И вот Елов, достав где-то старую одежду английского офицера, переоделся и пошел туда, где стоял пост этих войск, выдавая себя за англичанина из Индии, попавшего сюда на охоту за туркестанскими тиграми, и сумел так завлечь их внимание своими английскими рассказами, что мы успели без помехи этих английских войск, не торопясь провести с того берега то, что хотели.
Елов, кроме всего, что он делал, еще усиленно учился; но он не поступил, как собирался, вольноопределяющимся, а поехал в Москву, где блестяще выдержал экзамен в Лазаревский Институт и через несколько лет выдержал при университете, кажется Казанском, экзамен на звание филолога.
Как у Погосьяна было своеобразное понятие о физической работе, так и у Елова был очень оригинальный взгляд на мозговую работу. Он говорил:
– Все равно наша мысль работает день и ночь. Чем позволять ей думать о «шапке-невидимке» или о «богатствах-Аладдина», лучше пусть мы будем заняты чем-нибудь полезным. На давание направления мысли, конечно, идет некоторая энергия, но этой энергии пойдет за сутки не больше того, сколько у нас расходуется на переваривание одного завтрака. Поэтому я решил изучать языки, чтобы не только не допускать самую мысль дармоедничать, но и не позволять ей своими идиотскими мечтаниями и ребяческими фантазиями мешать другим моим функциям. А знание языков само по себе, может быть, когда-нибудь и пригодится.
Этот мой друг юности еще жив и здоров и в полном благополучии проживает в одном из городов северной Америки.
Во время мировой войны он был в России и большей частью проживал в Москве.
Русская революция застала его где-то в Сибири, куда он ездил проверять один из многочисленных своих книжных и писчебумажных складов.
Во время революции он вынес очень много неприятностей, и она также смела с лица земли все его богатства.
Только три года тому назад его племянник, доктор Елов, приехав из Америки, уговорил его переселиться туда.
Князь Юрий Любоведский
Замечательным, из ряда вон выходящим человеком был также и князь Юрий Любоведский, родом из России.
Он был намного старше меня и в течение почти сорока лет был моим как бы старшим товарищем и близким другом.
Отдаленной, косвенной причиной того, что мы с ним встретились на жизненном пути и сочетались тесными узами многолетней дружбы, послужило то событие, что семейной жизни его суждено было внезапно трагически оборваться.
Еще в молодости, когда князь был гвардейским офицером, он сильно полюбил очень красивую и схожую с ним по характеру молодую девушку и женился на ней.
Они жили в Москве, на Садовой, в собственном доме князя.
Во время родов первым ребенком княгиня умерла, и князь с горя, ища забвения, сначала заинтересовался спиритизмом, надеясь войти в общение с духом своей любимой покойной жены, а затем, незаметно для самого себя, все более и более стал увлекаться изучением оккультных наук и исканием смысла жизни вообще.
Он до того погрузился во все это, что совершенно изменил весь прежний распорядок своей жизни: никого не принимал, нигде не бывал и, запершись у себя в библиотеке, беспрерывно занимался захватившими его вопросами, касавшимися области оккультизма.
И вот однажды, когда он был этим особенно занят, его затворничество нарушил пришедший к нему какой-то неизвестный старик, которого князь, к удивлению всего дома, немедленно принял и, запершись в библиотеке, долго с ним беседовал.
После этого визита князь очень скоро уехал из Москвы и с тех пор почти всю последующую свою жизнь провел в Африке, Индии, Афганистане и Персии.
В Россию он приезжал очень редко, только по необходимости, и то на короткое время.
Князь вначале был очень богатым человеком и все свое богатство тратил на «искания», организовывая специальные экспедиции на места, где он думал найти ответы на заинтересовавшие его вопросы; он подолгу жил в разных соответствующих монастырях и встречался со многими людьми, имевшими тот же интерес, что и он.
Я его, уже в зрелом возрасте, в первый раз встретил, когда сам был еще молодым человеком, и с тех пор до самой его смерти мы постоянно поддерживали между собой контакт.
Эта встреча произошла в Египте, у пирамид, вскоре после того, как я расстался с Погосьяном.
Я только вернулся из Иерусалима, где деньги на жизнь зарабатывал тем, что показывал приезжим, главным образом русским, достопримечательности Иерусалима и давал соответствующие объяснения – словом, был профессиональным проводником.
Вскоре после моего возвращения в Египет я решил и здесь заняться тем же. Языки арабский, греческий и необходимый тогда для европейцев итальянский я знал хорошо и в несколько дней усвоил все, что требовалось знать проводникам, и стал вместе с пройдохами-арабчонками заниматься опутыванием наивных туристов.
Так как в таком деле я был, как говорится, «насобачен», к тому же нельзя сказать, чтобы и на этот раз в карманах было «густо», то уже через несколько дней я стал, в целях заработка и более успешного выполнения задуманного мною, опять проводником.
Вот в это время однажды взял меня в проводники один русский – как после оказалось, профессор археологии Скрыдлов.
