Они, как после выяснилось, тоже подумали и вполне были уверены, что он умер.
Нас, представлявших собою как бы самой жизнью загипнотизированную группу, случайно вывел из состояния оцепенения Керенский; у него, как он сам после объяснил, от долгого нахождения в неудобной позе, когда он смотрел на Карпенко, вдруг сильно разболелась мозоль, и он, чтобы переменить позу, подался немного вперед и при этом ясно заметил равномерное движение края тужурки Карпенко, что его безотчетно заставило подползти ближе к нему и удостовериться, что последний дышит.
И вот, когда он, заметив это, почти с криком объявил нам об этом, мы все пришли в себя и тоже поползли к нему, и, убедившись сами в правоте Керенского, мы, за минуту до этого находившиеся в полном безмолвии и как бы парализованные во всех своих проявлениях, сразу оживились и тут же в канаве, вокруг бездвижного Карпенко, перебивая друг друга, стали рассуждать, что нам делать, а потом вдруг, без всякого предварительного соглашения и в то же время как будто заранее сговорившись, положили Карпенко на наши скрещенные руки и понесли его по направлению в берегу Карс-чая.
Придя туда, мы остановились на развалинах бывшего кирпичного завода, после чего, сделав первым долгом с большой торопливостью из наших верхних одежд ложе и положив на него Карпенко, мы приступили к осмотру его раны. Оказалось, что шрапнелью была задета только одна нога, и в неопасном месте.
Так как Карпенко продолжал оставаться без памяти и никто не знал, что нужно делать, двое из нас побежали в город к одному знакомому фельдшеру, тоже состоявшему певчим крепостного собора, а остальные в это время промыли и кое-как перевязали его рану.
Вскоре подъехал фаэтон с фельдшером. Мы ему дали объяснение, что собирали медь, не зная, что будет стрельба, и вот случилось такое несчастье.
Осмотрев рану, он сказал, что она неопасная и что обморок произошел от потери крови.
Когда раненому дали понюхать нашатырный спирт, он сразу пришел в себя.
Мы конечно просили фельдшера никому не говорить о причине ранения, так как из-за этого могли произойти большие неприятности ввиду строгого запрета ходить на стрельбище.
С того момента как Карпенко, еще в развалинах кирпичного завода, придя в себя и начав смотреть на лица присутствующих, остановил свой взгляд на мне дольше, чем на других, и улыбнулся, во мне что-то произошло, и я, испытывая сильные угрызения совести и жалость, начал чувствовать в отношении его то же самое, что к родному брату или сестре.
Привезя раненого домой, мы объяснили его домашним, что ходили на рыбную ловлю, и когда проходили одним ущельем, то со скалы сорвался камень и, задев его, поранил ему ногу.
Родители его поверили нашей выдумке, и я испросил разрешение у них ухаживать за ним и все ночи, пока он лежал больным, проводил у его постели.
Вот тогда-то, в эти дни, когда Карпенко, будучи еще слабым, лежал в постели, а я исполнял обязанности брата милосердия и мы разговаривали о всякой всячине, и произошло упомянутое наше первое внутреннее сближение.
Что касается любви к нашей «даме», из-за которой произошло все это, то как у меня, так и у него это чувство сразу испарилось.
Родители Карпенко вскоре после его окончательного выздоровления увезли его в Россию, где он в одном из городов сдал экзамен и был определен в какое-то специальное учебное заведение.
Несколько лет я его не видел, но всегда в день моих именин и рождения я аккуратно получал от него длиннейшие письма, в которых он обыкновенно раньше всего подробно описывал свою внутреннюю и внешнюю жизнь, а потом запрашивал мое мнение по целому ряду интересующих его вопросов, преимущественно на религиозные темы.
Первое его серьезное увлечение нашими общими идеями произошло через семь лет после описанной дуэли.
Раз летом, когда Карпенко проезжал на почтовом омнибусе через Александрополь в Карс на каникулы – тогда там еще не существовало железнодорожного сообщения, – он, узнав, что я в данное время нахожусь в Александрополе, сделал остановку, чтобы повидаться со мной.
В это лето я приехал в Александрополь специально для того, чтобы там в уединении и без помехи произвести практические опыты в области особенно интересовавших меня в то время вопросов, касающихся законов воздействия вибраций звука на разные типности людей и другие формы жизни на земле.
В тот же день, как он приехал, я, пообедав с ним и поговорив немного, предложил ему пойти со мной в нашу большую конюшню, превращенную мною в своеобразную лабораторию, куда я имел обыкновение забираться сразу же после обеда.
Наблюдая за всем тем, что я там делал, он так заинтересовался этим, что, не откладывая, в тот же день уехал в Карс повидать своих родителей, а на третий день уже был опять у меня.
Возвратившись, он прожил у меня почти все лето, изредка только уезжая на день, на два в Карс к своим родным.
