Он выключил радиоприемник, сунул в рюкзак, подхватил свитер и пальто со стула у обогревателя, где они грелись целый день, оделся, выключил свет и вышел из студии.
Коридор с белыми бетонными стенами был промозгл и полон звуков — клекота швейных машинок, приглушенного магнитофонного джаза из соседней с его студией швейной мастерской. Прыгая через две ступеньки, Ральф проскочил лестницу, затем темный внутренний дворик, миновал Мюррея — как всегда безмолвного и недвижного охранника — и вылетел на вечно шумную Кэйбл-стрит.
Еще один бесплодный день. Еще один бесплодный день канул в вечность. Даже кисть в руки не взял. Сначала битый час ходил из угла в угол, набираясь храбрости для звонка. А когда дошел до телефона-автомата в конце коридора и поговорил-таки с Джемм, работа вылетела из головы окончательно. Весь день он метался по студии и считал минуты. Что делать, черт побери, что же делать? Дружба и любовь рвали его на части.
Смит, задница ты тупая, трахальщик хренов, чтоб тебе провалиться. Какого черта ты все мне рассказал? Кто тебя за язык тянул? Ха! В том-то весь парадокс. Смит рассказал Ральфу, потому что Ральф — его лучший друг. Кому ж и рассказывать, если не Ральфу? А Ральф, с тех пор как в квартире появилась Джемм, напрочь забыл об этом немаловажном факте. Для него Смит из лучшего друга превратился в соперника, противника. Смит стоял на пути к счастью, и Ральф перестал видеть в нем друга. Сейчас его жег стыд, но куда сильнее жгла злость на Смита за ту лавину ребяческой радости, которую тот обрушил на его голову по возвращении из своего «конструктивного» отдыха.
Смит был сам не свой с того момента, как появился на пороге квартиры в воскресенье вечером, — орал, раздражался по любому поводу, размахивал руками и без умолку поносил «этих идиотов», своих коллег. Однако как только за Джемм закрылась дверь ванной, он с видом заговорщика повернулся к Ральфу и выдохнул со счастливой ухмылкой от уха до уха:
— Случилось!
— Что случилось?
— Наконец, наконец! — продолжал шепотом вопить Смит, игнорируя недоумение на лице друга. — Я знал. Я всегда говорил, что так и будет! — Он наградил Ральфа дружеским щипком и улыбкой Чеширского кота.
— Ради бога, что? О чем речь, черт тебя дери?
— Ясное дело, о Шери! Шери! — Он как лунатик качался взад-вперед. — Ma Cheri amour!
— Что? Да говори же.
— Ну что тебе сказать… Мое долготерпение было вознаграждено. Мне, как говорится, воздалось. Сегодня вечером судьба свела меня с великолепной мисс Диксон на выходе из станции «Слоун-сквер». Так-то вот! Мы вместе дошли до остановки, вместе ждали автобуса… и мы 6олтали! Представляешь? Я просто болтал. Не хуже тебя. — Он поиграл бровями, изображая лениво-небрежную мину Ральфа, и тут же вновь расплылся в идиотской улыбке. — Нет, ты можешь поверить? Я и Шери. Болтаем! Ей-богу, я не заикался, не мычал, не корчил дикие рожи, ничего не ронял и не разбивал, не потел и не спотыкался. Мы! Просто! Болтали! Ха! И Шери… Шери всего лишь в каких-нибудь триста восемьдесят пять раз красивее, когда общается с тобой, чем когда мелькает мимо. Господи. Это было потрясающе. Ладно. Торчим мы целую вечность на остановке, болтаем, как я уже говорил… а потом я предлагаю заскочить в «Ориэль», погреться, выпить чего-нибудь и заказать такси. Как тебе такой поворот? И Шери соглашается!! В «Ориэле» я спрашиваю, что она будет пить, а она… ты только послушай… она заказывает бутылку белого вина! Если бы пошла просто из вежливости — заказала бы томатный сок или еще какую-нибудь ерунду в этом роде, верно? Ох и хороша же она! Просто ангел! Знаю, знаю, ты считаешь ее высокомерной и все такое, но это не так, Ральф, поверь мне. Боже, как она прекрасна! Божественно прекрасна. В жизни не видел такой кожи. А руки? Это же совершенство. А волосы? Они похожи на… на…
Ральф потерял дар речи. Втянув в себя воздух, на миг прикрыл глаза, пытаясь усмирить волну счастья и ужаса. Смит все еще любит Шери! Несмотря на Джемм, несмотря… ни на что. Потрясающая новость. Жуткая новость. Бедняжка Джемм. Она такого не заслужила. Как бы ни мечтал он о разрыве между Джемм и Смитом, как бы ни хотел, чтобы она принадлежала ему, таких страданий Джемм он не желал.
— Черт побери, Смит! Я думал, все это в прошлом. Я был уверен, что ты выбросил из головы свою безумную страсть.
— Я и сам думал, что все кончено, но сегодня увидел ее и… о боже. Она прекрасна, Ральф. И теперь я могу с ней разговаривать, представляешь?! Я могу разговаривать с Шери.
— Представляю. А как же Джемм? С Джемм ты тоже запросто можешь разговаривать. Трудно найти человека, с которым было бы так легко разговаривать, как с Джемм.
— Да-да, конечно, я знаю. Но Джемм — это Джемм, а Шери — это… Шери — совсем другое дело.
— Что — Шери? Что такое Шери? Ты сам-то соображаешь, что творишь, Смит?
