Джек тоже улыбнулся. Как будто подсмотрев мои воспоминания.
– Не хочешь однажды заняться этим, ну, я не знаю, профессионально?
Мы шли по освещенному солнцем пятачку, и от жары мне стало не по себе.
– Эм. Да, может быть, – я взглянула на него. – Это интервью или что?
– Нет, – непринужденно ответил он, отходя в тень. Я последовала за ним. – Мне любопытно, – сказал он.
Тут до меня кое-что дошло.
– Эй, а ты учишься в колледже? Ты сказал, что закончил школу в прошлом году.
Он покачал головой.
– Нет, сейчас у меня стажировка в банке отца. Я взял год перерыва.
– О, круто. Перерыв, да? А в какой колледж ты хочешь?
На этот раз он надолго задумался.
– Еще не знаю.
– Но ты займешься банковским делом? – спросила я.
Он скорчил гримасу.
– Боже, нет. Это лишь для того, чтобы успокоить родителей, пока я раздумываю.
– Ну, а что ты хочешь делать?
Вопрос обеспокоил его, я готова была ручаться. Он скрестил руки, пакет с булочками болтался у бедра.
– Не знаю я, что хочу делать. Я вырос в пригороде, где все шли путем достижений. А теперь, когда я пожил тут? Я больше не чувствую этого давления. Как будто зрение прояснилось. И колледж кажется таким неважным.
Путь достижений. Я знала, о чем он. Мои таланты заметили в детстве, и развивали с раннего возраста, мои родители делали все, что было в их силах, чтобы они расцветали. Но путь этот проложила я. Мои родители были рады помочь, потому что понимали мои стремления и знали, что я не буду счастлива, пока не добьюсь своего.
Так что, предполагалось, что я должна чувствовать благодарность. Благодарность за то, что они поддерживали меня, что меня выбрала моя звукозаписывающая компания, что моя девочковая группа стала популярной, что моя сольная карьера состоялась.
Вместо этого я чувствовала вину. Подняться до благодарности мне сейчас было сложно.
Он продолжил:
– Я не понимаю этого. Мы не можем ничего придумать, кроме колледжа, работы, женитьбы и детей? Это так угнетает.
У меня было ощущение, что Джек не представляет, что на самом деле может угнетать.
– Что в этом угнетающего? Это роскошь – иметь такие возможности, Джек. Вот почему твои родители, мои родители вырвали себя с корнем, чтобы начать новую жизнь.
Он замолчал на минуту.
– Я понимаю. Но, кроме того, я думаю, что идущие вместе с этим вещи делают людей несчастными. Пусть даже комфортный – этот путь убивает изнутри, если говорить обо мне.
Я вспомнила собственный мертвый взгляд на последнем выступлении. Джек казался таким уверенным в себе, в своей жизни. Но эти слова – они демонстрировали ту же тоску, что я испытывала несколько месяцев. Я думала, прошлым вечером я выбралась из номера из-за желания съесть гамбургер. Но если быть честной с собой, причиной была тоска.
И Джек ее тоже чувствовал. Он хотел чего-то большего. Чего-то другого.
– Я знаю, о чем ты, – тихо сказала я, крепко сжимая в кулаке обертку от бао. – Ты не можешь противиться своим желаниям.
Резкий взгляд Джека поразил меня, и я поперхнулась. Сильно.
Джек остановился и постучал меня по спине. Тоже сильно. В стиле корейских мамочек.
– Молока своего хочешь?
Я смущенно кивнула, наблюдая, как Джек ставит пакет на землю и наклоняется, чтобы выудить из него молоко. Присев на корточки, он развернул соломинку и воткнул ее в коробку, а потом передал ее мне.
Он даже согнул соломинку.
– Спасибо, – сказала я, делая большой глоток. Допив молоко, я сжала коробочку в кулаке и издала удовлетворенное: «Ах».
Наблюдая за мной, все так же на корточках, Джек начал смеяться.
– Ты действительно наслаждаешься едой.
– Да.
Он встал.
– Ну, мы почти в парке, можем доесть булочки там.
Я побежала дальше.
– О. Романтика. Пикник в парке.
Он засмеялся и бросился догнать меня.
Глава двадцать втораяДжек
Она была чем-то большим. Большим, чем тоскующая по дому звезда K-Pop.
«Ты не можешь противиться своим желаниям».
Она, очевидно, скучала по семье, по дому. Америке. Что же такого неодолимого и привлекательного было в том, чтобы оставаться звездой K-Pop так далеко от дома? Был ли это чистый нарциссизм, желание купаться в обожании?
Если продолжу копать, получу нечто большее, чем историю о сексуальной знаменитости.
Я увидел, как Лаки буквально поскакала вперед.
Она наслаждалась этим днем.
Мне пришлось стряхнуть ощущение того, что я, ну, ужасный человек. Лаки удивила меня, но я должен был помнить, кто она – продукт. Она это знала. Она сама решила стать частью кошмарной K-Pop-машины. В ходе своего исследования прошлой ночью я узнал все об ужасных условиях их обучения, драконовских контрактах. Любой, кто так сильно хотел славы, был бы не против засветиться в прессе.
К тому же, для нее это был настоящий кайф. Побег. По сути, я оказывал ей услугу.
