Из Александрии он на этом же судне приехал в Бомбей, а затем, побывав в разных австралийских портах, попал наконец в Англию.
Здесь, именно в городе «Ливерпуль», он по настоянию и при содействии этих своих новых друзей-англичан поступил в морскую техническую школу, в которой, параллельно с усиленным изучением морского дела, совершенствовался в английском разговорном языке и по прошествии двух лет получил звание инженера английской школы.
В заключение этой главы, посвященной моему первому товарищу – другу юности моей, Погосьяну, я хочу упомянуть об одной, имевшейся у него в его юношеском возрасте, в высшей степени оригинальной и характерной для его индивидуальности черте общей его психики.
Погосьян тогда в юности всегда был чем-нибудь занят или над чем-нибудь работал.
Он никогда не сидел, как говорится, «сложа-руки», и никогда не лежал, как прочие товарищи, предаваясь чтению ничего реального не дающих книг, предназначенных только для развлечения.
Если он не имел определенного дела, то все же он или размахивал руками, или маршировал на месте, или делал какие-нибудь манипуляции со своими пальцами.
Я раз как-то его спросил, почему он дурачится, не отдыхает, ведь за эти его никчемные упражнения никто ничего ему не заплатит.
Он на это ответил:
– Да, действительно, в настоящее время за такие мои, по-твоему, да и по мнению каждого из той же «бочки», в которой получил и ты свой рассол, «дурацкие-кривлянья» никто ничего не заплатит, но заплатите в будущем или вы сами, или ваши дети.
Говоря без шуток, я это делаю потому, что люблю работу, но люблю ее не своей натурой, которая у меня такая же ленивая, как и у всех вообще людей, и никогда ничего полезного делать не хочет. Я люблю работу своим здравым смыслом.
Затем он добавил:
– Ты, пожалуйста, всегда имей в виду, что когда я употребляю слово «Я», то нужно подразумевать не меня целиком, а только мой ум. Я люблю работу и поставил себе задачу суметь своей настойчивостью добиться, чтобы работу любила вся моя натура, а не только один рассудок.
Кроме этого, я действительно убежден, что на свете никакой сознательный труд даром не пропадает. Рано ли, поздно ли, кто-нибудь должен за него заплатить. Следовательно, если я сейчас так работаю, я достигаю двух моих целей: во-первых, может быть приучу мою натуру не лениться, а во-вторых, этим самым я хочу обеспечить свою старость.
Как ты знаешь, нельзя сказать, чтобы мои старики после смерти оставили мне такое наследство, которого хватило бы с лихвой и на мою старость, когда я уже не буду более в силах сам зарабатывать необходимое для существования.
Кроме всего этого, я делаю так еще и потому, что единственная отрада в жизни, это когда работаешь не по принуждению, а сознательно; это и отличает нас, людей, от карабахского осла, который тоже работает день и ночь.
Такое его рассуждение вполне оправдалось на деле. Несмотря на то, что всю свою молодость, т. е. время, являющееся для человека самым ценным для обеспечения своей старости, он провел как будто в бесполезных скитаниях и не занимался никакими такими делами, которые приносили бы столько денег, чтобы можно было бы отложить и на время старости, а начал заниматься настоящими делами только с 1908 года, – он уже является теперь одним из самых богатых людей на земле.
А что касается честности способов зарабатывания им этих богатств, то об этом и говорить уже не приходится.
Он был прав, когда говорил, что никакой сознательный труд даром не пропадает.
Он действительно всю жизнь почти день и ночь, во всякой обстановке и при всяких условиях, работал сознательно и добросовестно, как вол.
Дай Боже ему теперь, наконец, заслуженно отдохнуть.
Абрам Елов
Абрам Елов, после Погосьяна, был как раз следующим из числа тех, по моему представлению, замечательных людей, с которыми мне в моем подготовительном возрасте приходилось встречаться и которые – так или иначе, вольно и невольно – явились, так сказать, «животворными-факторами» для свершительного оформливания того или другого аспекта моей теперешней индивидуальности.
Впервые я с ним встретился очень скоро после того, как я окончательно потерял надежду узнать что-либо дельное в области захвативших всего меня тогда вопросов от живых людей современности и из Эчмиадзина вернулся в Тифлис, где и погрузился всецело в чтение древней литературы.
В Тифлис я переехал главным образом потому, что там можно было иметь какие угодно книги.
В этом городе почему-то, как тогда, так и во время моего последнего пребывания там, можно было очень легко разыскать всякие редкие книги на всех языках – особенно же на армянском, грузинском и арабском.
Приехав в Тифлис, я на этот раз обосновался в местности, называемой «Дидубе», и почти каждый день ходил оттуда в район города, именовавшийся «Солдатский-Базар», на одной из улиц которого, прилегавшей к западной стороне так называемого «Александровского-Сада», и находились главным образом магазины тифлисских букинистов.
