Встречи с замечательными людьми — страница 56 из 64

Я так и сделал, обратился к хозяину, но, пока я торговался с ним, у меня в голове созрел другой план, и я купил у него не один корсет, как я предполагал, а все имевшиеся в магазине 65 старомодных корсетов по 20 копеек вместо обычной цены в 4–5 рублей, и вслед за этим я поторопился закупить корсеты во всех магазинах Асхабада, платя даже по более низкой цене, так как всякий с радостью уступал, чтобы хоть что-нибудь выручить из этого уже вышедшего из моды и совершенно ненужного товара.

Не ограничившись этим, я на другой же день отправил старика-еврея, отца двух служивших у меня мальчиков, по всем городам прилегающей Средне-Азиатской железной дороги с точной инструкцией закупать старомодные корсеты, сам же с плоскогубцами и ножницами сел фабриковать модные корсеты.

Делалось это очень просто: отмечалась карандашом линия, где требовалось срезать, а именно сверху больше и чуть-чуть снизу; затем по этой линии плоскогубцами ломались косточки и ножницами срезывалась материя, а дальше работавшие у меня девочки, во главе с Витвицкой, отпоров тесемки с отрезанных концов, снова обшивали ими укороченные корсеты. Оставалось только продеть половину прежнего шнура, и был готов для продажи корсет «миньон» по последней парижской моде. Таким образом фабриковалось штук 100 корсетов в день.

Самый комизм получался в том, что владельцы магазинов, узнав про метаморфозу своих так дешево проданных корсетов, принуждены были, ввиду большого спроса, скрипя зубами покупать их у меня обратно, но уже не по 10–15 копеек, а по цене три с половиной рубля за корсет.

Представьте себе: таким образом мною было куплено и продано корсетов в городах Красноводск, Кизил-Арват, Асхабад, Мерв, Чарджуй, Бухара, Самарканд и Ташкент более шести тысяч.

Такой успех, не имеющий никакого соотношения с масштабами предприятия, стал возможен не только благодаря невежеству и наивности этого местного, так сказать, «пестрого» населения или даже моей хорошо развитой находчивости и моей приспособляемости ко всякого рода ситуациям, но главным образом из-за моего безжалостного отношения к этим слабостям, присутствующим во мне как в каждом, которые, через повторение, образуют в человеке то, что называется ленью.


Интересно заметить, что в этот период произошел в функционизации моего общего наличия процесс, необъяснимый с точки зрения обыкновенной науки и повторявшийся в течение моей жизни неоднократно. Этот процесс заключался в урегулировании темпов входящей и выходящей энергии, которое позволяло мне почти не спать неделями или даже месяцами и в то же время проявлять деятельность, которая не только не уменьшалась, но наоборот, ее интенсивность даже увеличивалась.

В последний раз, когда это состояние повторилось, я был так заинтересован этим явлением, что оно стало для меня, т. е. для самосознательных частей моего наличия, вопросом, по значению равным определенным другим вопросам, которые зародились во мне задолго до этого и разрешение которых стало с того времени целью и смыслом моей жизни.

Я даже намереваюсь после разрешения вопросов, связанных с основной программой Института, и когда у меня снова будет возможность посвятить половину моего времени моим субъективным интересам, первым делом выяснить этот вопрос.

Эта пока еще непонятная особенность общей функционизации моего организма может быть очень ясно увидена в ситуации, которая существовала в описываемый мной период.

Почти в течение целого дня заказчики, одни словоохотливее других, тащили мне вещи для починки или возвращались, чтобы забрать починенное, и большая часть этого времени уходила на прием и выдачу вещей. В перерывах между посетителями мне едва хватало времени, даже в спешке, на покупку нужных частей и различных материалов, и работать приходилось главным образом ночью.

В течение всего периода существования мастерской мне приходилось разделять мое время следующим образом: день для посетителей и ночь для работы.

Должен сказать, что в этой работе мне много помогала Витвицкая, очень скоро наспециализировавшись на обтяжке зонтиков, переделке корсетов, на дамских шляпах и особенно на искусственных цветах, и два мальчика-еврея, из которых один, постарше, был занят чистой подготовкой для гальванизирования металлических вещей и полировкой их после, а другой, младший, был на побегушках и главным образом разводил и раздувал огонь в горне.

Напоследок у меня были и очень помогали шесть учениц из местных патриархальных семей, чьи родители, желая дать им «полное-воспитание», послали их в мою универсальную мастерскую учиться изящным рукоделиям.

Словом, вначале нас было четверо, но впечатление со стороны по количеству выполнявшейся работы было такое, что там, в задней половине магазина, работают несколько десятков мастеров разных специальностей.

Над дверью, ведущей в заднее помещение, конечно, висела надпись, гласившая, что посторонним вход строго воспрещен.

В Асхабаде мастерская просуществовала три с половиной месяца, и за это время я заработал около 7500 рублей. Знаете, что тогда значила такая сумма?

