Моторист Володя дернул за пусковой шнур — и на всю курью затарахтел маломощный двигатель.
— До Светлого Родника доберемся, там у меня свояк. Заночуем! — говорит Володя.
Не быстро плывет тяжело нагруженная лодка против течения. Речные пейзажи медленно сменяются перед нашими глазами. Бесконечные лесные берета. Пьянящий воздух лесов усыпляет моего помощника Валерия: он всю дорогу клюет носом. Да и меня, признаться, тянет в сон, но я креплюсь: хочу заснять пейзажи Верхней Печоры.
На реке не видно плывущих бревен: здесь нет леспромхозов. Правая сторона реки — заповедная, на левой не заметно порубок.
Невысокие лесные берега. Бесконечный тихий лес на них. Кажется, ничто не говорит о приближении к Уралу. Но вот вдали за лесом мелькнул высокий берег с домиками.
— Усть-Унья! — кричит сквозь гул мотора Володя.
Деревня красиво расположена на возвышенном косогоре. Кругом на склонах — лысины полей. Селение старинное: среди белых новеньких домов видны ветхие избы и громадные, кондовые. Печора перед деревней сильно сужается на крутом повороте, и навстречу нам выбегает небольшая речушка. Это Унья. Мы плывем в ее устье.
Сначала тянется неприглядная узкая речка, много мелей, перекатов. Мотор часто глохнет из-за срыва шпонки, крепящей винт с валом. По недовольному лицу моториста можно прочесть: «Неужели все время так плыть?»
Но мне радостно: началось наше путешествие по Унье! Перекат за перекатом — все выше к манящей неизвестности, скрытой где-то там, в далеких верховьях.
Вечером подплыли к деревне с поэтическим названием Светлый Родник. Эта деревушка показалась нам еще более привлекательной и живописной, чем Усть-Унья. Высокие лесистые горы с полями над крохотным селением раздались ущельем, обрамленным небольшими белыми скалами. Оттуда вытекает ручей Светлый Родник, давший название уютной деревне.
На многих домиках — печать далекой старины. Деревянная кружевная резьба на окнах. На крышах — коньки с птичьими головами. Рядом с избами лабазы: сказочные теремки на высоких сваях — чамьи. Деревенька кажется забытой и затерянной в глухих приуральских лесах.
— Переночуем здесь или поплывем дальше? — спрашивает моторист.
— Конечно, переночуем, — спешу заявить я, мечтая завтра поснимать деревеньку.
Володя ведет нас к своим родственникам. Именно в тот дом, который, кажется, наиболее сохранил старинную архитектуру. Во дворе амбарчик на четырех сваях. На крыше дома — деревянная голова глухаря. Окна — в кружевах, вырезанных по дереву.
Хозяева этого терема — Афанасий Корнилович и Анфиса Алексеевна Собянины. Они оказывают нам щедрое русское гостеприимство.
Давно я заметил, что жители таких тихих отдаленных углов отличаются спокойным нравам, приятной простотой и добрым сердцем. Незнакомца они встречают так, как будто уже виделись с ним. Радушно угощают, заботливо укладывают спать. Во всем доброта, доброта…
Люди эти не любят молчать за столом. Могут разговаривать всю ночь. Их все интересует. Они хорошие рассказчики и заинтересованные слушатели.
А вечер удивил нас прекрасным закатом, позже — медно-красной, сказочной луной. В бесконечную даль от Светлого Родника простирались черные уснувшие леса.
Утро порадовало солнцем, безоблачным небом. Съемка прошла успешно. Мы отправились дальше в самом лучшем настроении.
Но выше Унья неприметна, скал нет, много мелких перекатов, через которые лодку надо было тащить. Замечаю озабоченное и недовольное лицо моториста. Наконец Володя говорит:
— В верховьях-то нам придется труднее… Хорошо еще, что я прихватил лопату: будем канавки на перекатах копать.
В полдень приплываем в Бердыш. Выше деревни у реки видна горка с отвесной скалой, называемой Первокаменной. Это первое скальное обнажение на Унье при движении в верховья.
У подножия длинной невысокой возвышенности цепочкой растянулась деревенька в десяток домов. Среди лесов ее сразу как-то и не заметишь. Это последний населенный пункт на Унье: выше по реке человеческого жилья уже нет.
Бердыш… Теперь это жалкие остатки от большого села, имевшего в свое время промышленную славу. Еще и теперь здесь можно увидеть следы чугуноплавильного завода, а на горе Первокаменной остались копи: здесь добывали железную руду.
Под горой Железной сохранились остатки заводского здания, а на самой горе, в лесу — следы ям, в которых добывалась руда. Местные жители теперь собирают в них желтую краску охру для покраски полов, окон.
Туда нас водила ватага мальчишек, которых заинтриговал киносъемочный аппарат.
В Бердыше мы познакомились с молодым ихтиологом из Сыктывкара Аллой Николаевной Петровой и местным инспектором рыбнадзора. За окладистую русую бороду его именовали «Бородой». Он только что вернулся с верховий реки и, узнав о нашей съемке, искренне пожалел:
— Эх, не могу повторить рейса, а то с удовольствием составил бы вам камланию!
Алла Николаевна предложила:
— Хотите заснять семгу? Я должна отловить один экземпляр для изучения.