На этой же улице, против постоянных книжных складов и магазинов, особенно в базарные дни, раскладывали прямо на земле свои книги и лубочные картины мелкие торговцы, прозывавшиеся «книгоноши».
Среди этих мелких торговцев был один молодой айсор, продававший, покупавший и бравший на комиссию всевозможные книги.
Это и был Абрашка Елов, как звали его в молодости. Пройдоха высшей марки, но для меня – человек незаменимый.
Он уже тогда был, так сказать, «ходячим-каталогом», так как знал бесчисленное количество заглавий существующих книг чуть ли не на всех языках и имена авторов, а также место и время издания любой книги, и где какую книгу можно достать.
Вначале я у него покупал книги, а потом стал менять уже прочитанные или отдавать их обратно, а он, со своей стороны, стал помогать мне разыскивать нужные книги, и вскоре я с ним подружился.
В это время Абрам Елов готовился сделаться так называемым «вольноопределяющимся», с тем намерением, чтобы поступить в Юнкерскую школу, и он, хотя почти все свое свободное время отдавал на «зубрежку» для поступления в эту школу, тем не менее, увлекаясь философией, успевал читать много книг по этим вопросам.
Вот на почве интереса к философским вопросам и началось наше взаимное сближение, и с тех пор мы стали часто встречаться по вечерам в Александровском Саду или в так называемом «Муштаиде», и вести беседы на философские темы. Мы часто сообща рылись в разном книжном хламе, и я даже стал в базарные дни помогать ему в его торговле.
Наша дружба еще больше окрепла по следующему поводу:
На той же улице, где торговал Елов, обыкновенно рядом с ним в базарные дни ставил свой так называемый «лоток» один грек, торговавший разными гипсовыми изделиями, как то: статуэтками, бюстами знаменитых людей, фигурками Амура и Психеи, Пастуха с Пастушкой, всевозможными копилками в виде кошек, собак, свиней, яблок, груш и других фруктов всевозможных величин – словом, всем тем хламом, которым одно время было в моде украшать столы, комоды и специальные стенные этажерочки.
Раз, Елов во время затишья торговли, указав взглядом на эти изделия, со свойственной ему оригинальной формой выражаться, сказал:
– Вот кто зарабатывает уйму денег, так это тот, кто производит этот хлам. Говорят, что это какой-то приезжий грязный итальянец, который делает эту дрянь в своей грязной лачуге и, благодаря этим дуракам-разносчикам, вроде этого грека, набивает свои карманы деньгами, с трудом зарабатываемыми теми идиотами, которые покупают этот хлам для украшения своих дурацких квартир.
А мы здесь мучаемся в холоде и торчим целый день на одном месте, чтобы вечером иметь возможность давиться одним черствым кукурузным хлебом, чтобы не издохнуть с голоду и завтра утром опять прийти и тянуть ту же проклятую лямку.
Немного погодя я подошел к разносчику-греку и узнал от него, что эти изделия действительно производит итальянец, который всеми мерами старается, чтобы никто не видел, как он их делает.
– И эти изделия мы, двенадцать разносчиков, еле успеваем распродавать по Тифлису, – добавил грек.
Его рассказ и возмущение Елова меня подзадорили, и у меня возникла идея попробовать одурачить этого итальянца, тем более что в это время я уже начинал подумывать насчет какого-нибудь дела и заработка, так как деньги мои были уже на «Исходе-Израиля».
Я предварительно поговорил с этим разносчиком-греком, конечно при этом намеренно возбуждая его патриотическое чувство, и составив себе в мыслях план действия, явился вместе с ним к итальянцу и стал у него просить работы.
На мое счастье оказалось, что как раз перед этим один работавший у него мальчик был рассчитан за кражу инструментов, и поэтому итальянцу был нужен кто-нибудь для помощи ему, именно чтобы лить воду во время замешивания гипса. Так как я был согласен работать за любую плату, то он меня сразу принял.
Согласно своему плану, я с первого дня прикинулся дурачком: работал очень хорошо, чуть не за троих, но в других вещах был дурковат.
За это итальянец очень скоро даже полюбил меня и не стал перед дурковатым, малым, безопасным для него человеком скрывать свои секреты так тщательно, как перед другими.
Через две недели я уже знал, как делаются многие вещи.
Хозяин звал меня то клей подержать, то мешать смесь, и таким образом я проник в его «Святая-Святых» и вскоре узнал все маленькие, но очень важные в этом деле, секреты.
Они в этом деле действительно очень важны; например, когда растворяешь гипс, надо знать, сколько капель лимонного сока надо добавить, чтобы гипс не пузырился и изделия выходили чистыми; в противном случае, на тонких оконечностях статуэток – вроде носа, ушей и других – могут получаться уродливые пустоты.
Также важно знать пропорции клея, желатина и глицерина, из которых делаются формы; немного чего-либо больше или меньше, и получается уже не то, и т. д.
Владение одними только приемами, без знания этих секретов, не дало бы возможности получить хорошие изделия.