Для сравнения надо вспомнить, что жалованье среднего российского чиновника составляло 33 рубля 33 копейки в месяц, и с такой суммой ухитрялся жить не только одинокий, но и имеющий семью, иногда с кучей детей, а жалованье офицеров первых чинов в 45–50 рублей считалось большими деньгами, и мечтой каждого молодого человека было достигнуть такого жалованья.

Мясо тогда стоило 6 копеек фунт, хлеб 2–3 копейки, хороший виноград 2 копейки, а в рубле – 100 копеек.

7500 рублей – это уже считалось настоящим богатством.

За время существования мастерской встречалось много случаев, когда можно было больше нажить на каком-нибудь постороннем деле. Но так как в пари входило, между прочим, условие не зарабатывать денег не чем иным, как делами, относящимися к ремеслам, и теми маленькими коммерческими комбинациями, которые случайно и неизбежно будут с ними связаны, то я ни разу не поддался такому искушению.

Пари было давно выиграно уже в Асхабаде, и заработано в четыре раза больше условленного, но я думал продолжать это дело, но уже в другом городе.

Здесь почти все было уже ликвидировано, Витвицкая уехала к сестре, и я собирался уехать через три дня в Мерв.

Все, что я вам уже рассказал, будет, я думаю, достаточно, чтобы составить идею о том, что я хотел сделать для вас понятным этой историей, а именно, что эта специфическая черта общей психики человека, которая является идеалом для вас, американцев, и которую вы зовете «коммерческая-жилка», может даже существовать и может быть более высоко развита – вместе с другими жилками, которых у вас, американцев, нет – среди народностей, живущих на других материках.

Тем не менее, чтобы дать вам полную картину моей деятельности в этот период, не мешает рассказать еще одну коммерческую комбинацию, которую я осуществил перед самым отъездом из Асхабада.

Надо сказать, что вскоре после открытия мастерской я также объявил, что покупаю всякие старые вещи.

Сделал я это по двум причинам. Первая – то, что очень часто при починках требовалось заменить какую-нибудь часть новой. Вначале я для этого находил запасную часть на складах или покупал на толкучке испорченные вещи и частями их пользовался для замены. Но очень скоро я все мне нужное на складах перекупил, а на толкучке тоже не стало ничего нужного, и я решил прибегнуть к такому объявлению. Второе – можно было надеяться, как и случалось часто, что среди вещей, которые приносили или приглашали купить на дому, попадется что-нибудь редкое и ценное.

Словом, я был тогда также и старьевщиком.

И вот, в один из последних дней перед моим отъездом встречает меня на базаре один грузин, подрядчик по доставке провианта войскам (я знавал его еще с Тифлиса, где он раньше держал буфет на одной из станций Закавказской железной дороги), и предлагает мне купить у него несколько старых железных кроватей, которых было у него в избытке.

Вечером я зашел к нему. Мы спустились в подвал, чтобы посмотреть сложенные там кровати, но там стоял такой ужасный запах, что невозможно было долго оставаться, и, кое-как осмотрев их, я почти выбежал оттуда, и уже на улице мы переговорили о цене. Тут же я узнал, что запах шел от находившихся там селедок, двадцать бочек которых он как-то случайно купил в Астрахани для поставки офицерским собраниям; при сдаче первых же двух бочек местному собранию артельщик при вскрытии их нашел селедки испорченными и забраковал их, и подрядчик, боясь испортить свою установившуюся репутацию, не захотел предлагать их дальше, а привез домой, поставил в погреб и почти забыл о них. Простояв там три месяца, они, очевидно, окончательно испортились, и только теперь, когда весь дом ими пропах, он волей-неволей собрался как раз завтра их выбросить.

Его огорчало то, что мало того, что он на них уже потерял, надо еще заплатить, чтобы их поскорее вывезли на свалку, а то де, чего доброго, санитарная комиссия узнает, придет да еще оштрафует.

Пока он рассказывал, у меня по привычке, образовавшейся за это время, начала работать мысль, нельзя ли путем какой-нибудь комбинации из этого дела извлечь выгоду.

Я стал рассуждать сам с собой так: «У него двадцать бочек испорченных селедок, которые нужно выбросить вместе с бочками, но самые бочки, пустые, стоят по меньшей мере рубль штука. Вот только если бы найти способ опорожнить их даром, а то ведь заплатить за вывоз будет стоить почти столько же».

И вдруг меня осенило: ведь наверное селедки, тем более испорченные, годятся на удобрение. Я подумал, что легко могу найти огородника, который с удовольствием возьмет их даром, с тем чтобы, опорожнив и выполоскав, доставить бочки ко мне в мастерскую. Обкурив их, я сейчас их продам, так как бочки в большом спросе, и таким образом в течение получаса я заработаю по крайней мере рублей двадцать, и никому от этого не будет вреда, кроме пользы; даже грузин, который уже потерял на товаре, теперь, по крайней мере, сэкономит на вывозе.