— Ладно, ладно, не кипятись. Нет! Не соображаю! — Смит уронил голову на руки. — А еще друг. Поливает дерьмом…
— Никого я дерьмом не поливаю, Смит. Однако хотелось бы напомнить, что у тебя есть девушка. Не забыл, нет? Джемм зовут. Чудная, верная, любящая, добрая Джемм. Господи… — Он с отвращением затряс головой. — Черт с тобой, давай до конца, что там у вас дальше случилось.
Смит оживился, поднял голову.
— Сидим, значит, в «Ориэле», болтаем, пьем вино — знакомимся, одним словом. И Шери начинает мне рассказывать о себе. Все-все! О том, что она меняла возлюбленных, но теперь порвала со всеми, потому что решила… ты слушай, слушай!., потому что решила дождаться своего единственного! Ну не чудо ли? Иного не дано, Ральф, — это должен быть только я! Я ждал пять лет, я пять лет мечтал об этой женщине, я о ней грезил, я даже… Если хочешь знать, она у меня перед глазами стояла, даже когда я был в постели с Джемм…
Ральф скривился:
— Ну ты и скотина.
— Джемм — часть небесного плана. Она отвлекла мои мысли от Шери достаточно надолго, чтобы мой пыл слегка притух и в нужный момент я оказался на высоте. Понимаешь? Все складывается. Это судьба.
— Мне казалось, ты не веришь в судьбу.
— Не верю… не верил. Я не верил в судьбу Джемм, но верю в свою. Это она, Ральф, это она!
— Кто — она? Что — она? Ты угощаешь выпивкой соседку, она заявляет тебе, что ни с кем не трахается со вчерашнего дня, — и ты уже строишь планы на будущее? Так, что ли?! — Ральф пожал плечами. — Если я правильно понял, ты собираешься бросить Джемм. Попользовался — и вышвырнул, верно?
— Черт побери, Ральф! Уж кто-кто, а ты-то знаешь, сколько лет я люблю эту женщину. Да у меня до Джемм пять лет никого не было. Пять лет! Ты понятия не имеешь, каково это. Я благодарен Джемм, она вытащила меня из моей раковины, заставила вспомнить, что такое секс. Я не собираюсь ее бросать… не сейчас, во всяком случае. Мы с Шери только-только познакомились. Прежде я должен завоевать ее доверие. Я знаю, что мы предназначены друг для друга, но Шери об этом пока не догадывается. Придется действовать осторожно…
— А Джемм пока держать под рукой — про запас. Я правильно понял? Ты мне противен, Смит. Откровенно говоря, до того противен, что даже смотреть на тебя не могу. — Ральф поднялся. — Джемм, возможно, самый чудесный человек из всех… нет, Джемм самый чудесный человек из всех, кого мне доводилось знать, и я не позволю с ней так обращаться! Я ей все расскажу. Сейчас же.
Смит вскочил.
— Только попробуй. Только попробуй! Одно слово, Ральф… одно слово — и можешь считать себя бездомным. — Искаженное лицо Смита было в миллиметре от Ральфа. — Уяснил? Одно слово. Ты мой друг, Ральф… Я очень надеюсь, что ты им и останешься. А друзья, как известно, поддерживают друг друга, вместо того чтобы защищать подружек. Меня ты знаешь пятнадцать лет. Джемм — пятнадцать минут. Выбирай.
Смит схватил пульт, упал обратно на диван, закинул ноги на журнальный столик и включил телевизор.
Ральф постоял несколько мгновений, глядя на красивое, но лишенное сейчас всяких чувств лицо. Господи, как вышло, что Джемм, здравомыслящая, тонкая Джемм решила, что этот моральный урод — тот самый человек, о котором она мечтала с шестнадцати лет?
Ральф вышел из гостиной и плотно закрыл за собой дверь своей комнаты.
Заснуть ему не удалось. Адское варево из чувств клокотало в нем, плескало через край. Восторг — поскольку случилось нечто, способное положить конец необъяснимому увлечению Джемм Смитом. Отчаяние — поскольку откровенность с Джемм приведет к катастрофе. Стыд — потому что сам тоже порядочная свинья. И наконец, жалость к говнюку Смиту — потому что он жуткий говнюк; и жалость к Джемм, потому что говнюк Смит водит ее за нос.
Ральф крутился и ворочался, ерзал, ворочался и крутился всю ночь, и эмоции вертелись вместе с ним, как шмотки в барабане стиральной машины. Встал он на рассвете и с тяжелым сердцем отправился в студию. Когда набирал рабочий номер Джемм, еще не решил, что, собственно, хочет сказать ей, — просто не мог не позвонить. Они провели вместе потрясающее воскресенье, и Ральфу не хотелось разрушить очарование близости, что возникла между ним и Джемм в ту волшебную ночь.
Он торчал на продуваемой ледяным ветром станции «Лаймхаус», в нетерпении выглядывая запаздывающий поезд, а в мозгах по-прежнему царил полнейший сумбур. Что делать, черт бы все побрал, что делать? Рассказать ей все? Не рассказывать? Рассказать — значит остаться без крыши над головой. Смит сразу все поймет и вышвырнет его на улицу. С другой стороны, сколько может длиться эта студенческая жизнь? К тому же Смит не сегодня-завтра с кем-нибудь да свяжет свою жизнь, будь то Шери, Джемм или еще кто-нибудь, так что съезжать все равно придется. Не пора ли, в самом деле, пуститься в самостоятельное плавание и прекратить использовать Смита в качестве вечного спасательного жилета? Да, но друга не вернешь. Лучшего друга! Ральфа трясло от одной мысли, что он может потерять Смита, но мысль о потере Джемм вызывала и вовсе агонию. А вдруг Джемм возненавидит его, если он ей все расскажет, если разрушит ее мечту? Вдруг ее злость, обида и разочарование обратятся на него? Вот тогда он потеряет разом и дружбу, и любовь.