Что произошло с тех пор? Почему я, в какой-то момент, когда достигла именно этой цели, перестала считать, что смогу сделать все, что захочу? Вот я раздаю Джеку советы лайф-коуча, хотя сама погрязла в тех же страхах.
Изменилась ли я? Изменилось ли то, чего я хочу от музыки, от K-Pop? Впрочем, последнее не имело значения, отрасль ведь не поменяется под мои запросы.
Энергия, которую я чувствовала раньше, как будто выплеснулась из меня.
Мы прошли мимо дилерского центра Porsche, у которого стояли мужчины в смокингах с подносами шампанского, предлагая его потенциальным покупателям. Толпа становилась все более шумной, так что мы примолкли.
Затем я услышала слабый, успокаивающий звук флейт. Мы шли, и звук становился все громче, пока мы не натолкнулись на его источник: группа пожилых женщин в спортивных костюмах занималась тай-чи[3] в огромном внутреннем дворе, окруженном модными магазинами. Музыка раздавалась из маленького беспроводного динамика перед ними, группой руководила женщина в малиновом свитшоте.
Видеть этих спокойных пожилых женщин рядом с шумными люксовыми магазинами было сюрреалистично.
И я хотела бы почувствовать себя частью этого.
– Скоро увидимся, – крикнула я Джеку, а потом побежала к ним.
– Ты куда? – услышала я из-за спины, когда уже занимала место в третьем ряду. Женщины же ничего не сказали мне, просто подвинулись, освободив мне место.
Я никогда раньше не занималась тай-чи, но могла понять хореографию, понаблюдав немного. Вскоре мои конечности двигались синхронно с телами остальных – руки поднимались над головой, ноги медленно перемещались слева направо, колени были чуть согнуты при движении.
Поднять руки к груди, опустить медленно. Очень медленно. Отталкиваясь руками от тела. Вернуться осторожно, поворачивая корпус вправо. Затем влево. Согнуть колено.
Джек наблюдал за нами, скрестив руки на груди и широко улыбаясь. Когда я повернулась влево и глянула на него через плечо, он показал мне большой палец.
Солнце освещало его со спины, и я чувствовала невероятное умиротворение.
Глава тридцать шестаяДжек
Это могло бы стать идеальным фото.
Золотой час. Лаки, окруженная дюжиной пожилых дам в спортивных костюмах. Она была на голову выше всех. И так грациозна в своих движениях, как будто занималась этим всю жизнь.
То, как она включилась в это – быстро и естественно, – сделало очевидным, что она родилась с даром к движению. Она чувствовала себя совершенно комфортно в своем теле. Это был инструмент, который она тонко настроила за многие часы работы.
Когда свет озарил Лаки, что-то вспыхнуло у меня в голове. Тонкая настройка? Мой отец этого не сделал.
Пару лет назад, когда я искал баскетбольный мяч в нашем гараже в Лос-Анджелесе, я наткнулся на стопку литературных журналов, пылившихся в углу. На обложке верхнего была черно-белая фотография искривленного дерева, так что я открыл и пролистал журнал. У одной страницы был загнут уголок. Это был разворот с коротким рассказом под названием «Пожар в долине». Автор Кэмерон Лим. Мой папа. Я сел на пыльный бетонный пол и прочитал его, пораженный мощной, свободной прозой. Я часами сидел там, читая все его рассказы, опубликованные в этой кипе журналов.
Как и Лаки, мой отец родился с природными способностями. Это было не только писательское мастерство, но и наблюдательность человека, который всегда изучал людей и то, как они работают. Как я. Только я это делал через объектив камеры.
Я всегда знал, что мой папа – писатель, но раньше не понимал уровень его таланта. Когда я заговорил с ним об этом в тот день за ужином, он отмахнулся. «О, это в прошлом». И когда я сидел там, в этой огромной столовой, глядя на него, с перекинутым через плечо галстуком, набрасывающимся на еду, я почувствовал, как у меня все сжалось внутри. Я видел себя через тридцать лет, и моего ребенка, разглядывающего мои старые фото. Забытая история, совершенно не относящаяся к тому, кем я стал.
Лаки? У нее тоже был дар. Но она работала с ним. Очень усердно. Она была той, кто взял свой талант и сделал его своим будущим.
Она была тем, кто бросился в группу незнакомцев, чтобы попробовать что-то новое. Зная, что может облажаться. Но все равно сделала это, потому что она будет заниматься чем-то, пока не станет в этом лучше. В тот момент я почти до боли восхищался ей.
Я должен был сделать ее фото, когда она занималась тай-чи. Кадр был бы как из кино. Но я решил сохранить это воспоминание для себя. Запереть его в голове, чтобы любоваться им и через много дней, и через много лет с этого дня. Вынимать и прокручивать его в голове, вспоминая прохладный ветер и тепло, излучаемое ее улыбкой.
Мой телефон в кармане зажужжал сообщением. Тревор. «Надеюсь, ты сделал снимок на закате. Отведи ее к гавани».
Я должен был почувствовать самодовольство, я ведь уже сделал это, и значит, у меня было чутье на верные фото, верную историю.
