Отец его имел профессию «паяджи»[4], мать была золотошвейкой по вышивке нагрудников и поясов для «джуппэ»[5].
Живя сами очень скромно, они все тратили на сына, чтобы дать ему хорошее образование.
Саркис Погосьян редко приезжал к своим родителям, и мне ни разу не случилось видеть его в Карсе. Моя первая встреча с ним состоялась, когда я впервые был в Эчмиадзине.
Когда я, перед отъездом туда, заехал ненадолго в Карс повидаться с отцом, то родители Погосьяна, узнав, что я скоро еду в Эчмиадзин, попросили меня отвезти сыну небольшой сверток с каким-то бельем.
Я тогда отправлялся в Эчмиадзин в целях все того же искания ответа на вопросы о сверхъестественных явлениях, интерес к которым за это время у меня не только не уменьшился, но еще больше возрос.
Надо сказать, что я, сильно заинтересовавшись, как я об этом упоминал в предшествовавшей главе, сверхъестественными явлениями, набросился на книги, ища в них объяснения этим явлениям, а также обращался за разъяснениями их к людям науки, и после того, как ни в книгах, ни у людей, с которыми мне приходилось встречаться, я не нашел удовлетворяющих меня ответов, я стал искать их в религии и начал ездить по разным монастырям и к людям, про религиозность которых я слышал; я читал Священное Писание, Жития Святых, был даже в этот период три месяца послушником у знаменитого отца Евлампия в Санаинском монастыре и посетил за это время почти все имеющиеся в большом количестве в Закавказье «Святые-Места» разных вер.
За это время мне пришлось быть свидетелем целого ряда еще новых фактов, вполне очевидных, но не поддававшихся никакому объяснению, которые сбивали меня еще больше, как говорится, «с-панталыку».
Например, раз, когда я отправился с одной компанией из Александрополя на престольный праздник в место, известное среди армян под наименованием «Амена-Пркец», что у горы Джаджур, я был очевидцем следующего случая:
Туда из местечка Палдерван везли на телеге больного – паралитика.
Я встретил его в дороге и, идя вместе, заговорил с сопровождавшими его родственниками.
Этот паралитик, которому было тридцать лет, болел уже шестой год. До этого он был совершенно здоров и даже служил на военной службе.
Болеть он стал после возвращения со службы домой, перед самой женитьбой: у него совершенно отнялась вся левая половина тела, и до сих пор, несмотря на всякие лечения у докторов и знахарей, ничто не помогало; его даже специально возили на лечение на Кавказские Минеральные Воды, и теперь родственники на всякий случай собрались отвезти его сюда, в «Амена-Пркец», в надежде, что может быть святой поможет и облегчит его страдания.
По дороге к этому святому месту мы, как это делают обычно все богомольцы, завернули в деревню Дыскянт, помолиться находившейся в одной армянской семье чудотворной иконе Спасителя.
Так как больной тоже захотел помолиться, то его внесли в дом, и мне самому пришлось помочь нести этого несчастного.
Вскоре после этого мы пришли к подошве горы Джаджур, на склоне которой и находилась церковка с чудотворной гробницей святого.
Мы остановились на том месте, где паломники обыкновенно оставляют свои телеги, арбы и фургоны, так как колесная дорога тут кончается, и откуда они поднимаются с четверть километра пешком, причем многие, как это там в обычае, идут босиком, а многие проходят это расстояние даже на коленях или еще каким-нибудь особенным образом.
Когда паралитика сняли с арбы, чтобы понести его наверх, он вдруг воспротивился этому, пожелав попытаться ползти, как сможет, сам.
Его опустили на землю, и он пополз на своей здоровой половине.
Он это делал с таким трудом, что на него жалко было смотреть; тем не менее он отказывался от всякой помощи.
Часто отдыхая по дороге, он наконец, часа через три, приполз наверх, дополз до гробницы святого, находившейся в середине церковки, и, поцеловав надгробный камень, тут же потерял сознание.
