— И-и-и-иэх!
Под гору понеслись пулей. Промелькнули два километра, и мы подъезжаем к чуму. Обитатели его встречают нас в полном составе: трое мужчин и одна женщина. Свора собак носится вокруг нарт.
Оказывается, о нас знают уже все, и даже имена наши известны; об этом Мартын позаботился. Нам оставалось только поздороваться и услышать имя каждого жителя чума.
Один из мужчин с длинными курчавыми волосами, похожий на цыгана, на отличном русском языке обращается к нам:
— Хорошо, мужики, сделали, что заехали: нам без людей-то ведь шибко скучно!
Это Дмитрий Самбиндалов, главный оленевод. Савва его сын. Алексей и Тимофей — братья.
Без лишних церемоний Дмитрий предлагает:
— Ну, мужики, пойдемте чай пить.
Ведет нас в чум, где его жена Дуся давно уже хлопотала с угощением. Открылась берестяная, прошитая сухожилиями дверь — и мы оказались в древнейшем жилье северных кочевников. Только вместо костра посредине стояла железная печка. На ней пыхтел массивный чайник, рядом парил котел с мясом. На низком деревянном столике с коротенькими ножками были расставлены кружки с блюдцами, сахарница, фарфоровый чайник с заваркой.
Я обвел взглядом стены — они сшиты из длинных полос бересты, вероятно, в два слоя: ни ветер не продует, ни дождь не промочит, ни мороз не проберет. По кругу у стен были разостланы шкуры, на которых нас и попросили устроиться.
— Мартын говорил, что вы давно уже без мяса. Угощайтесь, — сказал хозяин.
Гора дымящейся оленины высится на деревянном блюде. За этим необычным столом мы и познакомились окончательно.
Родственники-оленеводы на кооперативных началах пасут в горах стадо, собранное у многих мансийцев.
Дмитрий с семьей и братом живет в родовом становище на далекой лесной речке Лепле. Там у них старинная изба, доставшаяся братьям от старика отца, Ильи Самбиндалова.
Тимофей Пеликов, или, как называют его здесь, Тимка, живет в захудалом теперь сельце Пелым, бывшем когда-то укрепленным городком югорского князя Молдана. И сестра его Дуся родилась в этом же историческом селе.
Каждую весну родня пригоняет общее стадо сюда, на склон Пумсаюмнёла со стороны речки Сулпы. Все лето кочуют по Уральскому хребту, а к осени снова возвращаются к Пумсаюмнёлу, и как только горы покроются снегом, уходят к своим зимним домам: Дмитрий с Алексеем на Леплю, Тимка — на Пелым.
Мне приятно было слышать музыкальную речь Тимки. Не понимая слов, я просто любовался удивительным благозвучием мансийского языка.
Тон всему разговору продолжал задавать Дмитрий:
— Вы, мужики, далеко ведь собрались! Успеете ли дойти до Сампалсяхля? В горах скоро будет снег!
— Должны успеть. Будем торопиться.
— Обратно идите этой же дорогой. Мы будем стоять здесь долго. Погреетесь у нас…
Соображаем, что, пожалуй, надо прислушаться к советам оленеводов и завтра рано отправиться через Урал. А возвращение свое, может быть, и впрямь запланируем по этому же пути, ближе к людям.
Поздно ночью вышли из чума. Торжественная тишина гор дохнула на нас, насторожила. Чистое звездное небо сулило ясную, безоблачную погоду. На фоне ярких светил черным силуэтом рисовалась голова каменного патриарха Лунтхусапа.
— Неужели скоро будет снег? — спросил я.
— Всякое бывает у нас тут, — лаконично заметил Дмитрий.
К РУИНАМ ХУЛАХПИТИНГНЁЛА
Собираться в новый путь всегда интересно!
Пройти безвестной тропой, перевалить Урал, выйти к реке Унье, увидеть загадочную вершину Пурра-Монит-Ур…
Рано утром мы прощались с каменным стариком Лунтхусапсяхлем. Расставались с озером и своим кедровым приютом на Саввае.
— Место доброе: трава для коней есть, вода рядом, сухих дров навалом, — рассуждает Мартын.
— На обратном пути надо тут и остановиться, — говорит Евгений.
— Не возражаю, — соглашаюсь я.
Оленья дорога здесь великолепная. Проходит среди изумительного березняка, пересекает главный, озерный, исток Лозьвы и потом долго тянется по склону гребня, названного в честь берез Хальнёлом.
Это о таких березняках писала Варсанофьева:
«Горные леса у верхней границы представлены зарослями «бетула тортуоза», невысокой березки с причудливо искривленным стволом и ветвями. Леса эти производят очень приятное впечатление. Они скорее похожи на цветущий сад… «Бетула тортуоза» — очень светолюбивое дерево. Отдельные экземпляры растут на значительном расстоянии друг от друга, и между ними прекрасно развивается богатая луговая растительность».
И вот снова подъем в гору. Постепенно мы взбираемся на гигантскую луговину посреди Урала. Мартын останавливает коней возле каменных печек, выложенных оленеводами в давнее время.
— Вот и перевал Поры-Тотне-Сори…
При этом названии я встрепенулся: его я встречал в записках Варсанофьевой! Теперь уже определенно мы идем ее дорогой!
