Встречи с замечательными людьми — страница 47 из 64

Когда он направился в нашу сторону, старик опять что-то крикнул; медведь, смотря на всех сверкающими глазами, медленно подошел к старику и к ногам его бросил предмет, который он нес, повернулся обратно и исчез в кустах. Мы, в полном смысле этого слова, обалдели, и непроизвольно начавшаяся дрожь в нашем теле была настолько сильна, что, как говорится, не попадал «зуб-на-зуб».

Старик ласковым голосом объяснил нам, что этот медведь – его хороший приятель, который иногда ему приносит откуда-то «джунгару»[7]. Тот предмет, который медведь бросил к ногам старика, как раз была «джунгара».

Даже после успокоительных слов старика мы все еще не могли прийти в себя и в глубоком молчании смотрели друг на друга как бы умалишенными взглядами – такое множество вопросов просвечивалось в них.

Старик прервал наше оцепенение и сказал, тяжело поднимаясь с места, что так как сейчас подходящее время для его обычной прогулки, то если мы хотим, он с нами может пойти на ту балку, где растет кизил.

Сказав так, он, читая какую-то молитву, пошел первым, а мы все, в том числе и его ученики, последовали за ним.

Придя на балку, мы действительно увидели много кустов кизила и сейчас же все, с участием даже самого старика, приступили к рубке нужных нам деревьев, выбирая самые толстые.

Нарубив две хороших вязанки и таким образом покончив с этим делом, мы стали просить старика согласиться пойти с нами в наш лагерь, который находится уже недалеко, и там разрешить одному из наших товарищей, который имеет специальную машинку, сделать с ее помощью очень скоро его точный портрет.

Старик вначале отнекивался, но его ученики помогли нам уговорить его, и мы, взяв наши вязанки, пошли на берег той реченьки, где осталась работать вся наша компания.

Придя туда, мы на скорую руку объяснили нашим, в чем дело, и профессор Скрыдлов со своим фотографическим аппаратом снял старика и тут же начал проявлять.

Пока Скрыдлов проявлял снимки, мы все, собравшись вокруг старика, сели в тени инжира, в том числе и Витвицкая с подвязанной шеей от мучившей ее горной болезни, которою она заболела месяц тому назад и которая выражалась зобом.

Увидя ее повязку, старик спросил, в чем дело.

Мы ему объяснили, и он, подозвав ее к себе и внимательно осмотрев и ощупав со всех сторон опухоль, велел Витвицкой лечь на спину и начал разными способами массировать опухоль и при этом шептать какие-то слова.

Мы все были неописуемо поражены, когда после двадцатиминутного массажа опухоль у Витвицкой начала на глазах у всех определенно исчезать, а в течение еще двадцати минут от этой громадной опухоли решительно ничего не осталось.

В это время подошел профессор Скрыдлов, кончивший проявление и печатание фотографических карточек старика; он также был страшно удивлен и тут же, простершись перед стариком, стал с несвойственным ему смирением умолять избавить и его от вот уже несколько дней мучившего его припадка давно существующей у него болезни почек.

Старик задал несколько вопросов о некоторых подробностях его болезни и сейчас же куда-то послал одного из своих учеников, который вскоре принес корень одного распространенного там мелкого кустарника.

Дав этот корень профессору, старик сказал:

– Вам надо, взяв на одну часть этого корня две части коры инжира, который можно достать почти всюду, хорошо сварить все вместе и в течение двух месяцев через день пить по стакану, как чай, перед тем как ложиться спать.

После этого он и его ученики стали разглядывать принесенные профессором фотографические карточки старика, которыми особенно его ученики были в одинаковой степени и поражены, и восхищены.

Мы предложили старику закусить с нами свежей козлиной ковурмой с похандными лепешками[8], от чего он не отказался.

Разговаривая за едой, мы узнали, что старик был раньше «топ-баши» афганского Эмира, деда нынешнего, и что, когда ему было шестьдесят лет, он был ранен в одном восстании афганцев и белуджей против каких-то европейцев, после чего он вернулся на свою родину в Хорасан. Когда он совершенно оправился от ран, он не захотел больше возвращаться к своему посту, так как уже был в летах, и решил свое время и жизнь посвятить развитию души.

Сначала он имел общение с персидскими дервишами, потом, хотя и не долго, был баптистом, а после, вернувшись опять в Афганистан, поступил в один монастырь в окрестностях Кабула.

Когда он извлек из всего этого, что ему было нужно, и убедился, что люди ему больше не нужны, он стал искать уединенное место вдали от людей, и вот здесь он обрел такое место и теперь в обществе случайно встретившихся и пожелавших жить по его указаниям людей живет, ожидая своей смерти, так как ему уже девяносто восемь лет, а по теперешним временам редко кто переваливает за сто.

