Но при выезде из Батума, несмотря на то что имелись все оправдательные документы на уплату всех пошлин и налогов, так называемый Грузинский Особый Отряд, придравшись незаконным мошенническим образом, отобрал у моих людей, предположительно на время, почти все ковры, которые они везли.
Пока мы потом из Константинополя принимали меры к возврату ковров, Батум был занят большевиками, а тот мошеннический отряд со своими главарями разбежался, и о коврах не стало ни слуху ни духу. Из двадцати этой участи избегли только два ковра, провезенные одним из членов Института, финляндским подданным, в дипломатическом чемодане, врученном ему Финляндским консульством.
Таким образом, по приезде в Константинополь я оказался почти в таком же положении, как по приезде в Тифлис.
Я имел в своем распоряжении только два бриллиантика и два упомянутых коврика.
Если их продать, даже по хорошей цене, со столькими людьми денег хватило бы на очень короткое время, и, кроме того, почти вся наша одежда была обношена, так как в Тифлисе, когда мы там жили, ничего нельзя было достать, а ходить, в чем мы были, здесь в Константинополе, где жизнь была более или менее нормальной, было невозможно.
Но мне повезло, я сразу напал на несколько удачных дел.
В числе этих дел была перепродажа в компании с одним приятелем, моим земляком, большой партии икры.
Затем я принял участие в продаже одного парохода, и финансы опять поправились.
Пока еще в Тифлисе, я окончательно отказался от мысли создания фундаментального места моей деятельности в России, но не знал еще хорошо условий и уклада жизни в Европе, чтобы решить, в какой стране обосноваться. Тем не менее, поразмыслив, Германия, по своему центральному положению и культурному уровню, о котором я столько слышал, казалась мне страной наиболее подходящей для обоснования.
Но, задержавшись в Константинополе из-за вечного денежного вопроса, такого болезненного для всех, у кого нет дяди в Америке, мне пришлось еще в течение нескольких месяцев заниматься там всякого рода делами, чтобы иметь достаточно денег для отъезда.
Тем временем, для продолжения «работы» учеников, приехавших со мной, я нанял в квартале Пера, где проживают почти все европейцы, единственное большое помещение, которое я мог найти, и в любое свободное от дел время руководил классами движений, которые начались в Тифлисе, устраивая каждую субботу публичные демонстрации, чтобы ученики привыкли не стесняться в присутствии посторонних.
Местные турки и греки, которые собирались в большом количестве смотреть эти демонстрации, проявили огромный интерес к движениям и к музыке, которую я сочинил специально для них, а также к различной деятельности, которой занимались мои ученики в подготовке будущей работы Института в Германии, и число поступавших ко мне просьб присоединиться к работе не переставало расти. В то же время всеобщая ситуация в Европе оставалась нестабильной, взаимное недоверие между правительствами сделало получение виз за границу очень сложным, курс валют сильно колебался день ото дня, и все мои проекты находились под угрозой.
Поэтому я решил расширить поле моей деятельности в Константинополе и организовать публичные лекции, чтобы осветить различные аспекты моих основных идей, а также открыть курсы, посвященные изучению трех областей человеческого проявления, а именно: движений, музыки и живописи – в их связи с объективной наукой.
Таким образом, я опять с головой погрузился в горячую работу, продолжая зарабатывать деньги любым возможным способом в Константинополе, а также в Кадикее на противоположном берегу Босфора, который я пересекал почти каждый день. Все оставшееся время я посвящал организованным мною классам, в которых теперь участвовало много новых учеников, так что единственные свободные моменты для составления плана серии лекций, которые должны были читаться специально подготовленными учениками, я находил во время поездок туда и обратно на пароме либо в трамвае.
В такой лихорадочной деятельности я прожил около года, пока не пришли долгожданные визы, к которому времени хроническая дыра в моем кармане, от постоянного потока через него денег, наконец начала как бы заделываться и что-то даже начало собираться в складках.
Так как в это время мудрствования Младотурков начинали приобретать специфический запах, я решил – не дожидаясь разных прелестей, которые не замедлили бы проявиться в связи с этими мудрствованиями – как можно скорее убраться со своими людьми, чтобы спасти наши шкуры, и, быстро переведя мои классы в Кадыкей и поставив во главе некоторых из самых подготовленных моих новых учеников, я уехал в Германию.
Приехав в Берлин и устроив в различных отелях всех людей, которые путешествовали со мной, я снял в районе под названием Шмаргендорф большой зал, чтобы продолжать прерванную работу, и затем начал немедленно путешествовать по Германии, разъезжая по разным местам, где различные знакомые нашли подходящие здания для Института.
Посмотрев некоторые из них, я в конце концов остановил свой выбор на здании Геллерау, что под Дрезденом, специально построенном и оборудованном с размахом для нового культурного движения, о котором в последнее время много говорилось, под названием «система-Далькроза».