— Не откажемся! Нам надо все: красоты реки, животный мир, туристов…
— А вы знаете, — включился Борода, — дед Стафей только что отвез за порог пермских туристов.
ЧАМЕЙНЫЙ ПЛЕС — СКАЗКА УНЬИ
Надо сказать, до Бердыша мы еще не видели Уньи, которую можно было бы назвать красавицей. Поэтому я стремился вверх по реке, чтобы увидеть ее настоящий облик. И поскорее встретиться с туристами-земляками.
С утра выдался теплый солнечный день. Мир вокруг был светел и добр. А для нашего киноаппарата небесный прожектор обещал хорошую съемку.
В восьми-десяти километрах выше Бердыша началась работа. Невысокий приметный камень над рекой. Птица не птица, а что-то похожее на голову с загнутым по-ястребиному клювом. Назвать бы его «Ястреб»! Однако камень почему-то назван Широким.
Этот красивый утес задержал нас надолго: для первой съемки, как для почина, я никогда не жалею кинопленки.
Мимо нас промчалась лодка с «Москвой». За рулем сидел старик с окладистой бородой. Старик с бородой и ревущий мотор — это выглядело удивительно на реке, слывшей когда-то гнездом старообрядческих скитов.
— Дед Стафей проехал! — оповестил Володя.
Мы не успели окликнуть бородача и расспросить о земляках-туристах: дед уже скрылся за поворотом.
Плыть по реке стало интереснее: скальные обнажения по обоим берегам привлекали внимание. Вот справа Камень с гротом высоко у вершины. Его называют Вишерским. Когда-то к нему выходила дорога с верховий Вишеры. Она-то и дала имя Камню.
Через три поворота реки на левом сберегу отвесная скала с узким гротом у самой воды — Камень Комаровый. Он сильно закопчен: местные жители жгут из его породы известку.
И совсем покоряет нас река у места, называемого «Бузгало». На красивом изгибе Уньи — глубокий омут под скалой. Здесь река образовала затон, курью, в которой скапливается семга во время нереста. А выше курьи — узкий и мелкий перекат, мешающий ходу рыбы.
Семги собирается здесь много, и в момент перехода через перекат она яростно хлещет по воде хвостами — «бузгает», как говорят местные жители. Другое объяснение: вода после переката сильно крутит, клокочет — «взбузгивает».
Возле Бузгала замечаем стоящую лодку. В ней знакомая нам девушка-ихтиолог с бердышским бригадиром.
— Порадуйте нас семгой! — кричу я с лодки.
— Не везет нам, — отвечает она. — Нет рыбы в омутах. Еще не пришла…
Меня это не огорчает: великолепный солнечный день, впереди большой путь. Мы прощаемся, пожелав им удачи.
Над нами снова высокие лесистые берега. Среди зелени крутых склонов торчат макушки белых скал. У самой воды — каменные обрывы.
Выше Бузгальского Камня странная скала в лесу — Чертов стулик. Получила свое название от своеобразного выветривания на вершине. Очертания ее напоминают стул. Как вспоминает В. А. Варсанофьева, старики рассказывали, что один из первых поселенцев Усть-Бердыша видел сидящую на этом стуле «чертиху», расчесывающую свои длинные черные волосы.
Но вот перед нами снова чудное видение: река вдруг разлилась на два узких рукава, и между ними вырос «корабль» с высокими зелеными парусами — остров, поросший стройными островерхими, елями. Он виден далеко, и чем-то таинственным веет от этого своеобразного уголка природы.
Подплываешь — и обнаруживаешь великолепный приют для путешественников: сухо, дров для костра в достатке, безопасно от зверей.
Местные жители, как повелось исстари, всегда сооружают шалаш под сенью темнохвойных деревьев. Об этом говорят следы костров, колья, высохший лапник на месте ночлега и затесы на деревьях — здесь был человек!
Хорошо на таких островах коротать лунные ночи у костра, прислушиваться к таинственному затишью тайги. Лунная ночь в лесных дебрях всегда полна сказочного, былинного очарования.
И на всю жизнь западает она в душу.
На Унье несколько скал имеют «чусовские» названия: Разбойник, Высокий, Писаный. Писаный возвышается слева по ходу перед известным Мисюряйским плесом — километрах в пяти выше Бузгала. Он невысокий, разрисован угловатыми нитями лишайников, словно иероглифами, — писанцами, как говорят местные.
Рядом с Камнем — перекат, а чуть выше его — охотничья избушка.
— Харюзков подергать надо! — слышу я голос моториста.
Причалили к берегу. Пока Володя «харюзит», я с интересом изучаю охотничью обитель. Довольно ветхая почерневшая избенка — приют таежных следопытов-промысловиков.
Мисюряйский плес — длинное, плавно извивающееся русло реки — приводит нас к группе следующих скал. Одна из них нависла над рекой, образуя своеобразное речное «пронеси, господи!». Выше скал — устье малоприметной речки Мисюряй, вытекающей со стороны Пермской области.
Уже торопимся выбрать место для первого ночлега: приближаются сумерки.
Но вот еще одно чудо — на закате четко вырисовываются силуэты двух замысловатых скал: Камень Доска в виде вертикальной плиты и Шапка Мономаха. На фоне пылающего вечернего неба они вполне оправдывают свои названия.