Но сообщение Тревора я получил, наблюдая за Лаки, как она, закрыв глаза, двигалась в такт музыке, чувствуя умиротворение в этом сложном мире.
И впервые засомневался в том, что делаю. Засомневался во всем.
Глава тридцать седьмаяЛаки
– Осторожно, – предупредил Джек, когда я ступила на красивую старую парусную лодку.
Мы пришли к заливу Виктория, как раз когда солнце садилось, вода отливала золотым и оранжевым.
Джек помог мне забраться в старую джонку, переоборудованную для туристов. На лодке уже было несколько человек, я оглянулась, снова переживая из-за того, что меня могут узнать. Но большинство делали фото потрясающих видов, не обращая на нас внимания.
Лодкой управляла дама, выглядевшая старой, как время, но обладавшая задором и энергией подростка.
– Neih hou, Джек, – поприветствовала она, когда мы взошли на борт.
– Neih hou, dím a? – спросил Джек, передавая пару купюр кому-то из экипажа, молодому парню, собиравшему плату за переправу.
Она широко улыбнулась, ее загорелая кожа растянулась, чтобы вместить ее широкую улыбку.
– Hóu hóu, – ответила она. Затем взглянула на меня и сказала Джеку что-то на кантонском диалекте. Джек поднял руки и рассмеялся в ответ.
Она усмехнулась, заводя двигатель. Прихватив пару мягких кресел, мы поднялись на верхнюю палубу, откуда открывался великолепный вид.
– Я не знала, что ты говоришь на кантонском диалекте, – сказала я, когда Джек сел рядом.
– Не так уж хорошо, – ответил он. – Большинство тут говорят по-английски, но мне нравится делать приятное миссис, она – единственный перевозчик, у которого меня не укачивает.
– Поверить не могу, что ты поднимаешься на борт второй раз за день, – сказала я, закрыв глаза и чувствуя ветер на своих щеках.
– Я должен был показать тебе весь Гонконг, – ответил он. Когда я открыла глаза, он смотрел на меня со странным выражением. Он собирался поцеловать меня?
Кстати, как много времени должно проходить между поцелуями?
Но этого не случилось. Мы сидели молча, он смотрел на меня, было слышно, как волны бьют о борт ритмично и убаюкивающе.
– Что? – спросила я, когда прошло еще несколько секунд без поцелуя.
– Ты была хороша там в тай-чи, – наконец сказал он, его губы изогнулись в улыбке.
Я рассмеялась.
– Спасибо.
– Ты много в чем хороша.
Солнце почти совсем ушло, но эти слова меня согрели.
– Да, я хороша в еде и тай-чи, – меня смущало его внимание. Его пристальное внимание. Оно нервировало, но в то же время невероятно мне льстило. Это был тот тип внимания, к которому я должна была привыкнуть как знаменитость, но которое казалось абсолютно новым, когда исходило от парня, которого я поцеловала и с которым целый день гуляла, держась за руки. Мне казалось, так должны выглядеть настоящие отношения.
Я поняла, как это походило на наркотик. Опьяняющий и всеохватывающий. Последние пару часов я парила в этом чувстве.
– Ты тоже много в чем хорош, – сказала я, поворачиваясь к нему, закинув руку на спинку своего сиденья.
Он покачал головой.
– Не так, как ты.
– Джек, я научилась много чего уметь хорошо, – сказала я. – Часами и часами труда. Это работа.
Черт. Церковный хор – моя работа?!
К счастью, Джека это, казалось, не смутило.
– Я тебя уже спрашивал. Это все еще приносит тебе радость?
По спине пробежал холодок. Я уставилась на линию горизонта у воды. Здания, отражающие яркие цвета заходящего солнца.
– Да. И нет, – эти три слова вскрыли во мне что-то, к чему я боялась прикоснуться.
– Ты говорила о том, почему тебе нравится петь. Ты все еще чувствуешь это?
Менее двадцати четырех часов назад я была на сцене и пела. И я вспомнила эйфорию, которую испытывала. Но она была смешана с чем-то другим. Усталостью. Ужасом.
– Чувствую. Но не так чисто, – осторожно ответила я. Не уверенная, в какой момент мои слова станут бессмысленными для девочки, поющей в церковном хоре. – Что-то изменилось, но я не знаю, что, и что с этим делать. Так что не делаю ничего.
– И остаешься несчастной?
Я бросила на него острый взгляд.
– Я не несчастна.
Он потер руки, когда нас обдал холодный ветер.
– Ты бежала от чего-то прошлой ночью.
Это было так, но мне не нравилось, что по мне это было видно.
– Я была голодна.
– Да, я помню, – с улыбкой сказал он. – Но ты прямо запаниковала, когда я попытался отвезти тебя обратно в отель.
Я вспомнила этот момент в аллее. Когда Джек собирался вызвать мне такси за мгновение до того, как я отрубилась. Это его напугало.
– Я не хотела прощаться с тобой, – сказала я.
Между нами повисла тишина. Джек фыркнул.
– Я тебя умоляю.
Я рассмеялась. Всегда на одной волне.
– Ну, полагаю, мы тогда оба чего-то избегаем?