Когда мы с ним шли от Сфинкса к пирамиде Хеопса, его окликнул проходивший господин с еле просвечивающей сединой, который назвал моего патрона гробокопателем и, радуясь встрече, стал расспрашивать о его здоровье.
Они между собой говорили по-русски, а мой патрон со мной – на ломаном итальянском языке, не зная, что я говорю по-русски.
Они сели у подошвы пирамиды, и я неподалеку от них сел так, что слышал ясно все, что они говорили, и стал жевать свой чурек.
Подошедший господин, оказавшийся князем, спросил между прочим профессора:
– Неужели вы все еще продолжаете беспокоить прах давно умерших людей и собираете никому не нужную дрянь, когда-то какими-то народами применявшуюся для их дурацкой жизни?
– Что же делать?! – ответил профессор. – Это все же, по крайней мере, что-то реальное, видимое, а не такое эфемерное, чему вы посвятили вашу жизнь, которою вы могли бы пользоваться во всю, как человек полный здоровья и богатый.
Вы ищете какую-то истину, выдуманную когда-то каким-то сумасшедшим бездельником, а то, что я делаю – если и не дает ничего для удовлетворения любопытства, по крайней мере, если захочешь, дает карману.
В этом духе они говорили долго, пока мой патрон не пожелал пойти к другим пирамидам и попрощался с князем до скорой встречи в старых Фивах.
Надо сказать, что я тогда все свободное время ходил как угорелый по этим местам со своей картой старого Египта, в надежде благо даря ей найти объяснение Сфинкса и других памятников старины.
И вот, спустя несколько дней после встречи профессора с князем, я как-то раз, задумавшись, с раскрытой картой в руках сидел у подошвы одной из пирамид.
Вдруг я почувствовал, что кто-то стоит надо мной.
Я поспешно сложил свою карту и обернулся. Это был тот господин, который окликнул тогда моего патрона, профессора Скрыдлова, у пирамиды Хеопса.
Он, бледный и в сильном волнении, спросил меня на итальянском языке, откуда у меня эта карта.
По его виду и проявленному интересу к карте, я сразу заподозрил, что это, должно быть, тот самый князь, про которого говорил армянский священник, у которого я тайком скопировал эту карту, и я, не отвечая на вопрос, в свою очередь спросил его на русском языке, не тот ли он человек, который у такого-то священника хотел купить карту.
Он ответил:
– Да, я тот самый. – И сел рядом со мною.
Тогда я рассказал ему, кто я и как попала ко мне эта карта, и почему я уже знал о его существовании.
Постепенно мы разговорились.
После того, как он совершенно успокоился, он предложил мне отправиться к нему на квартиру в Каир, чтобы там спокойно продолжать наш разговор.
С этих пор между нами, ввиду общих интересов, и установилась настоящая связь, и мы стали часто встречаться, а наша переписка никогда не прекращалась и продолжалась в течение почти тридцати пяти лет.
За время нашего знакомства мы неоднократно вместе путешествовали; были в Индии, Тибете и в разных местностях Средней Азии.
В предпоследний раз мы встретились в Константинополе, где он имел собственный дом на Пере, недалеко от Русского Посольства, и где он временами проживал подолгу.
Эта встреча произошла при следующих обстоятельствах:
Я возвращался из Мекки в компании бухарских дервишей, с которыми там познакомился, и еще с несколькими сартами-богомольцами, ехавшими домой.
Я хотел через Константинополь доехать Тифлиса, заехать в Александрополь и, повидавшись с родными, потом вместе с дервишами ехать тоже в Бухару.
Но мои планы, благодаря случайной встрече с князем, изменились.
Дело было так:
Приехав в Константинополь, я узнал, что наш пароход простоит там шесть-семь дней. Это было для меня досадное известие: ждать неделю, околачиваясь без дела, было удовольствие не из очень приятных.
Поэтому я решил использовать это время, поехать в Бруссу к своему знакомому дервишу и, кстати, посмотреть на знаменитую Зеленую Мечеть.
Сойдя на берег в Галате, я решил зайти в дом князя, чтобы умыться там и почиститься и заодно повидать симпатичную для меня Марьям Баджи, старую армянку – экономку князя.
Согласно последним письмам, князь должен был быть уже на Цейлоне, но, к моему удивлению, он оказался не только в Константинополе, но и дома.
Как я уже говорил, мы с князем часто переписывались, но не видел я его уже два года, поэтому встреча была для обоих радостным сюрпризом.
Моя поездка в Бруссу отпала. Также пришлось изменить мой план поехать прямо на Кавказ, ввиду просьбы князя проводить в Россию некую девицу, из-за которой не состоялась также и его поездка на Цейлон.
Сходив в тот же день в баню и приведя себя в порядок, я вечером ужинал с князем и он говорил мне о себе; между прочим, с большим возбуждением и очень картинно, рассказал житейскую историю с той девицей, которую я согласился сопровождать в Россию.