— В старое время, — продолжал Мартын, — наши люди много медвежьих дудок свозили сюда с западного склона… За это и назвали перевал…
«Поры-Тотне-Сори» переводится так: «поры» — зонтичное растение борщевик, по-народному пикан, растение с толстой мясистой дудкой, лакомство мансийской детворы и взрослых, его охотно поедают и медведи; «тотне» — означает «привезти», «сори» — низкая седловина, перевал. И вот как будет по-русски: «Перевал привезенных медвежьих дудок».
История этого названия, очевидно, такова. За перевалом, на западном склоне, растет много борщевика. Любители этого растения занимались сбором его и свозили на нартах сюда, на гигантскую ровную луговину, где всегда был стан оленеводов. Угощали ребятишек, сами лакомились дудками, для лучшего вкуса поджаривали их над костром. Постепенно за перевалом и утвердилось такое имя.
Луговина перед перевалом ровная, большая, травянистая. Сюда можно согнать не одну тысячу оленей. Ну как тут не устроить оленеводам летнее жилье: комара нет, прохладно от ветерка и корму оленям вдоволь!
Откуда мы пришли, там живописный горный ландшафт долины Лозьвы. Гребень Пумсаюмнёла весь перед нами. В туманной дали справа различаются контуры высокой торы Чистопа.
Я тороплю своих спутников:
— Пока хороший день, надо добраться до Лурра-Монит-Ура.
Мартын сомневается:
— Далеко… Можем не дойти…
Едем по совершенно плоской поверхности, не замечая никакого хребта. Он расступился, остался слева и справа. Очень слабый, едва заметный подъем.
Над Уралом чистое голубое небо. Но неожиданно, как разрыв зенитного снаряда, над перевалом, впереди появилось облачко и через минуту же исчезло.
— Что бы это значило? — обеспокоен Евгений.
— Погода будет портиться, — отвечает Мартын.
Урал перешли незаметно, по ровной, лишенной камней, седловине. Взору открылась горная страна без края, сплошные темнохвойные леса, а над ними плоская вершина Мань-Емти и усеченный конус Сомьях-Тумп. Крохотные елочки и пихты взбегают по более крутому западному склону почти к самому перевалу Поры-Тотне-Сори.
Сомьях-Тумп — это «амбарный остров», гора, похожая на лабаз, а что такое Мань-Емти, Мартын не мог точно перевести. Пришлось вместе с ним строить догадки, и в смысловом значении получалось примерно так: Мань-Емти — «малая вершина, удобная для прохождения», в силу того, что она плоская, столообразная.
Мы идем вдоль Урала на юг, туда, где из-за многих гор выглядывали причудливые зубья какой-то вершины.
— Видишь, как далеко до Пурра-Монит-Ура? — говорит Мартын.
— Это и есть она?!
Евгений скептически заявляет:
— Едва ли дойдем сегодня…
Влево от нас остается купол Поры-Тотне-Сори-Сяхль. Обогнув его, мы слева же увидели высокую приметную гору, увенчанную останцами на гладкой макушке.
— Холатсяхль, — показывает на нее проводник.
Что-то знакомое показалось мне в этом слове. Я вспомнил:
— Хола… Так ведь это мертвец, по-вашему!
Мартын придерживает коня, ждет, когда я подъеду ближе к нему, хочет что-то оказать еще:
— «Гора мертвых» называется. И знаешь почему? Когда большая вода с севера пришла, затопила эту гору так, что только мертвеца можно было положить на сухое место.
Странная легенда… Но как удивительно связана она с реальным событием на земле — ледниковым периодом! Об этом на Урале напоминают многие мансийские легенды.
Опускаемся в долину Большой Хозаи — самого крупного притока Уньи. И снова перед нами наглядная картина растительных зон, изменяющихся с высотой: горная тундра постепенно переходит в березовую кривоствольную рощу, которая незаметно сменяется высоким и стройным ельником. У самой реки уже настоящая предгорная тайга.
Любопытный разговор произошел у нас с Мартыном по поводу Большой Хозаи. Известно, что североуральская красавица Унья образуется из трех основных притоков: Большой Хозаи, Малой Хозаи и Полуденной Россохи. Только после слияния их река именуется Уньей. Однако Мартын даже с раздражением оспаривает этот факт.
— Манси всю Унью до самой Печоры зовут Хозаей! Хозая — значит Долгая речка. Это печорцы назвали ее Уньей!
Я не утверждаю, что все это правильно, но склонен поверить старожилам Урала.
Большая Хозая — река горная, каменистая, в верховьях шумливая. Мы переходим ее каменистое ложе и опять поднимаемся вверх, наблюдая по пути обратную картину изменения растительности с высотой: еловый высокоствольный лес сменяется березовым, и снова мы выезжаем в горную тундру.
Чтобы перейти с Большой Хозаи на Малую, надо перевалить через гребень Сомьяхнёл. С его склона Гора мертвых — Холатсяхль — предстает перед путешественниками во всем своем величии. По вершине ее разбросано много отдельно стоящих больших камней. Издали кажется — великаны взбираются на гору. И видно, что Большая Хозая образуется двумя истоками у ее подножия.
Приметные два утеса высятся над речкой, в березняке, после слияния двух ручьев. Скалы эти Мартын назвал Ангинэкванёл.
— В старое время возле них всегда ставила чум женщина-оленевод. Жила она тут с дочерью и пасла оленей. Вот и прозвали место — Ангинэкванёл.