Мы направлялись в Гонконг-парк, пышный зеленый массив, раскинувшийся на склоне холма прямо посреди центра. У входа в парк стояла огромная толпа, и нам пришлось пробираться сквозь нее.
– Почему тут так много людей? – спросила Лаки и сжалась в уменьшенную версию самой себя.
Я вдруг понял, что ее могут искать. Что она пряталась не только от фанатов, но и от своих работодателей. Я протиснулся в толпе, чтобы подобраться к ней, и хоть как-то прикрыть ее. Я тоже не хотел, чтобы ее поймали. Это стало бы концом истории.
Я ответил:
– Все ждут трамвая. Он доставляет на Пик Виктория.
Ее взгляд загорелся.
– Трамвай? О. А что такое Пик Виктория?
Я уже подсчитывал стоимость. Получится, по меньшей мере, восемьдесят Гонконгских долларов за каждого. Но, черт… это фото на вершине станет убийственным. Позже я потребую у Тревора оплатить все расходы.
– Это высочайшая вершина в Гонконге, и оттуда открывается потрясающий вид на город, – я посмотрел на гигантскую толпу туристов и внутренне содрогнулся. – Хочешь подняться?
Ее улыбка поразила, ощущение, что меня придавила тонна кирпичей. Это была улыбка, которую я видел на концертных видео, полная мощь, предназначенная для того, чтобы ошеломлять любого на своем пути. Когда она не замыкалась в себе, пытаясь не выделяться, она была самым уверенным человеком, которого я когда-либо знал.
– Я бы с удовольствием! – она уже пробиралась к концу очереди.
Мы стояли на солнце, и было хорошо. Казалось, Лаки чувствовала себя неуютно в тесноте со всеми, но туристы вокруг были поглощены разговорами, и через некоторое время она расслабилась. Я тоже расслабился, чувствуя все большую уверенность в том, что Лаки останется со мной до конца дня.
Целый день с ней. Тайный. Это было слишком хорошо.
Хороший момент доесть наши бао, и я съел один. Начинка немного остыла.
Очередь продвигалась, и Лаки глубоко задумалась.
– Думаешь о следующем перекусе? – с улыбкой спросил я.
Она распахнула глаза.
– Нет, но ты навел меня на разные мысли.
– О боже.
– Правда. Я думала о том нашем разговоре про буддизм, – призналась она. – Ты спросил у меня кое-что. Разве достойная жизнь не может быть эгоистичной?
Я покачал головой.
– Нет, я сказал, разве в ней не может быть немного эгоизма?
Она отмахнулась.
– Ладно. Ну, вот я думала об этом. Да, ты можешь быть эгоистичным. Но должен быть баланс. Если тобой все время движет эго, нарциссизм… тогда то, что ты в конце создашь, то, что построишь, будет не таким уж значимым.
Как работа Лаки? Ее фэндом? Интересно.
– Но разве искусство не все такое? Им движет эго, и это нормально! Людям оно нравится, они его хотят. Ты должна гордиться. Я хочу сказать, люди должны гордиться тем, что создают, даже если это продиктовано эгоизмом. – Матерь божья, это было опасно. – Это не то, чего нужно стыдиться.
– Я не стыжусь, – ответила она быстро, как будто оправдываясь.
Осторожнее.
– Я говорю «ты», обобщая, – сказал я. Мы оба замолкли, каждый по причине своей лжи.
– Тебе, похоже, есть что сказать об искусстве, – наконец ответила она, улыбнувшись мне. – Ты художник?
Я подумал о своей камере, оставшейся дома. Я бы убил за то, чтобы она была со мной сегодня, но главное правило сегодняшней игры – «секретность».
– Не, – непринужденно ответил я. – Ты удивишься, но я просто очень самоуверенный. – Несмотря на то, что я любил фотографировать, я всегда стеснялся называть себя художником. Было в этом что-то… я не знаю. Самонадеянное. Я был парнем с камерой. Вот и всё.
Лаки рассмеялась.
– Тогда, как насчет тебя? О чем бы ты молился в том храме? Если бы был верующим?
Чтобы не отвечать сразу, я скомкал бумажку от своего бао.
– Хм. Не знаю. Никогда раньше ни о чем не молился.
– Что? – воскликнула она. – Вообще никогда? Даже ребенком, когда боялся беды или типа того? Никаких: «Дорогой бог, пожалуйста, пусть мама не заметит пятна виноградного сока на ковре»?
– Виноградного сока? – я поморщился.
– Ну, ты понял, – сказала она, когда очередь переместилась, и мы оба шагнули вперед. – Не уходи от вопроса.
Я пожал плечами.
– Не помню, чтобы я молился. И правда не знаю, о чем бы мне молиться. – Это было правдой. Когда я смотрел, как все в храме возносят молитвы и произносят желания, или что там у них было, я чувствовал себя отстраненно.
– Как насчет того, чтобы поступить в тот колледж, в который тебе хочется?
– Я не знаю, в какой колледж мне хочется, – ответил я.
Она покачала головой.
– Я этого не понимаю. У меня список желаний с милю длиной.
Это меня не удивило. Я также подозревал, что она делала все, чтобы эти желания исполнились. Вроде желания стать знаменитой артисткой.
– И сегодня я эгоистична, – сказала она, вскинув бровь. – Забросила обязанности хористки и все такое, чтобы потусоваться с тобой