В конце лета ко мне в Александрополь приехало несколько членов нашей, недавно до этого сорганизовавшейся группы «искателей-истины» с целью отправиться отсюда на раскопки развалин Ани – древней столицы Армении.
В эту экспедицию впервые с нами попал также и Карпенко, и именно тогда-то он, имея в течение нескольких недель общение с разными членами этой группы, постепенно втянулся в круг интересовавших нас вопросов.
По окончании этой экспедиции он вернулся в Россию и вскоре стал дипломированным горным инженером.
После этой первой нашей совместной экскурсии я не видел Карпенко в течение трех лет, но все это время мы не теряли общения друг с другом благодаря непрекращавшейся переписке.
За это время Карпенко переписывался также и со многими другими членами «искателей-истины», с которыми он познакомился и сошелся во время первого путешествия с нами.
По прошествии этих трех лет он, будучи уже инженером, окончательно вошел как равноправный член в это наше своеобразное общество и с этого времени совершил со мною и другими нашими приятелями несколько серьезных путешествий по Азии и по Африке.
Упомянутый мною случай, послуживший причиной его преждевременной смерти, произошел во время одного нашего большого путешествия, во время которого мы намеревались от Памира пересечь Гималаи и попасть в Индию.
Приведшие к этому печальному случаю одни из других вытекавшие события начались с того, что, двигаясь от Памира в направлении северо-западных склонов Гималаев, при переходе через один трудно преодолимый перевал произошел большой оползень снега, и мы все очутились под снегом.
Все, за исключением двух из нас, с большими трудностями сами высвободились из-под снега, а эти двое, хотя их и откопали с большой поспешностью, оказались уже мертвыми.
Один из них был доктор, барон Ф. – страстный оккультист, другой – наш проводник Каракир-Хайну.
Таким образом, при этом несчастье мы не только потеряли хорошего общего друга в лице барона Ф., но также лишились хорошо знавшего эту местность проводника.
Между прочим надо сказать, что весь район между горами Гиндукуша и большой цепью Гималаев, где произошло сказанное несчастье, вообще представляет из себя, в смысле последовательности «чередующихся-и-пересекающихся-ущелий», самый перепутанный из всех образованных на поверхности нашей планеты подобных катаклизмических результатов, по которым мне приходилось скитаться.
Эта местность как будто нарочно Высшими Силами перепутана и запутана так, чтобы никто из людей не смел проникнуть в нее.
После несчастья, во время которого мы лишились нашего проводника, считавшегося даже среди своих самым лучшим знатоком всех углов и закоулков этих местностей, мы несколько дней бродили, ища возможности выбраться из этой неприветливой местности.
«Неужели у них не было географических карт и компасов?» – наверно подумает каждый читатель.
Как не было! Их было у нас даже больше, чем полагалось, но если бы этих так называемых «географических-карт» для ненаселенных местностей вообще не существовало, то это было бы счастьем для всех настоящих путешественников.
«Географическая карта, – как-то сказал мой товарищ юности Елов, – именуется на каком-то языке словом „хорманупка”, что значит „мудрость”, а слово „мудрость” на этом же языке характеризуется так: „умственное-доказательство-о-том-что-два-раза-два-равняется-семи-с-половиной-минус-три-с-хвостиком”».
Для того чтобы применение современных географических карт по сказанным местностям оказалось идеально полезным, по моему мнению, следовало бы ими пользоваться, придерживаясь смысла одного дошедшего до наших дней очень древнего поучительного изречения, гласящего: «Если-ты-хочешь-что-либо-сделать-удачно-то-спроси-совета-женщины-и-поступи-наоборот».
Так и с этими географическими картами: если вы хотите пойти по правильной дороге, посмотрите на них и пойдите в противоположную сторону, и вы можете почти всегда быть уверенным, что попадете именно туда, куда вам нужно.
Эти карты, пожалуй, хороши для тех современных людей, которые, не имея времени и возможности бывать где-либо, должны, сидя у себя в кабинете, писать разные книги о всяких путешествиях и приключениях. Для них эти карты очень хороши, потому что они, пользуясь ими, могут экономить свое время для лучшего фантазирования.
Может быть, для каких-нибудь местностей и существуют хорошие географические карты, но я, имевший в моей жизни много дела с ними, начиная от древнекитайских и кончая специальными военно-топографическими картами многих государств, подобных карт, когда я в них действительно нуждался, никогда не видел.
Некоторые из них еще могут иногда помочь путешественнику более или менее ориентироваться, да и то только в густонаселенных местах, а что касается ненаселенных местностей, т. е. там, где они всего больше необходимы, как, например, в данном случае в Центральной Азии, то, как я уже сказал, было бы даже лучше, если бы их вовсе не существовало.
В них действительность извращена до комизма.
От таких современных географических карт получается для настоящих путешественников много нежелательных и тягостных результатов.