Найдя это помещение и его оборудование более или менее подходящими для основания и дальнейшего развития главного отделения Института, я решил приобрести его в собственность, но, пока я вел переговоры с владельцем, получил предложение от группы англичан, интересующихся моими идеями, открыть основной Институт в Лондоне, причем они брали на себя расходы и хлопоты по организации.
Ввиду нестабильной финансовой ситуации, вызванной продолжавшимся кризисом во всех странах, которая затронула как меня самого, так и тех, с кем я имел дело, соблазнившись этим предложением, я поехал в Лондон, чтобы на месте познакомиться ближе с положением дел в этой стране.
Так как общий ход работы в Берлине под моим руководством имел для меня большое значение и любое длительное отсутствие было для него вредным, а я не мог разрешить все вопросы, связанные с английским предложением, за короткое время, я решил путешествовать в Лондон каждые две или три недели на несколько дней, и каждый раз я ехал другим путем, чтобы познакомиться с другими европейскими странами.
На основании сделанных мною во время этих путешествий наблюдений я пришел к определенному выводу, что наилучшим местом для моих целей будет не Германия и не Англия, а Франция.
Франция произвела на меня впечатление страны, которая в то время была политически и экономически более стабильной, чем другие, и хотя ее географическое положение было менее центрально, чем Германия, все же ее столица, Париж, считалась «столицей-мира», и таким образом Франция казалась как бы перекрестком всех рас и национальностей на земле, следовательно, в моих глазах она представлялась наиболее подходящим местом для распространения моих идей.
В этом смысле Англия, с ее островным положением, не дала бы основному Институту никакой будущности, и он принял бы специфический характер узкого местного учреждения.
Потому, в одну из моих поездок в Лондон, окончательно отказавшись от основания там центра Института, я все же решил послать туда специально подготовленных инструкторов и нескольких учеников, которых они там брали на содержание, пока не откроется английское отделение основного Института.
Словом, в момент приезда во Францию, что было летом 1922-го – да, за покрытием всех расходов по переезду я имел 100 000 франков.
Устроив в Париже временное общежитие для учеников и наняв для занятий временное помещение (школу Далькроза), я стал искать возможности и место для Института.
После долгих поисков, из многочисленных, найденных под Парижем поместий самым подходящим оказалось имение Ле Приорэ, недалеко от знаменитого замка в Фонтенбло под Парижем.
Но владелица, которая унаследовала имение от одного известного адвоката, не соглашалась сдать его в аренду, желая как можно быстрее продать из-за огромных расходов на содержание, и уже в то время имея несколько покупателей, она затягивала переговоры, проявляя себя согласно тенденции, которую современные метеорологи сформулировали бы как «то-ли-дождик-то-ли-снег-то-ли-будет-то-ли-нет». С моей стороны, как вы прекрасно понимаете, плачевное состояние моих финансов не давало мне возможности купить.
После многих хлопот и долгих переговоров она, наконец, согласилась отложить продажу имения на год, с тем чтобы в течение времени я смог купить, а пока я арендовал его за 65 000 франков в год, с условием, что если я в течение полугода не куплю, она после этого срока может продать имение в сторонние руки, и я буду обязан освободить его немедленно.
Арендовав, я сейчас же с пятьюдесятью учениками въехал в имение. Это было 1 октября 1922 года. С этого момента и началась для меня, в специфически европейских, совершенно мне незнакомых условиях, самая сумасшедшая пора моей жизни.
Когда я прошел через ворота Приорэ, это было, как будто сразу за старым швейцаром меня приветствовала «Госпожа-Серьезная-Проблема». Жизнь в Париже в течение трех месяцев со стольким числом людей и платеж за аренду имения поглотили все имевшиеся у меня 100 000 франков.
Не имея франка в кармане, надо было содержать учеников, а главное – сразу затратить массу денег на устройство и приобретение необходимого для размещения такого количества людей, тем более что число учеников еще увеличилось понаехавшими из Лондона, благодаря несостоявшемуся открытию отделения там. Ни обстановка, ни хозяйство имения не были рассчитаны на такое число живущих.
Мое положение особенно затруднялось тем, что, приехав в Париж, я не говорил ни на одном из западноевропейских языков.
Еще выехав из Батума, я несколько беспокоился насчет языков, но в Константинополе беспокойство мое оказалось напрасным, так как языки, бывшие там в ходу: и турецкий, и армянский, и греческий, – я знал хорошо, но с Берлина уже начались затруднения, а тут в Париже, поставленный в необходимость добывать средства для покрытия колоссальных расходов, я более чем когда-либо ощутил свою зависимость от незнания европейских языков и в то же время не имел ни одной минуты, чтобы заняться их изучением.