Перед уходом старика домой к нему обратился Елов, тоже с просьбой – не будет ли он так добр посоветовать что-либо для его глаз, так как вот уже несколько лет тому назад он заболел в Закаспийской области трахомой, и несмотря на всевозможное упорное лечение эта болезнь не прошла, а перешла в хроническую. «Хотя, правда, – прибавил он, – глаза не всегда сильно беспокоят меня, но по утрам они всегда залепляются выделениями, а перемена климата и песчаные ветра порядочно-таки мучительны».

Старик ему посоветовал натолочь очень мелко медный купорос и, моча слегка иголку в собственной слюне и обмакивая ее в этом толченом купоросе, ежедневно перед сном проводить ее между веками и делать это так в течение некоторого времени.

Когда, дав и Елову свой совет, старик встал и, сделав каждому из нас тот жест, который в тех местностях означает то же самое, что мы здесь называем «благословение», направился к месту своего жительства, мы все, даже наши собаки, пошли его провожать.

В то время, как мы по дороге продолжали разговаривать со стариком, Карпенко, не посоветовавшись ни с кем из нас, вдруг, обращаясь к нему на узбекском разговорном языке, сказал:

– Святой Отец! Раз мы волею судеб в такой необычайной обстановке столкнулись с вами, с человеком, в большом знании которого и в богатом опыте как в обычной жизни, так и в смысле подготовления себя для потустороннего бытия мы все без исключения уже убеждены без всякого сомнения, то, может быть, вы не откажете преподать нам совет, конечно, если это вообще возможно, как надо жить и каких идеалов придерживаться, чтобы в конце концов смочь жить согласно Высшим начертаниям и как достойно человеку.

Почтенный старик, прежде чем ответить что-либо на такой странный вопрос Карпенко, начал оглядываться кругом, как бы ища чего-то, и, видимо, найдя, сразу направился туда, а мы побрели за ним. То, что он искал глазами, было свалившееся дерево.

Подойдя к нему, он сел, и только когда и мы разместились, частью на этом же дереве, частью просто на земле, он, обращаясь к нам всем, не торопясь стал говорить.

Его ответ на заданный Карпенко вопрос вылился в длинную, интереснейшую и глубокую по своему значению как бы проповедь.

Сказанное тогда этим стариком ез-езунавуран тоже будет мною приведено, но только в третьей серии моих писаний, в специальной главе под названием: «Астральное-тело-человека-и-его-закономерные-потребности-и-возможности».

А сейчас я коснусь результатов врачевания этого почтенного старика, которые я проверил через несколько лет расспросами.

У Витвицкой с тех пор ни разу не повторялись ни боли, ни другие проявления той болезни, которою она заболела тогда. Профессор Скрыдлов не знал, как выразить благодарность этому старику, который избавил его, вероятно навсегда, от страданий, которыми он мучился в течение двенадцати лет. А что касается Елова, то у него уже через месяц не стало трахомы.

После этого, для всех нас знаменательного события мы оставались там еще три дня, за какое время сколотили плот и приготовили все остальное так, как нами было намечено.

На четвертый день рано утром этот импровизированный плот был спущен на речку, и мы, устроившись на нем, двинулись вниз по течению.

Наш оригинальный плот вначале не везде мог продвигаться сам по течению, и нам приходилось местами его толкать, а местами даже переносить на руках, но чем дальше, тем речка делалась полноводнее и плоту становилось легче самостоятельно двигаться, иногда даже он летел как угорелый, неся нас всех на себе.

Вначале нельзя сказать, чтобы мы были покойны за нашу целость, особенно когда плот проходил по узким местам и ударялся о скалы, но позже, когда мы убедились в его крепости и в целесообразности идеального изобретения инженера Самсунова, мы совсем успокоились и начали даже острить.

Это идеальное изобретение инженера Самсунова заключалось в том, что по его инициативе к этому плоту впереди и по бокам были прикреплены по два бурдюка, служившие как бы буферами в моменты столкновения со скалами.

На второй день плавания по реке у нас произошла перестрелка с какой-то шайкой людей, очевидно одного из племен, обитающих на берегах этой речки, и вот в этой перестрелке и был ранен Карпенко, а также и мой незаменимый друг, собака Филос.

Мой старый друг Филос, про которого я могу только повторить, что такого преданного друга у меня никогда больше не было, да и, наверно, как теперь я все больше и больше убеждаюсь, не будет, кончил свое существование от полученной раны через четыре месяца на моих руках, уже опять в Туркестане.

А Петр Карпенко через два года преждевременно умер в одном из городов Центральной России.

Мир праху этого необычайно душевного для своих товарищей человека!

Профессор Скрыдлов

С начальных годов моей ответственной жизни моим другом, по возрасту на много лет старше меня, сущностным другом, был профессор археологии Скрыдлов, без вести исчезнувший во время самого большого волнения умов в России.

С ним я впервые встретился именно тогда, как я уже писал в главе «Князь-Юрий-Любоведский», когда я был взят им в качестве проводника по окрестностям Каира.