Родные его, с помощью священника и моей, стали приводить его в чувство, влили ему в рот воды, намочили голову.
И вот, когда он пришел в себя, тут-то и произошло чудо. У него не стало паралича.
В первый момент сам больной был ошеломлен; но когда наконец осознал, что все его члены действуют, он вскочил и чуть не бросился танцевать, но тут же спохватился и с криком бросился ниц и начал молиться.
За ним сейчас же весь народ, во главе со священником, пал на колени и тоже стал молиться.
Потом священник встал и среди коленопреклоненных молящихся стал служить благодарственный молебен святому.
Другой случай, не менее озадачивший меня, имел место в Карсе.
В том году в Карской области стояла необычайная жара и засуха; почти все посевы выгорели; угрожал голод, и среди народа было большое волнение.
Как раз в это лето в Россию приезжал от Антиохийского Патриархата один архимандрит с чудотворной иконой – не помню, Николая Чудотворца или Божьей Матери, – для сбора денег в помощь, кажется, грекам, пострадавшим от критской войны.
Он ездил с этой иконой преимущественно по тем городам России, где было греческое население, и приехал также в Карс.
Не знаю, была ли подкладка тому политическая или религиозная, но русские власти тут, как и везде, принимали участие в устройстве торжественной встречи и оказании всякого рода почестей.
Когда архимандрит приезжал в какой-нибудь город, икону возили по всем церквам, откуда причт выходил с хоругвями и устраивал ей очень торжественную встречу.
На другой день после приезда этого архимандрита в Карс распространился слух, что за городом всем духовенством перед этой привезенной иконой будет совершен особый молебен о ниспослании дождя; и действительно, в назначенный день после двенадцати часов со всех церквей города пошли с хоругвями и иконами в назначенное за городом место.
В этом шествии приняли участие старая греческая церковь, только что вновь отстроенный греческий собор, крепостной военный собор и полковая церковь кубанского полка, и к ним же присоединилось духовенство армянской церкви.
В этот день стояла особенно сильная жара.
В присутствии почти всего города духовенство, во главе с приезжим архимандритом, отслужило торжественный молебен, после чего вся процессия двинулась обратно в город.
И тут произошло нечто такое, к чему неприменимы абсолютно никакие объяснения современных людей: внезапно небо стало понемногу заволакиваться тучами, и не успели еще горожане подойти к городу, как полил такой дождь, что все промокли, как говорится, «до-нитки».
В объяснение этого факта, как и других ему подобных, можно было бы, конечно, употребить излюбленное нашими, так называемыми «мыслящими-людьми», стереотипное слово «совпадение», но нельзя не признать, что оно было уже чересчур разительным.
Третий случай был в Александрополе, куда моя семья снова перебралась и где жила опять в своем доме.
Рядом с нашим домом был дом моей тетки.
Одну из квартир в ее доме снимал татарин, служивший в местном уездном управлении не то письмоводителем, не то делопроизводителем.
Он жил со старухой-матерью и с сестрой – маленькой девочкой.
Вскоре он женился на красивой девушке, татарке из соседнего местечка Карадах.
Все шло хорошо, но когда молодая через сорок дней после свадьбы, по татарскому обычаю поехала на побывку к родным, она там простудилась, или что-то такое другое с ней случилось, но вернувшись домой, почувствовала себя плохо, слегла в постель и постепенно сильно расхворалась.
Ее начали лечить, но несмотря на то, что ее лечило много докторов, между которыми были, как я помню, городской врач по фамилии Резник и бывший военный врач Кильчевский, состояние больной все ухудшалось.
Между прочим, по предписанию врача Резника к ней каждое утро приходил мой знакомый фельдшер делать вспрыскивание.
Этот фельдшер – не помню его фамилии, помню только, что он был невероятно высокого роста, – по дороге часто захаживал к нам, когда я был дома.